— Par chance, кузина, — сказал незнакомец. — Повезло.
Он ловко завернул флягу и спрятал ее в карман. Взболтав напиток, он положил деревянную мешалку с эмблемой клуба на место.
— Мне пришлось потерпеть, — сказал он, — уж очень меня раздражает этот тип, с которым ты говорила. Здесь нет ни одного специалиста: все они недоумки, тупые и разболтанные.
— Он добрый и умный человек, — сказала она. — Преподает математику.
— Дважды дурак, — сказал чужак, — если думает, что это математика! — Он выпил свою смесь. Затем сказал:
— Думаю, что нам пора домой.
— Ха! С кем? — спросила моя подруга, полупрезрительно и полушутливо скривив губы. — Только не с ним!
— Почему, кто меня знает? — спросил чужак.
— Потому, — ответила наша гостья и, отвернувшись от меня, что-то зашептала ему на ухо. При этом она не отрывала глаз от танцующих — половина гостей в обычных костюмах, половина уже пожилых пар, Руфь, Бетти, студенты на каникулах. Оркестр играл фокстрот. Лицо чужака изменилось. Оно потемнело. Допив свой стакан, он повернулся ко мне.
— Она выходит из дому? — спросил он резко.
— Ну?.. — лениво протянула гостья.
— Да, — сказала я. — Да, она выходит. Каждый день.
— В машине или пешком?
Я взглянула на нее, но она никак не помогла мне. Ее указательный и большой пальцы образовали окружность.
— Не знаю, — ответила я.
— Пешком? — настаивал он.
— Нет, — вдруг буркнула я. — Нет, на машине. Всегда на машине!
Он откинулся на спинку стула.
— Ты сделала все, — спокойно сказал он. — Все, что можно.
— Я? Я еще не посвящена. Я могу и передумать.
После секундного молчания он сказал:
— Поговорим.
Она пожала плечами.
— Дома у девочки, — сказал он. — Я выйду через пятнадцать минут после вас. Дай руку.
— Зачем? — сказала она. — Ты же знаешь, где я живу. Я не буду прятаться в лесу, как животное.
— Дай мне руку, — повторил он. — Ради старой дружбы.
Она протянула через стол руку. Их пальцы сплелись, и она вздрогнула. Затем они встали. Она взяла меня за руку, и мы пошли по лестнице, а чужак сказал нам вслед, как будто ему нравились эти слова:
— Ради старой дружбы! Здоровья тебе, кузина! Долгой жизни!
Оркестр заиграл рэгтайм-марш. Она остановилась поговорить с пятью-шестью гостями, среди них был и отец Руфи, и дирижер оркестра, и Бетти, которая пила пунш с мальчиками из нашего класса. Бетти шепнула мне:
— Твои маргаритки вот-вот отвалятся.
Мы прошли мимо припаркованных машин, пока не увидели одну, понравившуюся нашей гостье. Все они не были закрыты, а в некоторых владельцы даже оставили ключи: она села в машину и запустила мотор.
— Но это не ваша машина! — сказала я. — Вы не можете…
— Садись!
Я скользнула к ней.
— Еще только десять часов, — сказала я. — Мы разбудим отца.
— Молчи!
Я подчинилась. Она вела машину очень быстро и плохо. На полпути к дому она сбавила скорость. Затем вдруг громко расхохоталась и очень доверительно сообщила, но как будто не мне, а кому-то другому:
— Я сказала ему, что создала Нейлсенову петлю вокруг этого места, что вывело половину графства Грин из фазы.
— Что такое Нейлсенова петля? — спросила я.
— Путай вчера, путай сегодня, но никогда не путай сегодня и завтра, — процитировала она кого-то.
— Что такое… — начала я энергично.
— Я уже сказала тебе, бэби, — ответила она, — и не дай тебе Бог узнать больше.
Машина свернула в наш двор с таким визгом, который разбудил бы и мертвого. Выйдя из машины, наша гостья метнулась на кухню, словно зная, что отец и мама спят или пребывают в гипнотическом трансе, как в рассказах Эдгара По. Затем она приказала принести кочергу из мусоросжигателя на заднем дворе, попробовала, горяч ли еще ее конец, потом сунула его в пламя газовой плиты. Из-под раковины она достала мамину бутыль «Чистого Растворителя».
— Это страшная штука, — сказала я. — Если он попадет в глаза…
— Налей немного в стакан. На две трети. Прикрой блюдцем. Возьми другие стакан и блюдце и поставь на стол. Налей воды в мамин кувшин, накрой его и поставь тоже на стол.
— Вы собираетесь это пить? — в ужасе воскликнула я.
Она оттолкнула меня. Я притащила к столу три стула и выключила газ. Она поставила меня так, чтобы я заслоняла собой плиту со стороны окна и двери, и сказала:
— Малыш, что особенного в горячем железе?
— Что? — переспросила я.