1
Большую часть ночи не могли заснуть, но под утро утомились и затихли. Поутих и ночной звериный концерт в лесу, окружавшем хижину. Несмотря на теплое дыхание, и на тепло, излучаемое во тьму множеством мальчишеских тел, стало почти прохладно. Один, худой, как кузнечик (где теперь его детское имя?), около глиняной печи, занимавшей самый центр строения, подтянул колени к животу, обнял их руками, а когда этого оказалось недостаточно, чтобы согреться, не просыпаясь, заполз внутрь и сжался, как мог, плотнее (локти, колени) на сером и мягком, как начинающийся рассвет, пепле.
В этот момент вошли охотники. В страшных масках, ритуальной раскраске, жилистые, озабоченные. Пинками, тычками поднимали детей, выгоняли наружу, гнали по хорошо им известной тропе (им - но не детям) - спотыкающихся, еще сонных, вверх, вниз, вправо, влево, огибая красноватый скалистый гребень. В небе таял бледный серп. Чувствовалось, несмотря на прохладу, что день будет еще более жарким, чем обычно, а до дождей далеко.
Привели и оставили в неширокой долине, по дну которой в дождливый сезон бежал, ворочая камни, поток. Сейчас одни только камни там и были - синеватые, розоватые, серые. Сами охотники растворились мгновенно в лесу по сторонам - среди обвитых лианами деревьев, все просветы между которыми, казалось, намертво заросли колючим кустарником. Настолько, что и тропинку, по которой пришли, насилу отыщешь.
Все ждали. Дети, с тревогой и нетерпением (скорей бы) вглядываясь в начинающий уже дрожать и струиться воздух над пересохшим руслом, взрослые (отцы), из-за деревьев глядя на детей, приготовившихся к испытанию, внешне бесстрастные, внутренне исполненные той смеси восторга и ужаса, которую дает незамутненная рассуждениями вера в чудо (которое нельзя заставить произойти - сколько бы раз оно ни происходило - которое может повернуться не так - или оказаться недобрым).
Не у всех мальчиков были живы родители - сироты стояли на дне сухого потока наравне с остальными. Отсутствие одного из них заметили, но было уже слишком поздно.
Рыбы пришли, как приходили всегда с незапамятных времен в день Испытания. Как обычно, никто (даже колдун) не видел, ни в какой момент, ни откуда в точности они появились. Секунду назад их не было - и вот уже в воздушном мареве посередине русла сверкают серебряные спины. Рыбы стремились вниз, а дети, как могли, пытались их ловить - хватать обеими руками, сбивать ударами на землю. Все кончилось очень быстро. Воздух опустел, а на камнях остался улов. У этого две, у того три, у кого-то дюжина...
Из лесу вновь вышли взрослые. Теперь они были без масок, лица их улыбались. Улов был неплох - лучше, чем во время прошлого Испытания. Счастье, удача, защита от зла - для себя и для племени. Колдун подходил к каждому ребенку, внимательно смотрел на него, на рыб - запоминая их число, форму, и кто знает, что еще. Когда с осмотром было покончено, прикасался кончиками пальцев к голубоватой чешуе - и рыбы исчезали. Но считалось, что теперь они незримо сопровождают каждого...Улов счастья...
2
На рассвете у ворот католической миссии нашли подкидыша. Необычным был возраст ребенка - лет восемь-девять, и то, что он казался погруженным в глубокий наркотический сон. А впрочем, почему казался - был. Брат Ксавье, веснушчатый, начинающий лысеть глава миссии, иезуит с пятнадцатилетним стажем и врач - с двадцатилетним, в данном случае не видел причин не доверять собственному опыту. На всякий случай он оттянул веко мальчишки, - так и есть. Покачал головой, окинул взглядом истощенное тело со вздутым животом. Длинные конечности, вытянутый череп, кожа довольно светлая. Из горцев. Ну ничего, выживет.
Брат Ксавье велел перенести ребенка в лазарет. Он уже решил, что ребенка можно будет оставить при миссии. На воспитание сирот орденом выделялись кое-какие деньги. Пытаться пристроить подкидыша в деревню бессмысленно. В долине горцев не любят, считают дикарями, да и вообще он слишком большой. Но для школы при миссии еще годится...
Брат Ксавье вытер платком лысину и пошел к себе в кабинет заполнять бумаги.
С каждым годом бумажной работы становилось все больше. Надлежало сообщить о подкидыше по линии ордена, также местным властям (к счастью, с нынешним правительством у ордена складывались хорошие отношения, так что с этой стороны неприятностей не ожидалось). Все это - в письменном виде, на нескольких почти идентичных, но все же немного различающихся бланках (что требовало внимания). Ребенка надо будет крестить, подобрать ему имя, заполнить формы, относящиеся к крещению. В некоторых документах, что уже совсем абсурдно, понадобится указать дату рождения, которая не известна никому в подлунном мире, даже в племени, откуда происходит ребенок, потому что у горцев нет календаря...
