"Но что с ней?" - спросил я с беспокойством.
"Что с ней?" - наконец он увидел, что я ничего не понимаю. Легким театральным жестом он снял с головы шляпу и поклонился:
"Поздравляю вас! Вы собираетесь стать отцом".
"Но ради Бога, - добавил он, надевая шляпу, - перестаньте таскать девочку по всей Европе и дайте ей возможность отдохнуть".
"И вот еще что, - сказал он, подходя к маленькому мостику, - избавьтесь от этих мешков с одеждой там, наверху! Она готовится стать матерью, а не альпинисткой!"
Мы вернулись из Берлина и Югославии в ноябре, а ребенок должен был появиться в июне. К январю Корри почувствовала себя настолько хорошо, что я начал всерьез подумывать о поездке во внутренний круг - конечно, один, при условии, что Корри останется под присмотром бдительного ока Гелтье. Если побыть в каждой из этих стран по три-четыре недели, я мог вернуться задолго до рождения ребенка.
Но нужно было решить вопрос с паспортом. Что мне делать с испорченной страницей? Вырвать? Это было невозможно, поскольку все они были пронумерованы. Выбросить его, сказав, что потерял, и подать заявление на новый? Но это было не по-царски. Служителям Царя нет необходимости изворачиваться. Я поехал в Гаагу, в отдел паспортного контроля, и поделился с офицером своей проблемой. Он понял меня. "Весьма сожалею, - сказал он, - но мы ничего сделать не можем".
"Видите ли, - сказал я, - я миссионер. Я хочу поехать в эти страны, чтобы наладить там контакты с христианами".
Он на минутку задумался. Затем покачал головой. "Я даже не могу намекнуть вам на то, каким образом можно быстро получить новый паспорт. Например, много ездить по близлежащим странам и настаивать, чтобы таможенники обязательно ставили вам свою печать, и тогда в вашем паспорте очень скоро не будет места и его придется заменить на новый. Мы не можем даже намекнуть вам на это, понимаете? Очень сожалею".
Буквально через несколько недель я получил новый паспорт.
Корри не хотела отпускать меня. Она все еще не оправилась от шока, который испытала во время нашего ареста в Югославии. Но когда из Британского международного библейского общества в Лондоне пришел груз болгарских и румынских Библий, она сама помогла мне уложить их в машину. "Дело есть дело, сказала она, - в конце концов, я согласилась быть женой миссионера".
Когда наступил день разлуки, мы уже не чувствовали себя так храбро. Мы заполнили оставшееся место в "Фольксвагене" одеждой для беженцев в лагерях Австрии, мимо которых мне придется проезжать, перенесли тюки с одеждой по приказу доктора из нашей комнаты в крошечный коридор, где они теперь отравляли жизнь всем обитателям дома.
"Болгария и Румыния, - мягко сказала Корри, - это не Югославия! Если тебя арестуют в этих странах, я, может быть, больше никогда не увижу тебя. Но мы будем ждать тебя, Андрей, твой малыш и я".
Конечно, я старался подбодрить ее, но сам чувствовал себя невесело. Я сел в тяжело нагруженную машину и завел мотор.
"Ты взял деньги?" - спросила Корри.
Я пощупал свой бумажник. Впервые в жизни я ехал с более чем достаточным количеством денег. Не понимаю, почему за последнее время от читателей "Kracht van Omhoog" пришло так много пожертвований. Я совсем мало потратился на дорогу, потому что везде, где это было возможно, спал в палатке и сам готовил себе еду. Я попытался оставить лишние деньги Корри, но, словно предвидя дальнейшие события, она настояла на том, чтобы я взял с собой все. Да, деньги были со мной.
И с последним поцелуем мы расстались.
Когда я выехал из австрийского лагеря, меня немного смущал тот факт, что так скоро после моего изгнания мне приходится ехать через Югославию. Но в Болгарию иного пути не было. Другой путь превратил бы мою поездку в длительное и дорогостоящее путешествие по всей Италии, оттуда пароходом в Грецию, а затем на машине через Греческую Македонию. Как я понял, новую визу получить было совсем нетрудно: с документами в Югославии обращались крайне небрежно, и тот факт, что я был persona non grata, еще не был известен в западных консульствах. Я полагал, что единственным местом, где у меня могут возникнуть неприятности, будет сама граница. С отчаянно бьющимся сердцем я подъехал к пограничной линии. Но чиновник едва взглянул на мой паспорт. Мы поболтали немного о состоянии дорог, и через двадцать минут я был свободен. По моим подсчетам, у меня было четыре вольных дня в Югославии, прежде чем информация о нежелательном посетителе дойдет до официальных лиц в Белграде. Я заехал ненадолго к Джамилю и затем быстро помчался на юго-восток, намереваясь пересечь границу с Болгарией утром пятого дня. Но, как всегда в Югославии, мне так много нужно было сделать! Джамиль снабдил меня большим количеством
адресов по пути следования, так что работы хватило бы на месяц. От властей не было ни звука. Я решил пользоваться своей удачей все 24 часа. На Зятый день, уже далеко за полночь, я поселился в гостинице, оставил свой паспорт у администратора и поднялся к себе в номер. Я проспал, может быть, пять часов, когда в дверь резко постучали. Я открыл и увидел в коридоре двух человек в обычных гражданских костюмах.
