Если бы погода была спокойной, они и с плохим углем добрались бы в порт на второй день рождества. Но кто из моряков не знает Бискайского залива? Самое отвратительное в мире место! Гигантский пароход пересекает во всех направлениях просторы Атлантики, перерезает знойные воды Индийского океана, его качают всевозможные ветры, треплют ураганы, и все же он без аварий добирается до берегов Португалии. И вот здесь — в небольшом углу моря, в треугольнике, на который напирает весь океан, буря ломает мачты, срывает мостики, а нередко пускает на дно и сам корабль.
Иногда в заливе совсем нет ветра, а вода все же волнуется. Где-то далеко в океане шторм вздымает волны, и отдаленное волнение доходит до широкого залива, будоража его воды, заставляя их кипеть, пениться и реветь. Это залив, в котором штурман теряется, не зная, как управлять: ветер дует с одной стороны, волны хлещут с противоположной, а морское течение устремляется поперек, по-своему. Здесь подчас бывает трудно определить, откуда именно дует ветер. Один старый капитан на вопрос штурмана: «По какому ветру определять курс корабля?» — ответил: «А дьявол его знает, здесь дует со всех сторон. Сам черт ничего не разберет!»
На этот раз ветер дул с силой в девять баллов. Водяные валы с белыми гребнями обрушивались на низко сидящее судно: одна волна шла наперерез другой, на них обрушивалась третья. Столкнувшись, они с шумом разбивались, образуя на некоторое время такой бурный водоворот, будто здесь только что затонул корабль.
Клокочущая дорожка, тянувшаяся по воде за пароходом, извивалась как змея — ни один матрос не мог удержать руль более или менее прямо, каждая волна сбивала пароход с курса. В лучшем случае продвигались вперед со скоростью двух узлов в час.
Гинтер опять не мог ничего есть. Полуголодный, он мучился от приступов морской болезни и нечеловеческого труда. По примеру Блава он перестал умываться и неделями ходил грязный, — руки еще иногда споласкивал, когда приходилось мыть посуду, зато шея и лицо покрылись густым слоем угольной пыли.
Потом и остальные стали умываться кое-как — промывали только глаза, вытирались платком и ложились спать. Пестрые от грязи, с темными пятнами на щеках, с черными веками — так они жили в эти дни. В свободные от вахты часы моряки больше не играли в карты и не судачили: окончив вахту, они, как тяжелобольные, валились на койки, дрожали и кутались в тонкие одеяла; во время обеда торопливо выскакивали в одном белье к столу и, пообедав, сразу же ложились, стараясь воспользоваться каждой минутой отдыха.
Из-за маленького роста труднее всех приходилось Блаву, потому что топки находились высоко, почти на уровне его подбородка. Он еле мог забросить уголь в топку, а когда нужно было пускать в ход кочергу или лом, никак не мог выломать шлак. Тогда он подпрыгивал и наваливался всей тяжестью на лом, чтобы пригнуть его конец книзу. Это было очень тяжело, и маленький человечек совсем утратил свою жизнерадостность. Губная гармоника валялась на койке без употребления, стихли песенки. Все ходили угрюмые и неохотно вступали в разговоры.
Так подошло рождество. Моряки бы и не вспомнили о нем, если бы капитан не прислал заранее в каждый кубрик по бутылке джина и за ужином не дали бы по два пирожка.
Студеный ветер гудел в вантах, день и ночь ревело море. Где-то чисто вымытые люди, надев нарядное платье, собирались повеселиться, дети радовались елке, священники рассказывали тысячи раз слышанную сказку о младенце Христе и пастухах. А здесь, в бушующей водной пустыне, пароход выбивался из сил, борясь с волнами. В ночной темноте только причудливый свет луны иногда пробивался сквозь разорванные бурей тучи, и тогда брызги от разбивавшихся о борт волн, фосфоресцируя, горели и переливались, как бенгальские огни.
Сильнее всего море разбушевалось на вторую ночь рождества: волны перекатывались через шлюпочную палубу, и время от времени через вентиляторы в котельное отделение врывались целые потоки воды. Через верхние иллюминаторы волны обрушивались и в машинное отделение. Одна такая струя окатила с головы до ног чифа.
«Эрика» качалась, как пьяная девка. Ничто не держалось на своих местах — уголь срывался с лопаты, стоявшие в углу кочерги и ломы валились на пол.
Каждые десять минут Волдис бегал наверх поворачивать на ветер вентиляционные трубы, потому что при повороте парохода временами вентиляторы гудели, как ветровые двигатели, иногда же не чувствовалось ни малейшего дуновения. Кепку пришлось сунуть в карман, так как ветер грозил унести ее в море.
С усилием, цепляясь за перила, Волдис взбирался наверх. Перекатывавшиеся через борт волны обдавали его с головы до ног, и, когда он спускался вниз, у него не было уже времени обсушиться у топки.
Мокрый, продрогший, он лез в бункер; его одежда, пропитанная дымом и копотью, начинала преть.
Люди, стоявшие на вахте, проклинали все на свете. Начальство опасалось попадаться па глаза разъяренным кочегарам.
Андерсон честил капитана:
— Дьявол его знает, за чем он гонится в такую погоду! На других пароходах капитаны заставляют машину работать на половинную мощность и держатся так, пока море не стихнет. А наш рвется вперед, хоть к черту на рога!
