— Что ж, давай начнем сначала, — пробурчал Эйс Гаунт, поворачиваясь к карте. — Вот экваториальное течение, которое прежде омывало берега Гватемалы, Сальвадора, Гондураса, Никарагуа, Коста-Рики и Панамы. А здесь, в Атлантике, было Северное Экваториальное течение, оно направлялось вокруг Кубы в Залив и давало начало Гольфстриму. Средняя скоростью — три узла в час, ширина — шестьдесят миль, глубина — сто морских саженей, а средняя температура достигала пятидесяти градусов. Вот здесь оно встречалось с Лабрадорским течением и поворачивало к востоку, неся тепло всем странам Западной Европы. Вот почему Англия была сравнительно теплой страной, вот почему в Южной Франции был субтропический климат, вот почему люди могли жить далее в Норвегии и Швеции. Взгляни на Скандинавию, Тед, она же лежит на широте Центральной Гренландии, на уровне Баффинова залива.
— Знаю, — Тед кивнул. — Но вы уверены насчет… всего остального?
— Смотри сам, — огрызнулся Эйс Гаунт. — Перешейка больше нет. Экваториальное противотечение, двигаясь со скоростью два узла в час, полностью снесет то, что называлось Центральной Америкой, и ударит по Северному Пассатному течению как раз к югу от Кубы. Неужели ты не догадываешься, что происходит сейчас с Гольфстримом? Он сдвинется к востоку, к бывшему Саргассовому морю, и повернет к югу, вдоль африканского побережья. Не пройдет и шести месяцев, как Германия и Франция неожиданно станут сердечными друзьями, а Франция и Россия — злейшими врагами. Вам понятно, почему?
— Н-нет.
— Потому что в Европе около двухсот миллионов жителей. Двести миллионов, Тед! А без Гольфстрима в Англии и Германии установится климат Лабрадора, во Франции — климат Ньюфаундленда, а в Скандинавии — Баффиновой земли. И сколько человек тогда смогут прокормить эти земли? Возможно, три или четыре миллиона, да и то с трудом. И куда же денутся остальные?
— А куда?
— Англия попробует выдавить избыток населения в свои колонии. Индия безнадежно перенаселена, но Южная Африка, Канада и Австралия смогут принять миллионов двадцать пять. У Франции есть Северная Африка, хотя она уже населена довольно плотно. А остальные — ну, вы же можете догадаться, Тед.
— Попробую. Сибирь, Южная Америка и… Соединенные Штаты!
— Хорошая догадка. Так вот почему Россия с Францией перестанут быть лучшими друзьями. Южная Африка плохо приспособлена для белого человека, так что остаются Сибирь и Северная Америка. Ах, какая будет из-за этого война!
— Как раз тогда, когда мир вроде бы пришел в равновесие, — пробормотал Тед.
— Все газеты кричат о гибели полутора миллионов в Центральной Америке. — продолжал Гаунт. — Через год они поймут, что эти полтора миллиона были лишь передовым отрядом.
— Но, Господи Боже мой! — вырвалось у Теда. — Неужели с этим ничего нельзя сделать?
— Конечно, можно, — ответил техасец. — Если у тебя есть на примете какое-нибудь славное послушное землетрясение, которое поднимет на прежнее место те сорок тысяч квадратных миль земли. Ну а если нет, остается принять предложение Максуэлла: строить подводные лодки — и еще раз подводные лодки. Беженцы не смогут наводнить страну, если ни один из них не доберется до побережья.
Эйс Гаунт ненамного опередил в своих прогнозах блестящего сэра Финеаса Грея из Королевского Общества. К счастью (или к несчастью, зависит от того, который берег Атлантики вы называете своим домом), сэр Финеас был известен в мире журналистики как автор многих дутых сенсаций, и его мрачные предсказания были помещены английскими и континентальными газетами в разделах «Слухи» и «Аномальные новости». Правда, то и дело какой-нибудь океанограф на внутренних газетных полосах соглашался с сэром Финеасом.
Тем временем приближалось Рождество, и Тед проводил дни в рутинной топографической работе в конторе, а вечера — с Кэй Лавелл. Рождественские каникулы они встретили почти помолвленными. То есть они-то были помолвлены, но сэр Лавелл об этом пока не знал.
Четырнадцатого января первая волна холода накатилась на Европу. В Лондоне и Париже столбик ртути показывал двадцать градусов ниже нуля. Затем область высокого давления сдвинулась к востоку, и установилась обычная температура.
Но ненадолго. Двадцать первого другой поток холодного воздуха двинулся в западном направлении, и английские и континентальные журналисты решили пощекотать нервы читателей. Конечно же, сэр Финеас Грей безумец, — но предположите только, что он прав! Только предположите такое. Ведь это же немыслимо! Безопасность и величие Германии (или Франции, или Бельгии, или Англии) просто не могут зависеть от существования крошечной полоски суши на другой стороне земного шара.
С приходом третьей волны арктических холодов европейцы встревожились по-настоящему. Вероятно, сэр Финеас был прав. И что же тогда? Что можно сделать? Жители Парижа и Берлина роптали, и даже уравновешенный Осло стал свидетелем бунтов, так же, как и консервативный Лондон. Германское правительство пошло на уступки Франции в извечном споре о границе, и Франция ответила любезной нотой. Россия запротестовала, ее вежливо проигнорировали; Европа определенно начала перестраиваться, причем очень быстро.
Но Америка, за исключением некоторых ученых и членов правительства, проявляла к этим событиям интерес лишь время от времени. Дамы из высшего общества основали несколько благотворительных фондов в помощь страдающим от холода беднякам, но эти фонды были не слишком популярны. Газеты были озабочены непрерывным ростом иммигрантской квоты — начинался исход из стран Гольфстрима.