"Оденьтесь и следуйте за нами, - сказали они по-немецки, держа дверь открытой, - ничего с собой не берите".
Они не спускали с меня глаз, пока я натягивал брюки и рубашку. Мы прошли вестибюль, в котором в этот предрассветный час никого не было, кроме женщины, мывшей лестницу, а потом - еще несколько сот ярдов до большого каменного здания. Преодолев длинный мраморный коридор, где наши шаги эхом отдавались в гулком пустом пространстве, мы наконец попали в офис. Человек за столом держал в руках мой паспорт.
"Зачем вы приехали? - спросил он. - Зачем вы снова приехали в Югославиц?" Он не стал дожидаться ответа и продолжил, повышая голос: "Как вы поменяли паспорт? Значит, в Голландии конспираторы и нарушители закона легко могут сделать это?"
Он потянулся к столу, и я с огорчением увидел, что он взял огромный штемпель с красной краской. Он трижды шлепнул этой печатью по югославской визе и только после этого успокоился.
"В течение двадцати четырех часов вы должны покинуть страну, - сказал он. - В Югославии больше ни с кем не устанавливайте контактов. Мы позвоним на границу в Триесте, чтобы вас там ждали".
В Триесте! Неужели он будет настаивать на этом? Триест был городом в северо-западной части страны, прямо там, откуда я приехал, а отсюда я был всего в пятидесяти милях от болгарской границы.
"Но я еду в Болгарию! - взмолился я. - Можно мне выехать отсюда? Здесь намного ближе!"
Но он был непреклонен. Он сказал Триест - значит, Триест, и как можно быстрее.
С упавшим сердцем я отправился в Триест, а оттуда в долгий, кружной путь через Италию и Грецию: на полторы тысячи миль дальше, в то время как я был уже почти у цели. Пока я тащился через длинный итальянский "сапог", на меня навалилась депрессия, какой никогда раньше не случалось. Дороги были ужасающими: бесконечная вереница городков, вытянувшихся вдоль побережья, грузовики, велосипеды, повозки, запряженные лошадьми, - приходилось плестись еле-еле.
Наступило 31 марта, день рождения Корри. Я послал ей телеграмму, но, вместо того чтобы почувствовать радость, я вспомнил, как далеко мы были друг от друга. Ее первый день рождения со времени нашей свадьбы, а я здесь, и еще не выехал из Италии, и еще дальше от цели как никогда раньше, и с каждой минутой все больше удаляюсь от дома. А если что-нибудь случитсг? Если в Болгарии тоже будут проблемы с полицией? А вдруг я не успею вернуться к рождению ребенка? Теперь по крайней мере я понял, зачем мне столько денег: они очень пригодились мне в этом долгом путешествии.
Но что самое скверное, в моем паспорте опять стоял этот вызывающий подозрение красный штемпель.
Затем, когда хуже, казалось, уже быть не может, у меня разболелась спина. В течение трех или четырех лет у меня были проблемы со смещенным диском в позвоночнике. Особенно он беспокоил меня тогда, когда мне приходилось преодолевать большие расстояния. И на полпути, в Италии, вновь началась эта мука, хуже, чем когда-либо. К тому времени, когда я доехал до Бриндизи, откуда отплывал корабль в Грецию, я был буквально согнут пополам и передвигался весьма странным образом, на цыпочках. У меня не было времени на остановку, чтобы подлечиться. Поэтому люди глазели на меня. Когда в Греции машину сняли с корабля, мне не стало лучше, и через пару дней на греческих дорогах я буквально кричал от боли. Если в Италии невозможно было ехать быстро из-за бесконечных пробок, то в Греции мой путь тормозили разбитые и ухабистые трассы. Я не мог прочитать дорожные знаки, не понимая их незнакомого написания, и часто кружил по нескольку миль, после чего обнаруживал, что повернул неправильно, и начинал все сначала. И все это время коварная депрессия не покидала меня. "Ну, что, Андрей, - шептал мне внутренний голос, ты попался. С тобой разделались. Вышвырнули из страны. А могли и в тюрьму посадить. На сколько, Андрей? На пять лет? Десять? Это ты узнаешь в Болгарии. Там тоже сажают. Иногда узники вообще не выходят на свободу. И даже писем писать не могут. Корри никогда не узнаетs" И так час за часом, день за днем, пока нервы у меня не истощились до предела. Затем я получил последний удар. В греческом городе Серраи я узнал, что граница, к которой я направлялся, открыта только для дипломатов. Для обычных путешественников попасть в Болгарию через Грецию было невозможно. Единственный вариант - ехать через Турцию, дольше на много миль и дней.
