Внизу синели воды залива, раскинулся пляж… Летом сюда съезжались курортники со всего Уэльса.
Сойдя на берег, друзья по крутой дороге поднялись в гору и очутились в грязном рабочем квартале. Трубы казарм дымились: в сотнях маленьких каминов тлел каменный уголь. Над улицей стояло облако дыма.
Тут же рядом, в нескольких шагах от этого мрачного однообразия, — оживленная торговая улица, красивые двух- и трехэтажные дома, широкие, усаженные деревьями бульвары.
Маленький Блав в своей промасленной, испачканной одежде вызывал всеобщее удивление. Люди оборачивались вслед ему, и, когда он останавливался у витрин, никто не смотрел больше на выставленные товары, а только на Блава. Он лишь посмеивался.
— Пусть смотрят, если не видали маленькую обезьянку.
Прежде всего они зашли в шляпный магазин и купили Блаву кепку. Он здесь же в магазине сунул в карман грязную кочегарскую шапку, и эта небольшая перемена к лучшему сразу же дала себя почувствовать: на улице он не привлекал уже к себе брезгливых взглядов.
Они свернули к морю и вскоре очутились в тихом, малолюдном районе. По сторонам расходились улицы, а кругом застыли в молчании парки и нарядные коттеджи.
— Вот здесь бы я мог прожить сто лет, и мне бы не надоело! — восхищался Блав.
Они зашли в какой-то парк. Несмотря на то что было уже начало зимы, трава на лужайках зеленела, как бархат, по холмам и ложбинам вились узенькие тропинки, повсюду пестрели громадные клумбы цветов, зеленели искусно подрезанные деревья. Здесь были кусты, напоминавшие арфы, фазанов, египетские вазы, разных животных, якоря, сердце. На одной из площадок стояли танк и несколько пушек.
Парк раскинулся на пологом склоне горы. Отсюда можно было окинуть взглядом весь широкий залив. Ясно различались темнеющие на противоположном берегу скалы, над которыми висел голубоватый туман. По заливу двигались пароходы: некоторые приближались к порту, другие шли мимо, в открытое море. Вдали, на восточной стороне залива, белел трехмачтовый парусник.
Приятели спустились на взморье, к купальням. Берег был защищен гладкой кирпичной стеной, чтобы во время прилива волны не размывали его. У подножья горы стояла гостиница. В море почти на расстояние ста метров вдавались пирсы, — летом здесь приставали пароходы с увеселительными экскурсиями и речные трамваи.
Наконец, Блаву все это надоело.
— Вы осматривайте город, а я хочу выпить.
— Зайдем лучше в кино, — сказал Волдис.
— Идите вы с Ирбе, я не хочу.
Они вернулись через парк на гору и по тихим улицам, мимо коттеджей, дошли до центра города. Здесь они расстались.
Блав частенько терял шапку. С берега он почти всегда возвращался с непокрытой головой. На пароходе так никому и не довелось увидеть его новую кепку. Он пришел очень поздно. Волдис и Ирбе уже давно поужинали и успели рассказать товарищам о виденном фильме, когда на палубе послышался знакомый стук деревянных башмаков.
Войдя в коридор, Блав запел:
Он пришел не один. Под руку его держали два черномазых пьяных человека.
— Здорово, ребята! — крикнул один из них во все горло.
Оба незнакомых моряка были поляки. Нежданных гостей приняли очень радушно, усалили за стол и начали расспрашивать. Пока Блав продолжал свою грустную песенку, пришельцы разговорились.
— Вы обратили внимание на большой пароход с голубой трубой, который стоит за вашей кормой? Это «грек» «Парфенон». Мы служим на нем кочегарами. Как мы сюда забрели? Мы старые морские волки. Во время войны ходили на транспортном пароходе в Средиземное море между Дарданеллами и Порт-Саидом — подвозили продовольствие английским и французским солдатам. После войны плавали под разными флагами. В прошлом году нанялись на австралийское судно. Вот это было здорово! Понимаете, пятнадцать фунтов в месяц, а рейс — шесть месяцев. Аванс — не больше шести фунтов в каждый рейс. При расчете — целый капитал! Вот когда мы пожили!
— Да, пожили тогда… — согласился второй.