Простейшее решение - проставить то же число, что и сегодня. Минус девять, нет, лучше восемь лет. Месяца июня двенадцатого числа.
3
Марсель разглядывал свои руки. Кожа на ладонях была совсем светлой, почти как у европейца. Какой абсурд эти даты. Даты, за которыми ничего нет. То, что день его рождения не 12 июня, он понимал, еще когда воспитывался при миссии. Попал туда, когда ему было не то восемь, не то девять лет (даже в этом нельзя верить бумагам) и хорошо помнил, что было до - в особенности свое пробуждение утром в день Испытания, ужас при осознании того, что он остался один. Возвращение взрослых, мутное питье (наверное, наркотическое), которое заставили выпить, - потом была миссия, школа, брат Ксавье. Тот всегда говорил, что не следует придавать значения дню рождения, что это языческий обычай. Истинное рождение - это крещение, и здесь в дате сомневаться не приходилось. Однако с возрастом мысли о том, что было до этого (пусть так) второго рождения, терзали его все больше. А с недавних пор он больше не мог ограничиваться одними размышлениями на эту тему. Места, где прошло детство, тянули, как магнит. Он видел их во сне - красноватую землю, пыльные деревья, женщин с отвислыми, как уши спаниеля, грудями. Но вернуться туда наяву было не так-то просто.
В миссии он окончил начальную школу, после чего иезуиты отправили его продолжать образование во Франции. Это время... нельзя сказать, чтобы он не помнил деталей. Но сейчас, из будущего, они казались лишенными глубокого значения. Это время напоминало полузабытый сон, от которого остались только слова, которыми о нем рассказывают - слова запомнились, а память высохла, рассыпалась пылью, разлетелась по ветру. Банальность, конечно, но почему надо бояться банальностей, если в них - правда? Вероятно, ему как-то помогал орден - он не помнил, чтобы во Франции власти создавали ему проблемы. Едва ли у иезуитов имелись на его счет какие-то особые планы - просто он был их питомец, и значит на его долю причитались и защита и помощь. В интернате, где он учился, представлены были многие расы. По предметам он шел одним из первых, был сильнее, ловчее многих.
Гражданство он получил легко - настолько, что в то время ему и в голову не приходило, что для кого-то это может быть трудно. Что-то ему советовали наставники, он заполнял какие-то бумаги. К наукам у него настоящей склонности все же не было, и после окончания лицея он поступил в летное училище. Учился... играючи, не то слово, к учебе он относился серьезно, но как-то по-прежнему не замечая трудностей. Вышел лейтенантом.
Служба также проходила нормально. В первых боевых вылетах участвовал во время косовского кризиса. Потом были другие боевые миссии, один раз даже его машину сбили. Дело было в Африке, но далеко от родных мест, около атлантического берега. Во время банального патрулирования над зоной прекращения огня. Судя по арсеналу повстанцев, заполнявших сектор, над которым он находился, ракета могла быть русского производства. В катапульте, которой был оснащена его машина, по слухам тоже использовалась русская технология. В минуту смертельной опасности он молился - вот где сказалось религиозное воспитание. Это не мешало действовать - например, пытаться выйти из конуса прицеливания ракеты. Но когда неизбежное стало очевидным - он выждал с точностью до доли секунды (чтобы ракета не успела отреагировать на выстреленное кресло) повернул самолет брюхом к ракете и нажал на кнопку катапульты.
Он был ведущим. Его ведомый повел себя храбро, но не слишком умно - ударил ракетами в том направлении, откуда был произведен выстрел, сбросил бомбы на мост, переброшенный через грязно-зеленую реку, обстрелял из пулеметов группу бараков (бараки загорелись). Вызвал помощь и улетел на базу. Большинство действий напарника могло лишь обозлить повстанцев, и без того известных своей изобретательной жестокостью. Спускаясь на парашюте, Марсель наблюдал, как вокруг горящих бараков суетятся людские фигурки. В его сторону стреляли, но для пуль расстояние оказалось слишком велико. Приземлился он на другой стороне реки. В конечном итоге, взрыв моста пошел на пользу, вертолет с базы прилетел раньше, чем до него добрались. (На захваченных в плен повстанцы пуль не тратили.)
Марселя повысили в чине и вернули в метрополию, а вскоре предложили работать испытателем на экспериментальных машинах.