На следующее утро после этого открытия я трясся по каменистой дороге, смутно представлГя свой дальнейший путь, когда вдруг впереди увидел маленький синий знак. Сверху название было написано по-гречески, но внизу - латинскими буквами. Там было написано одно-единственное слово:
ФИЛИППЫ
Я резко затормозил машину. Филиппы? Те самые Филиппы, о которых говорится в Библии? Тот самый город, в котором Павел и Сила сидели в темнице - куда Бог послал землетрясение, чтобы открыть для них двери?
Конечно! Это то самое место! Я вышел из машины и через высокую и тонкую решетку смотрел на поле руин. Там были старые улицы и то, что осталось от храма. Дома, выстроившиеся в ряд, от которых теперь сохранились только стены. Неужели один из этих домов - дом Лидии, где останавливался Павел? В ограде была калитка, но она оказалась заперта, а вокруг никого не было. Над этим местом нависла тишина, современный город Филиппы лежал в двух милях к северо-западу.
Но нет, звуки были. Это Павел кричал через века: "Христианин! Где твоя вера?"
Павел сидел здесь в темнице, как и я, но моей темницей была боль и разочарование. Павел и Сила делали то же, что и я, проповедуя Евангелие там, где это не позволялось. Бог сотворил чудо, чтобы вызволить Своих людей тогда, и в то же мгновенье я понял, что Он опять совершает еще одно чудо, чтобы освободить меня от моих оков.
Узы депрессии, связывавшие меня, исчезли, как цепи с рук Павла. Дух угнетения покинул меня, и я увидел, что стою с прямой спиной, высоко подняв голову. Радость переполняла меня, физическая и духовная. Я буквально побежал к машине, станавливаясь то тут, то там и высоко подпрыгивая. Я завел мотор и поехал на встречу с неизвестными верующими внутреннего круга.
Глава 14
Авраам - победитель исполинов
После всех моих страданий пересечение турецко-болгарской границы стало для меня приятным сюрпризом. Инспектор едва заглянул внутрь машины и даже не попросил меня открыть чемоданы. Он поставил дату въезда на болгарской визе, но не стал пролистывать другие страницы паспорта. Затем произнес на английском языке небольшую приветственную речь.
Но что важнее, после турецких дорог, которые были ужасными, как и греческие, болгарские трассы были новыми, и за ними хорошо следили. Меня повсюду приветствовали так же радушно, как на границе. Дети радостно кричали и долго бежали за машиной. Работавшие в полях люди поднимали головы, улыбались и махали руками, чего я нигде в Европе не видел.
Однако в Болгарии были хороши только главные дороги. В первый же вечер в поисках ночлега я свернул на маленькую тропку в горном районе. Я нашел уединенное место и утром потратил некоторое время, чтобы вытащить Библии из тайников, в которых я их прятал. Затем я перепрятал румынские Библии, съехал с горы, скользя по гравию и стремясь снова попасть на хорошее шоссе.
Но вместо этого я оказался на извилистой дороге, которая привела меня на задворки какой-то деревни. На каждом шагу дорога становилась все более непроходимой. Я переехал маленький ручеек и через пару минут совсем застрял.
Так я и сидел, безнадежно увязнув в грязи позади какой-то затерянной деревушки. Что делать? Не успел я задать себе этот вопрос, как вдруг услышал громкоголосое пение. Оно доносилось из здания на самом краю деревни. Я открыл дверь машины и выскочил. Когда грязь дошла до щиколоток, я перестал обращать на нее внимание. Я шел через это месиво, пока не добрался до дверей дома. Это была пивнушка, и хотя было всего десять часов утра, голоса были уже пьяненькие. Я вошел внутрь, и пение тут же прекратилось. На меня смотрело двадцать лиц, явно удивленных при виде иностранца в деревне. Воздух был пропитан табачным дымом, более тяжелым, чем в западных пивных.
"Кто-нибудь говорит по-английски?" - спросил я. Никто не ответил. "По-немецки?" Нет. "По-голландски?"
"Ну, все равно, здравствуйте, - сказал я, улыбаясь и делая приветственное движение. Затем я стал жестами объяснять наблюдающим за мной круглолицым и кареглазым людям, что со мной случилось. Я стал гудеть, изображая машину, застрявшую в грязи. Хм-ммм. Хм-ммм. Чух-чух-чух. Стоп.
Но не увидел никаких признаков понимания.
Я вытянул руки и стал крутить воображаемый руль машины.