Средний палец ответил:
- Ваша сказка почти дописана. А для чего? Разве она может принести кому-нибудь независимость?
- Нет, - сказал я, - но она может пробудить стремление к независимости.
Он спросил:
- А стремление к независимости - это такое же благо, как и сама независимость?
Черт возьми! Ну что на это ответишь? Не дай бог никому иметь на своей руке такой рассудительный палец.
Он смотрел на меня, как мне показалось, с усмешкой, этот маленький дьявол с чернильным пятном на боку.
- Чего вы хотите от меня? - спросил я.
Он сказал с достоинством:
- Независимости!
- Независимости! - восторженно повторил Указательный.
Мизинец, сгорая от любопытства, на секунду приподнял свой розовый смешливый кончик, взглянул на меня и сразу же опять свернулся колечком.
Пальцы ждали моего решения. Я разглядывал их, моих разумных помощников, моих маленьких верных товарищей, с ногтями, обкусанными в часы раздумий и неудач. Я вспоминал всю нашу совместную жизнь: когда мне было плохо-и им плохо; когда мне хорошо - и им хорошо. Я делился с ними всеми горестями и всеми благами. Как же я мог отказать им в том, что имел сам - в независимости?
И я махнул рукой:
- Валяйте!
- Ура! - закричал Указательный. - Разогните спины, братишки! Больше мы не зависим от человека. Он сам по себе, а мы сами но себе.
Безымянный палец плакал от счастья. Средний бросился на грудь Большому. Мизинец отплясывал какой-то лихой танец. Указательный крикнул:
- А ну, ребята, щелчок в его честь!
И щелчок в мою честь прозвучал как салют.
Я подумал:
"Так уж и быть, пусть этот день станет для них праздником. Сказку я допишу завтра, а сегодня не возьму в руки ни пера, ни книги - дам пальцам полный отдых; пойду гулять".
И вышел на улицу.
Мои пальцы выделывали черт знает что. Они сжимались, разжимались, растопыривались, дергались, показывали прохожим фигу. А на углу Невского проспекта и Садовой улицы, в самом людном месте города, вдруг залезли за вырез рубашки и стали почесывать меня под лопаткой.
- Ну как же так, - уговаривал я их, - что вы, ребята, со мной делаете? Полезайте лучше в карман.
- Какая же в кармане независимость? - хохотал Мизинец.
А Указательный палец сказал:
- Нот уж, спасибо! Теперь вы в свой карман меня не заманите. Лучше я залезу в карман вон того прохожего. - И он весело потянулся к карману какого то толстенького человечка, важно шествовавшего под соломенной шляпой.
Я закричал:
- Назад! Сейчас же назад!
Но он уже уцепился за чужой карман, а меня успокаивал:
- Мы только заглянем туда. Мы ничего не возьмем. Чего вы волнуетесь?
Я отдернул руку и отскочил от прохожего, чуть не сбив с ног какую-то милую девушку, которая с тяжелой кошелкой в руках, по-видимому, возвращалась из магазина.
- Ах, извините, пожалуйста, - сказал я ей, и в это время услышал голос своего Безымянного пальца.
- Какие пальчики! - воскликнул он. - Боже мой, какие пальчики!
И все мои пять пальцев стиснули нежные пальчики девушки.
Девушка закричала:
- Нахал! Как вам не стыдно?
Я закричал:
- Хулиганы! Сейчас же отпустите ее руку!
Где тут! Мой Безымянный палец уже обвился вокруг девичьего мизинчика. Большой палец прижался своим толстым брюхом к указательному паль чику девушки. И даже Мизинец, мой наивный ма лыш Мизинец, не желая отставать от других, игриво щекотал девичью ладонь.
Я опять отдернул руку, но мои пальцы не выпустили пальчиков разгневанной девушки. Ее кошелка мотнулась над моей головой, и крупные картофелины посыпались на меня, как камни.
- Так его! - кричали прохожие. - Так его, нахала, чтобы рукам волю не давал!
Я потерял очки. Я не стал их искать. Я побежал прочь. Стыд и ужас бежали за мной. Я вскочил в трамвай, отдышался и только тогда сказал своим пальцам тихо, чтобы не слышали другие пассажиры:
- Ну, знаете... это черт знает что. Все таки вы должны хоть немного считаться со мной
- Почему? - вызывающе спросил Средний палец. - Разве вы считаетесь с нами, когда знакомитесь с девушками?
- Тише, - сказал я, - мы в трамвае. Что подумают люди?
Но Большой палец орал на весь вагон:
- Наплевать на людей. Я только успел прнжаться к тому пальчику, как вы меня от него оторвали.
Я не знал, куда деться от стыда. Заметив, что трамвай остановился, я стал протискиваться к выходу. Я умолял свои падьды: