«Жизнь мою я посвящаю возвеличиванию славы Господней».
Монео произнес это с глубокой задумчивостью.
Айдахо заметил, как застыла Хви, как глаза ее прикованы к лицу Монео. О чем она думает?
— Я признал, что это было моей молитвой, — сказал Монео. — И Бог-Император спросил меня, отступлюсь ли я, если моей жизни не будет достаточно. Он закричал на меня: «Что твоя жизнь, если дар более великий ты придерживаешь?»
Хви понимающе кивнула, но Айдахо ощущал только смятение.
— Я расслышал правду в его голосе, — сказал Монео.
— Ты, что, Видящий Правду? — спросила Хви.
— Понукаемый отчаянием, — сказал Монео. — Но только тогда. Я клянусь вам, он говорил мне правду.
— Некоторые Атридесы владели Голосом, — пробормотал Айдахо.
Монео покачал головой.
— Нет, это была правда. Он сказал мне: «Я сейчас гляжу на тебя, и, если бы я мог заплакать, я бы это сделал. Подумай, каково же мое желание воистину заплакать».
Хви, качнувшись вперед, почти коснулась стола.
— Он не способен плакать?
— Песчаный червь, — прошептал Айдахо.
— Что? — Хви повернулась к Айдахо.
— Песчаных червей Свободные убивали водой, — пояснил Айдахо. — Утонув, черви производили эссенцию спайса для религиозных оргий Свободных.
— Но Владыка Лито еще не полностью Червь, — сказал Монео.
Хви, глядя на Монео отпрянула назад.
Айдахо задумчиво поджал губы. Может быть Лито соблюдает запрет Свободных на слезы? Как трепетно Свободные всегда относились к подобной потере влаги! Отдавание воды мертвым.
Монео обратился к Айдахо:
— Я надеялся, тебя можно будет привести к пониманию. Владыка Лито сказал свое слово: ты и Хви должны расстаться и никогда больше не видеть друг друга.
Хви вынула свою руку из руки Айдахо.
— Мы знаем.
Айдахо заговорил с покорной горечью:
— Мы знаем его силу.
— Но вы его не понимаете, — сказал Монео.
— Самое большое, чего я хочу — понять его, — сказала Хви.
Она положила свою руку на руку Айдахо, чтобы не дать ему вступить в разговор. — Нет, Данкан, нашим личным страстям здесь нет места.
— Может быть, тебе стоило бы МОЛИТЬСЯ ему, — сказал Айдахо.
Она повернулась всем телом и пристально вгляделась него, пока Айдахо не отвел глаза.
Когда она заговорила, ее голос звучал живостью и вдохновением, которых Айдахо никогда прежде не слышал.
— Мой дядя Молки всегда говорил, что Владыка Лито никогда не отзывается на молитву. Он говорил, Владыка Лито смотрит на молитву, как на попытку насильно навязать свою волю выбранному богу, указать Бессмертному, что ему следует делать: ДАЙ МНЕ ЧУДО, БОЖЕ, или я не поверю в тебя!
— Молитва — это форма спеси, — сказал Монео. — Навязывание себя в собеседники.
— Как он может быть Богом? — осведомился Айдахо. — По его собственному признанию — он не бессмертен.
— Я процитирую самого Владыку Лито, — сказал Монео. — «Я — вся та часть Бога, которая должна быть видна. Я есть Слово, ставшее чудом. Я — все мои предки, разве это недостаточное чудо? Чего еще вы могли бы только желать? Спросите сами себя — где существует более великое Чудо?»
— Пустые слова, — глумливо заметил Айдахо.
— Я тоже над ним глумился, — сказал Монео. — Я бросил ему в ответ его собственные слова, сохраненные в Устной Истории: «Возвеличь славу Божию!»
У Хви перехватило дыхание.
— Он рассмеялся надо мной, — сказал Монео. — Он рассмеялся и спросил, как я могу возвеличить то, что уже принадлежит Богу?
— Ты рассердился? — спросила Хви.
— О, да. Он увидел это и сказал, что наставит меня, как жертвовать Божьей славе. Он сказал: «Ты можешь заметить, что ты до последней крохи, являешься таким же чудом, как и я».
Монео отвернулся и посмотрел в левое окно.
— Боюсь, мой гнев сделал меня полностью глухим, и я был совершенно не подготовлен.
— О, он умен, — процедил Айдахо.
— Умен? — Монео поглядел на него. — Я так не думаю, даже в том смысле, который подразумеваешь ты. В этом смысле, по-моему, Владыка Лито, возможно не умнее меня.
— К чему те не был подготовлен? — спросила Хви.
— К риску, — ответил Монео.
— Но ты многим рисковал в своем гневе, — сказала она.
— Не так много, как он. Я вижу по глазам, Хви, что ты это понимаешь. Отталкивает ли тебя его тело?