Нельзя сказать, чтобы он сильно страдал от расизма. Во Франции вообще расизма меньше, и направлен он скорее против арабов. К тому же длительное христианское воспитание, вероятно, приучило его спокойно относиться к провокациям, так что все проявления расизма, с которыми ему приходилось сталкиваться, успевали рассосаться прежде, чем он успевал обратить на них внимание.
Он женился на настоящей француженке. Родились дети - две девочки и мальчик. Жена была пухлая блондинка, с севера, очень энергичная - и все время, пока они состояли в браке, работала учительницей. Они ездили с места на место, потом вернулись во Францию. Ему казалось, что в семейной жизни он счастлив. Теперь, глядя назад, это время тоже казалось сном. И ткань сна постепенно изнашивалось. Жена вдруг бросила работу (его заработки это позволяли), стала три раза в неделю ходить на аэробику, принимать таблетки для похудания и вскоре ушла к другому. Последовал долгий, мелочный, выжигающий все добрые чувства бракоразводный процесс (одно из прикладных искусств, где достигли больших высот современные французы). Ему с большим трудом удалось отстоять право на две недели в год вдвоем с сыном. Встречи с дочерьми - только в пристутствии матери.
Судебное решение было принято, и вскоре выяснилось, что в действительности мать не так уж возражает, если сын будет проводить с отцом больше времени (лишь бы это оставалось подачкой, которую в любой момент можно отнять). Похоже, ребенок не нравился новому другу его бывшей жены. Возможно, тут все же скрывался расизм (осторожных, но от этого не менее оскорбительных намеков он наслушался во время своего процесса). То, что рассказывал мальчик о новой семье, заставляло Марселя стискивать зубы. И все же... возможность видеть сына... В конце концов, ребенок скоро вырастет. Если дело не заходит уж слишком далеко, можно потерпеть, не поднимая шума. Дочери интересовали Марселя значительно меньше...
Развод не помешал его карьере. Но честолюбие незаметно ушло, сносилось, обветшало, так же как нерассуждающая радость жизни.
Он вышел на раннюю летную пенсию в чине полковника. Новый сожитель Лоранс (его бывшей жены) был крупным менеджером в банке, и к уменьшению алиментов она отнеслась спокойно. Марселю казалось, что для нее гораздо важнее то, что и на его долю теперь остается меньше, чем раньше.
Выйдя на пенсию, он все чаще думал о прошлом. Постепенно в душе его созревал План. Тот план, который теперь близился к завершению. К удивлению Марселя, Лоранс легко дала требуемое согласие. Правда, детали были ей неизвестны.
Взгляд Марселя лениво скользил по цветущим деревьям, по освещенной апрельским солнцем площади, одетым по-летнему парижанам. Подошел официант, и он заказал еще виски. Во взгляде его внимания было ровно столько, чтобы не пропустить момент, когда рядом с кафе остановился знакомый жемчужно-серый мерседес, из которого выскочил на тротуар смуглый курчавый подросток.
4
Миссия почти не изменилась - тот же пыльный кирпичный забор, железные, крашеные черной краской ворота. Даже брат Ксавье оставался на месте. Хотя, конечно, сильно постарел, обрюзг,- облысел окончательно, лишь над веснушчатой лысиной в солнечном свете золотился пушок, и глаза (с водянистыми мешками - под) смотрели, как в былое время, внимательно. Марсель и его сын Жан-Марк приехали на армейском джипе цвета пыли, который теперь стоял во дворе рядом со зданием миссионерской школы.
Старик был явно рад гостям, долго, с обстоятельными объяснениями, показывал главную свою гордость - ботанический сад, занимавший добрых две трети пространства, огороженного забором. Когда Марсель был ребенком, его еще не существовало, или он только начинался - конечно, внутри ограды росли какие-то деревья, но и только.
Ботанический сад был с медицинским уклоном. Указывая на таблички с латинскими названиями, брат Ксавье рассказывал о целебных свойствах каждого растения, почему одни надлежит сажать рядом с другими, и как это соседство влияет на их достоинства. Жан-Марк слушал вежливо, но без особого интереса, а Марсель - радуясь радости своего крестного.
Обедали в прохладной, защищенной от жары толстыми стенами трапезной. Брат Ксавье, двое молодых братьев - и Марсель с Жан-Марком. Дубовый некрашеный стол, глиняные тарелки, хлеб, овощи, легкое вино...
Марсель кое-что рассказал о своем плане - но, конечно, не все, никаких намеков на языческие церемонии, ничего такого, что могло бы вызвать, по его понятиям, гнев старика. Ни слова о том, что выбрал даты так, чтобы оказался рядом (пусть не соответствующий действительности) день рождения. Старик назвал бы это суеверием, сказал бы, что значение имеет только день ангела. Марсель благоразумно ограничился общими словами про свое желание увидеть места, где прошли первые годы жизни, быть может, найти каких-то родственников, если надо, оказать им помощь...
