- Учишься?
- В десятый перешел.
- Остальные тоже?
- Тоже! - ответил обрадованный хор.
- Поздравляю... Ваши впечатления от концерта?
- Класс! Хлеще булкотряса!
- Булкотряса? - не понял Собеляк.
- Дискотека, - снисходительно растолковал Ларионов-младший.
- Я по поводу случившегося. Твое мнение, Слава.
- Он Владик! - встрял в разговор упитанный очкарик, стоявший ближе всех к заводиле.
- Что, по-твоему, произошло там, на сцене, Владик?
- Разумнее сформулировать вопрос иначе: как это сделано?
- И как?
- Голография.
- Блеск! - искренне восхитился Собеляк. Абсолютно стерильный по части фундаментальных наук, он краем уха слышал о голографии, полагая, что она сродни порнографии, но много мягче, на манер ню в электронном исполнении. Я бы сказал больше: скелетография!
Владик недоуменно повел плечом.
Дождь внезапно иссяк, и угасающее небо, еще достаточно светлое, прояснело.
- Глаз циклопа, - небрежно бросил очкарик. - Надо делать ноги, а то скоро опять хлынет.
- А ты разгони, - прозвучала чья-то подначка. - Свято место пусто не бывает.
"Способные пареньки", - подумал Собеляк, выходя вместе со всеми из-под бетонного свода. Под ногами захрупали тающие градины. Ребята решили идти к метро через площадь. Михаилу было все равно - лишь бы в метро - и он увязался за ними. Сандра - особая статья, а про заклинателя он сделает отдельно, строк шестьдесят-семьдесят. Заголовок пришел из космоса, из ноосферы: "Племя изгоняет колдуна". Пониматься будет: "Племя (молодое, незнакомое) изгоняет колдуна".
- Чем увлекаешься? - спросил он Владика уже просто так, общения ради.
- Информатикой.
- Здорово! В физики, значит, пойдешь?
- В математики.
- А насчет лирики как? Стихи любишь?
- Стихи? - тонкие, красиво очерченные губы мальчика дрогнули в пренебрежительной усмешке. - Смотря какие стихи.
Место - проходили мимо Спасских ворот, время - золоченые стрелки приближались к одиннадцати, и даже хруст льда на брусчатке вызвали соответствующую ассоциацию. Он дерзко вскинул голову и с завыванием, как читают поэты, продекламировал:
Шуршит по крыше снеговая крупка,
На Спасской башне полночь бьют часы.
Знакомая негаснущая трубка,
Чуть тронутые проседью усы.
- Это про кого?
- Про Сталина, - Владик с нескрываемым интересом смерил репортера взглядом. - Слыхали про такого?
- Сочинил кто? Не сам ли?
- Во дает! - восхитился очкарик.
- Заткнись, - одними губами выдохнул Владик, сделав страшные глаза, и, доверительно наклонясь к Собеляку, проронил со значением:
- Не для печати: один выдающийся поэт - тайный ампиловец. Из досье моего деда.
- Он что, любит усатого? - принимая все за чистую монету, осведомился Михаил.
- Нэнавыдыт!
- За что?
- За все.
- Например?
- Отца у него расстреляли, прадедушку моего.
- Белогвардеец? Капиталист? Или за здорово живешь?
- Секретарь обкома.
- Любопытно, - Собеляк начал догадываться, что мальчишка его дурачит, но не обиделся, а, напротив, проникся симпатией.
Ребята хохмили, перепирались, обмениваясь короткими репликами, но специфические словечки, с нарочитой небрежностью слетавшие с языка, зачастую оставались непонятными. Репортеру не пристало быть ни особо стеснительным, ни тем более деликатным, и Собеляк с наивным видом, чему немало способствовала вислая губа, лез с расспросами.
Компания встречала их покровительственным смешком.
- Ужалиться?