К середине февраля Европу охватила настоящая паника. Италия, Испания, Балканские страны и Россия оказались в одной упряжке. Россия тотчас забыла свою многолетнюю вражду с Японией, а Япония (вот странное дело!) потеряла интерес к Курилам. Двести миллионов европейцев, и в том числе многомиллионные армии, жадно выискивали пустые места на карте мира. Никто не знал, где грянет гром, но никто не сомневался, что гроза неизбежна.
Время секретов закончилось. Тед во всем признался Кэй. Они сидели у камина в посольском доме, и топограф боялся оторвать взгляд от пламени в очаге и увидеть лицо своей любимой.
— Да, я об этом знал с самого начала, — повторил он. — Дня через два после землетрясения на Перешейке.
— Тогда почему ты мне не сказал?
— Не мог. Тогда это было служебной тайной.
— Это несправедливо! — взорвалась Кэй. — Почему это должно было случиться с Англией? Я же родилась в Уорвикшире, Тед, так же, как папа, как его отец, и отец того тоже, и весь наш род, восходящий к Вильгельму Завоевателю. Неужели ты думаешь, что я могу без слез представить себе мамин розовый сад голым и опустошенным, как… как тундра?
— Мне очень жаль, — вздохнул Тед, — но что я могу… что мы все можем с этим поделать? Я просто радуюсь, что ты здесь, на этой стороне Атлантики, в безопасности!
— В безопасности! — вспыхнула она. — Да, я — то в безопасности, а что ты скажешь о моем народе? Я в безопасности, потому что нахожусь в Америке, удачливой стране, на земле избранных! Почему это случилось с нами?! Ваши берега тоже огибает Гольфстрим. Почему же Америка не дрожит и не мерзнет, и не боится, а наоборот — до краев полна теплом, комфортом и безразличием? Разве это справедливо?
— Гольфстрим, — начал объяснять пристыженный Тед, — не влияет на наш климат так заметно, потому что, во-первых, мы находимся много южнее Европы, а во-вторых, наши преобладающие ветры идут с запада, как и в Англии. Но наши ветры дуют с суши к Гольфстриму, а английские — от Гольфстрима к суше!
— Но это несправедливо! Это несправедливо!
— Разве я могу что-то изменить, Кэй?
— О, думаю, что нет, — внезапно согласилась она. — Но твой народ мог бы что-то сделать! Посмотри-ка сюда! Послушай!
Она схватила «Таймс» недельной давности:
— Послушай — ты только послушай! «И во имя человечности мы просим, чтобы наши братья и сестры по нации и по языку открыли для нас ворота. Разрешите нам поселиться на обширных территориях, где теперь только племена индейцев охотятся и пасут быков. И не мы одни выиграем от такого переселения, потому что мы — здоровое, трудолюбивое, соблюдающее и уважающее законы гражданское население, а не браконьеры, не разбойники с большой дороги и не гангстеры. Мы станем покупателями ваших товаров, мы привезем с собой сокровища нашей культуры. И, наконец, мы станем солдатами. Солдатами, которые будут сражаться на вашей стороне в грядущих неизбежных войнах. Вспомните, что один только штат Техас располагает количеством земли, достаточным для того, чтобы обеспечить двумя акрами каждого мужчину, женщину и ребенка».
Кэй остановилась и сурово взглянула на Теда:
— Ну?
Он фыркнул:
— Индейцы и быки! Ты когда-нибудь видела в Соединенных Штатах хоть одного из них?
— Нет, но…
— А что касается Техаса, конечно же, там найдется по два акра на каждого во всем мире, но автор твоей статьи сможет прокормить на этих двух акрах хотя бы одну корову? Ллано Эстакаде — всего лишь солончаковая пустыня. А в остальной части Техаса вода на вес золота. Если так рассуждать, то почему бы не переехать всем в Гренландию: бьюсь об заклад, что там найдется и по шесть акров на человека!
— Вероятно, это правда, но…
— А если говорить о большом количестве покупателей, то чем они собираются расплатиться? Золотом и бумажными деньгами, так? Золото сойдет, но что проку в фунте, если он не обеспечен британским кредитом? Твое громадное количество здоровых граждан просто пополнит ряды безработных! Заработная плата начнет снижаться, а продукты и жилье будут не по карману большинству из иммигрантов.
— Ладно, — чуть слышно отозвалась Кэй. — Ты прав, но чего стоит твоя правота, когда пятьдесят миллионов англичан остались умирать от голода и холода. Если бы у каких-нибудь бедняков с твоей улицы не было дров на зиму, ты, наверное, пожалел бы их? А что же тогда сказать о целом народе?
— А почему ты не вспоминаешь о других народах? — мрачно возразил Тед, — О миллионах европейцев, которые точно так же сражаются с голодом и холодом?
— Но Англия вам не чужая, — не сдавалась Кэй. — Вы взяли у нас язык, литературу, законы — позаимствовали всю свою цивилизацию. Почему же теперь вы забыли о том времени, когда были английской колонией? Без нас вы ничего бы собой не представляли, если говорить по правде.
— Мы считаем иначе. Во всяком случае, ты не хуже меня понимаешь, что Соединенные Штаты не могут открыть двери одной нации и исключить все остальные. Въехать должны все — или никто, и это означает, что никто!
— А это означает войну, — горько произнесла она. — О Тед! У меня там родня — тетки, кузины, друзья. Неужто ты думаешь, что я могу равнодушно стоять в стороне, когда они там гибнут?
— Знаю. Я сожалею, Кэй, но ведь никто не виноват. Кого можно винить?
— И поэтому, я полагаю, никто не должен ничего предпринимать. Так поступают благоразумные американские герои?
— Ты сама знаешь, что несправедлива ко мне! Что мы можем сделать?