Все же брат Ксавье помрачнел, однако впрямую Марселя отговаривать не стал, ограничившись лишь замечанием, что в горах неспокойно. Тем не менее (чувствовал Марсель), если бы исполнение его плана хоть как-то зависело от согласия крестного, убедить того по-настоящему могло бы оказаться трудно.
Марсель был благодарен его молчанию. В действительности он обо всем заранее договорился на базе Иностранного Легиона, расположенной в паре десятков километров. Переночуют они с Жан-Марком в миссии, утром вернутся к легионерам, а в горы их доставят вертолетом.
Ночью ему казалось, что он разговаривает на языке своего племени. Язык не был сном - наяву к нему тоже порой (с каждым днем все чаще) возвращались слова и целые фразы. В конце концов, язык этот не был таким уж малоизвестным - во Франции Марселю удалось раздобыть словарь, который находился теперь среди его дорожных вещей.
5
На военной карте деревня напоминала крошечного паучка (даже тропинки были обозначены). Пилот вертолета (альбинос, но, по его словам, бразилец) вел машину над самыми вершинами деревьев, умело вписываясь в складки местности.
- Кто их в этом лесу разберет, - пояснил он меланхолично. - Бывает что и ребята со стингерами какими-нибудь попадаются. Или там с русскими штучками или там с китайскими, я не знаю.
Профессионализм парня вызывал у Марселя уважение. Вряд ли он заденет за особо длинную ветку, не при таком владении техникой... а парить под облаками удобной мишенью никому не рекомендуется. Второй легионер, курчавый семит с автоматом, дремал рядом с Жан-Марком, которому, в отличие от остальных, не приходилось никогда участвовать в воздушном слаломе. Кожа мальчика, значительно более светлая, чем у отца, совсем побледнела, на лбу выступил пот, но в остальном он держался хорошо, и ни единым словом не обмолвился о своем страхе.
Что по-настоящему заботило Марселя, так это встреча с соплеменниками. Он совершенно не представлял, как его примут. Благодать не покупается! Можно себе вообразить - стоишь в центре площади, окруженной хижинами, у ног - раскрытый мешок с подарками, а в лицо - насмешливые, злые или презрительные взгляды. Но вертолет должен улететь - иначе вообще ничего не будет.
Пилот уверенно опустился посреди площади. Народ высыпал из хижин. От толпы отделились два старика. Один был в джинсовой куртке, другой - в кожаных шортах. (Одежда остальных жителей деревни не сильно отличалась от того, что помнил Марсель, разве что больше стало ярких тканей фабричного производства.) К поясу кожаных шортов были прицеплены многочисленные амулеты, значит, это колдун, заключил Марсель.
В руках колдун нес плотно набитый пластиковый пакет, который он протянул пилоту. Охранник больше не выглядел сонным и ястребиным взглядом озирал площадь, держа автомат наизготовку. Пилот заглянул в пакет, понюхал, сунул руку внутрь, проверяя на ощупь содержимое. Забрал пакет и протянул старику в кожаных шортах горсть патронов. Тот, близоруко щурясь, поднес латунные гильзы к глазам, и, видимо, оставшись доволен, убрал в карман. После того, как обмен совершился, пилот сказал несколько слов на языке, который был родным языком Марселя - настолько быстро и тихо, что Марсель и не понял, что было сказано. Старики кивнули.
- Можно выходить, - пилот повернулся к Марселю.
6
Никаких презрительных взглядов не было. Сначала к Марселю подошли оба старика. По-европейски пожали ему руку. К ним присоединились остальные жители. С их помощью из вертолета быстро выгрузили вещи Марселя и Жан-Марка. При виде ящиков с пивом, которые Марсель взял по совету легионеров, раздался целый хор одобрительных возгласов. Пилот помахал на прощаное рукой и поднял машину в воздух. Вещи перенесли в большую хижину у края площади. А вечером устроили пир.
К тому времени Марсель уже понимал большую часть того, что ему говорили на родном языке. Многие в деревне, впрочем, как выяснилось, способны объясняться по французски или по английски. К удивлению Марселя оказалось, что некоторые из детей какое-то время успели провести в школе (в интернате на равнине).
Все шло отлично. Жители с добродушной естественностью расхватали подарки. Разумеется, самые лучшие достались вождю с колдуном, и дальше по степени уважаемости... Марселя похлопывали по плечу, расспрашивали о жизни в чужих странах. Жан-Марк, размахивая руками, о чем то увлеченно рассказывал окружавшим его деревенским детям.