На третий день был один момент, когда казалось: море вот-вот поглотит пароход. Сначала под водой скрылась носовая часть палубы, не было видно даже фальшборта, над люками бурлил темный водоворот. Носовая часть не успела еще подняться из воды, когда нырнула под воду корма. Переливающаяся темным, зловещим блеском вода сердито клокотала над обоими концами парохода. Только мостики, подобно островам, возвышались еще над пучиной.
Это был грозный момент. Все видевшие это оцепенели от страха: что если один из люков не выдержит напора водяной горы и проломится?.. Море на мгновение забурлит, водоворот задержит волнение воды на этом месте — и все смолкнет в ночи.
Люки выдержали, и пароход, тяжело кряхтя и поскрипывая, постепенно поднялся из воды. Но тут нос опять был подхвачен громадной волной, и судно вздыбилось, вынырнув наполовину из воды, затем грузно упало вниз тяжестью всех своих пяти тысяч тонн… Исступленно кланяясь во все стороны, как клоун на арене цирка, пароход с громадными усилиями пробивался вперед.
Вдали кое-где мелькали зеленые и красные сигнальные огни. Налево и направо от «Эрики» прыгали и ныряли в волнах бушующего моря несколько других пароходов.
Днем иногда удавалось видеть эти пароходы. На короткое мгновение они показывались совсем рядом, потом проваливались в пучину, скрывавшую их вместе с мачтами, и только спустя некоторое время опять появлялись, вознесенные высоко на гребни гигантских волн.
Если бы это было не в Бискайском заливе, капитан давно бы направил пароход ближе к берегу, возможно, даже бросил бы якорь, но здесь приходилось держаться подальше в открытом море, иначе шторм мог выбросить «Эрику» на берег.
Трое суток день и ночь бушевал шторм, и «Эрика» почти не сдвинулась с места. Затем наступило затишье. Волны сделались ниже и спокойнее, перестали пениться, и над колыхающейся пучиной засияло солнце. Невесть откуда появившиеся здесь, вдали от берегов, маленькие птички уселись на вантах и больше не улетали. Но море долго еще не могло успокоиться.
В канун Нового года «Эрика» приближалась к земле. Когда она находилась еще далеко от берега, к ней пришвартовалось лоцманское судно. На палубу поднялся молодой человек с румяным лицом и черными усиками.
Над морем возвышался белый маяк, построенный на скале, исчезающей во время прилива под водой. Впереди мерцали входные огни порта. На концах мола тоже стояли два маяка, и между ними оставалась настолько узкая щель, что два парохода не могли разойтись в ней. Это были ворота, через которые Волдис Витол прибыл во Францию…
Пароход ошвартовался у берега. Дул теплый, влажный ветер. Почти все поднялись на верхнюю палубу посмотреть на панораму маленькой гавани. Набережная была заставлена бочками. В воздухе носился запах пива. Моряки вдыхали ароматный воздух и становились беспокойными,
— Хорошо бы заполучить сюда одну такую бочку! — мечтал Андерсон.
— Да, тогда бы мы с шиком встретили Новый год, — сказал Зоммер.
А Блав, умывшись впервые за девять дней, запел:
— Ты, Блав, и не мечтай о таких вещах, — усмехаясь, сказал Зван. — Кто же будет мат плести?
Блав в сердцах сплюнул и состроил печальное лицо.
— Придется брать на день отпуск, иначе подохнешь от жажды.
Плетение мата было начато уже давно, но работа подвигалась очень медленно.
Делегация матросов и кочегаров направилась к капитану просить денег.
— Вы в своем уме? — пожал плечами капитан. — Где я вам сейчас возьму деньги? Только что прибыли, я даже на берегу не успел побывать. Все банки закрыты.
— А завтра получим?
— Завтра Новый год. Раньше чем послезавтра к вечеру нечего и думать.
Здесь ничем нельзя было помочь…
— Какой же это Новый год, — ворчал Андерсон, — всухую! У капитана, конечно, голова не болит, у него есть запасы вин и коньяков. А как ты, бедняжка, обойдешься — это его не касается!
С берега так заманчиво пахло вином.
Люди нервничали: бросались на койки, валялись, вскакивали, поднимались опять на палубу и жадно смотрели на город.
В окнах домов один за другим загорались огни. С соседних судов уходили на берег группы оживленно болтающих моряков. Проклятая участь — остаться без денег!
Только Блав не поднимал головы, углубившись в плетение мата.
Тогда Андерсон затеял игру в карты. Самые нервные — Андерсон, Зоммер и Ирбе — углубились в игру, стараясь таким образом успокоиться, что им отчасти и удалось.
Незадолго до полуночи на бак явился стюард и принес в каждый кубрик по бутылке джина.
Бутылку распили. Несколько глотков, доставшихся каждому, окончательно испортили настроение и вызвали еще большую жажду.
— Так дело не пойдет, — воскликнул Зван, вскакивая. — Старик должен нам дать еще вина, не то мы его вздернем на мачту. Кто пойдет со мной в салон?
— Подождем, пока прогудят Новый год, — сказал Андерсон. — Тогда пойдем с поздравлениями. Уж бутылочку-то вынесет.