— Это было здесь, в Кардиффе. Заплатил в бордингхауз за целый месяц вперед, купил новый костюм и… две недели не знал отдыха ни днем ни ночью…
— Куда теперь идет ваш пароход? — спросил Волдис.
Кочегар подсел к Волдису и обнял его.
— Мы идем в Аргентину. Сначала в Монтевидео, потом в Санта-Фе за грузом. Туда — с углем, обратно — с зерном. Дьявольски длинная поездка — сорок пять дней в море! И в том конце пути больше десяти шиллингов не дают. Зато когда вернемся обратно — эх, соколики!
— Замечательная поездка! — сказал Волдис и задумался.
— Тебе хочется? Поедем с нами!
— А можно?
— Спрячься в бункере и дождись, когда пароход выйдет в Ла-Манш. Тогда будешь жить в кубрике, пока не дойдем до места. Мы тебя шутя доставим в Аргентину!
Это было не ново. Волдис не раз слышал от товарищей рассказы о подобного рода путешествиях. Но Аргентина его не привлекала. Если бы греческий пароход шел прямо в Канаду или в Соединенные Штаты, он бы с удовольствием принял предложение моряка.
— Ты не бойся, — уговаривали его поляки. — У нас ты будешь как дома. Спать будешь на койке, кормиться вместе с нами: и не заметить, как время пройдет.
Андерсон свернул разговор на другое:
— Как живется у греков?
— Да не очень сладко. Получаем семь фунтов в месяц. Пища какая-то чудная, как и полагается у греков. Работой можно быть довольным: пар в котлах держится хорошо и с механиками можно ужиться — лишнего не требуют. А сколько платят на латышских пароходах?
— Четыре фунта.
— Что? И за это вы работаете? Лучше бы подыскали какого-нибудь «иностранца»! Пусть ангелы ездят за четыре фунта! Мы еще никогда так дешево не продавались.
— Как попасть на иностранный пароход? — спросил опять Волдис.
— Здесь, в Англии, трудно — надо иметь английские документы, союзный билет, всякие бумаги, а в Антверпене можешь попасть на какой угодно пароход; только на американские потруднее устроиться: там требуют бумаги о том, что ты уже плавал на «англичанах».
Они рассказали множество мелких подробностей о разных портах. Волдис жадно слушал.
— Если у тебя есть в кармане пять-шесть фунтов, в Антверпене или Роттердаме дело выгорит наверняка, без всяких профсоюзных книжек и документов. Заплати только хозяину бордингхауза вперед за питание, и он тебя так быстро пристроит на пароход, что не успеешь и оглянуться. Мы на «Парфенон» устроились в Антверпене. Там латышей — что морского песку.
Волдиса опять начали терзать соблазны. Хоть бы скорее выбраться из Англии! Надо подкопить денег, чтобы было с чего начать.
Они еще с полчаса послушали игру Блава на новой губной гармонике: он играл хорошо на обеих сторонах, искусно переворачивая гармошку, когда нужно было извлечь какой-нибудь особо редкий тон.
— А кепку эту я себе для расстройства купил! — ворчал он весь вечер. — Зачем мне надо было ее покупать? Разве я не знаю, что у меня такие вещи не держатся? Однажды в Гулле купил сразу четыре шапки. Надо мной все смеялись: мол, хочу запастись на всю жизнь. И знаете, на сколько мне хватило этих шапок? На неделю. Четыре раза я сходил на берег и каждый раз оставлял по одной.
— Черт тебя знает, куда ты их деваешь? — рассмеялся Зоммер. — Почему я не оставляю? Ведь я напиваюсь не хуже тебя.
— Судьба, значит, такая, — ответил Блав.
Польские моряки ушли только утром, пригласив всех на «Парфенон». Провалявшись до обеда на койках, кочегары начали играть в карты, — играли не на деньги, а просто так, в «свои козыри» и в «шестьдесят шесть». Некоторые из них считались большими специалистами и высоко ценили свое умение. Самый ничтожный промах глубоко волновал их.
Обед на время прервал игру. Как всегда по воскресеньям, было три блюда: суп, жаркое и компот. Началось с того, что суп никому не понравился: Ирбе ворчал, что в нем мало картофеля, в то время как Зван вылавливал его из тарелки, брюзжа, что картофеля так много, что из-за него не доберешься до супа. Вполне понятно, что к столь различным вкусам не мог приноровиться ни один кок в мире.