— А Леций?
— То ли шут гороховый, то ли мессия. Я пока не разобрался.
Они говорили долго: о корабле, об экипаже, о том, как готовилась экспедиция, и как возмущались лисвисы… страшно захотелось на Землю. Хоть на денек. В смутной тревоге Ольгерд пришел в свои покои, чувствуя, что они ему уже смертельно надоели. Ему опять хотелось вернуться. Даже не на Землю. В детство. В далекое свое счастливое детство, где можно быть маленьким и слабым и прятаться за спину отца. Где мама сажает на колени и гладит по головке. И где она еще жива.
Ла Кси брала у Кеции уроки вышивания. Смотреть на эту идиллию было забавно. Маленькая служанка старательно объясняла непонятливой госпоже, как прокладывать стежки.
— Ол, это невыносимо, — призналась Ла Кси с виноватой, но счастливой улыбкой.
— Кто же тебя заставляет? — спросил он.
— Я хочу, чтоб ты носил халат, вышитый мной.
— Это большая жертва для меня.
— Даже слишком, — призналась Ла Кси, — но я безумно тебя люблю.
Кеция прошмыгнула к двери. Ольгерд, разумеется, не мог оставить такие слова без ответа. Он целовал Ла Кси до тех пор, пока не понял, что и здесь что-то не так.
— Ол, что с тобой?
Только что он мокрым цыпленком висел у отца на шее, а теперь целует лучшую из женщин. Он думал, что он сильный. А он просто размазня.
— Странно, что ты не помнишь отца, — сказал он.
Ла Кси стала серьезной. Иногда он поражался, какая глубина бывает в ее глазах. Тогда ему казалось, что она помнит все, только притворяется, играет в какую-то свою, непонятную для всех остальных игру.
— Тебе это так важно, Ол?
— Сам не знаю.
Он закрыл глаза. Мысли путались. Ла Кси продолжала целовать его лицо.
— Какое наслаждение любить тебя, Ольгерд.
— Ты слишком часто мне это говоришь.
— Это плохо?
— Это может оказаться неправдой.
— Может быть, это единственная правда, которую я говорю, — тихо сказала Ла Кси.
У Леция замок был не такой древний, как у Конса, более просторный, светлый и шикарный. Слуг у него было полно, они с любопытством выглядывали из-за каждого угла и были довольно смелы и даже избалованны. В комнате Ингерды не оказалось камина и каменных стен, драпировка изумрудно-салатовых расцветок успокаивала глаз, все выдвигалось и выкатывалось само, служанка была весела и приветлива. У Конса было тоскливо, у Леция — оживленно и радостно.
— Госпожа прекрасна, — без зависти сказала миловидная служанка, чахленькая, бледная девушка с добрыми голубыми глазами, — она похожа на прекрасную госпожу Ла Кси.
— Ты, случайно, не дочь хозяина? — на всякий случай уточнила Ингерда.
— У хозяина нет дочерей, — улыбнулась девушка, — он подобрал меня в Наверрасе, я лежала под мостом, я думала, что умру, и вдруг увидела белое солнце.
— Ты любишь своего хозяина?
Девушка посмотрела изумленно.
— Я не смею, — проговорила она.
Ингерда поняла, что запуталась в языке и сказала не то слово. Она сказала что-то вроде «влюблена». «А я смею», — подумала она.
Дело шло к ночи. Ингерда надеялась, что, как вежливый хозяин, Леций навестит каждого из своих гостей. Но он так и не появился. Она зашла к Леману и Бредфи. И убедилась, что он был у всех, кроме нее одной. Такая дискриминация ее возмутила. Именно к ней, которая только о нем и думает, он не заглянул.
Смутно представляя себе устройство замка, она пошла искать его сама. Вездесущие слуги подсказали ей, куда идти. Никто ничему не удивлялся. Только старичок у входа в хозяйские покои сказал, что должен доложить о ней.
— В чем же дело, — сказала она резким от волнения голосом, — доложи.
Через полминуты старичок вернулся.
— Хозяин ждет.
И распахнул перед ней двери.
Леций возлежал на круглом ложе, за которым сразу начинался небольшой пруд, переходящий в зимний сад. Из двух скрытых в камнях источников вытекали струйки прозрачной воды. Сам хозяин был в голубом халате, расшитом львиными мордами, под плечом у него лежала подушка, перед глазами — толстая книга. Парик на нем был светлый, не такой, как днем. И лицо его было спокойным и ласковым, не таким, как днем.
— Я думала, ты зайдешь хотя бы поинтересоваться, как я устроилась, — начала она взволнованно.
— Я не посмел, — ответил он просто.
Ингерда совершенно растерялась и замолкла на полуслове.
— Иди сюда, — сказал Леций, — ты же знаешь, я не могу к тебе подойти.
Она села рядом с ним, совершенно не зная, как к нему относиться: как к хозяину замка, что так торжественно принимал их сегодня, или как к прелестному юноше, сидевшему на пригорке с больной ногой.
— Дай хоть посмотреть на тебя, — вздохнула она, — ты все время такой разный.
— Смотри.
Он снял парик. Ингерда поняла, что в ее глазах его не испортит уже ничто.
— Не могу ничего с собой поделать, — сказала она, — все время о тебе думаю… помнишь китов?
— Девочка, — сказал он ласково, — я старый, лысый, хромой аппир, пресыщенный, уставший, неразборчивый в средствах.
— К чему ты все это говоришь? — удивилась она, — я сама знаю, какой ты, — никто не знает, а я знаю. Ты прекрасный, добрый, великодушный и несчастный, как больной щенок. Не бойся, я ничего не хочу. Я просто посмотрю на тебя и пойду.
Они смотрели друг на друга, тихо журчали источники, в прозрачной воде над мозаичным полом проплывали золотые вуалехвостые рыбы, какая-то ночная птичка попискивала из зимнего сада, пахло травой и клевером.