В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил да был король Альфред по прозвищу Волчий Клык. Был король Альфред велик ростом, могуч телосложением, имел крепкие зубы и косматую бороду, в которой вечно застревали хлебные крошки. Верные вассалы и благонравные подданные описывали королевский облик как мужественный, а нехорошие люди и потенциальные бунтовщики — как звероподобный. Необычайно силен был Альфред, то и дело гнул и ломал подковы по пьяни, а однажды на спор оглушил ишака-трехлетку ударом кулака и потом протащил этого ишака сто шагов на своих плечах и тащил бы дальше, если его не остановили вассалы. Дескать, куда вы его прете, ваше величество, пари выиграно, теперь-то чего напрягаться? Что касается боевого мастерства его величества, то оно ничуть не уступало его силе, Альфред по праву считался первым мечом своего королевства. Кое-кто, правда, поговаривал втихомолку, что знаменитый Маленький Дракон из дружины барона Айлконгского, в поединке на мечах уделает его величество, как волк свинью, но такого поединка никогда не было и не будет, потому что и Альфред, и Брюс — рыцари благоразумные и отлично знают, с кем мечи скрещивать можно, а с кем лучше не надо.
Помимо вышеперечисленного, Альфред Волчий Клык обладал еще одним неоспоримым достоинством. Он мог выпить за вечер шесть пинт вина под хорошую закуску (без закуски — только четыре пинты), и после этого не только ни разу не протошниться, но и провести интимную беседу с двумя-тремя придворными дамами, причем его величество предпочитал делать это не последовательно, а сразу с несколькими дамами одновременно. Его преосвященство архиепископ Ковентрийский такую привычку не одобрял и время от времени по-отечески журил его величество. Тот отвечал, что с господа всемогущего достаточно того, что король перестал увлекаться содомией, дабы не нарушать божественные заветы. Но на самом деле Альфред забросил содомию не потому, что озаботился спасением души, ему просто не понравилось.
Первым и единственным министром короля Альфреда был барон Роберт из захудалого рода Плантагенет, в устной речи часто именуемого сокращенно — просто Плант. Роберт был умеренно высок и, как говорили дамы, приятен лицом, но тощ, нескладен и неуклюж. Ни в одном из рыцарских умений Роберту не довелось преуспеть, поэтому при дворе к нему относились немного свысока и чуть-чуть насмешливо. Но в открытую не шпыняли, потому что его величество к словам министра прислушивался, и из двух высокородных ярлов, оскорбившим Роберта из-за пустяков, один потом оказался государственным изменником, а другой — злокозненным чернокнижником. Говорят, что однажды, когда Роберт выпил лишнего, кто-то спросил его, как так вышло, а тот отвечал так:
— Во-первых, мне помогает особый ангел по имени Прогрессор Максим. А во-вторых, если каждому изменнику срубать голову, а каждого чернокнижника сжигать на костре, нам с его величеством станет пиздец как грустно и одиноко.
Как бы то ни было, авторитет Роберта при дворе был высок и ничуть не соответствовал ни захудалому происхождению, ни крайне скромным личным заслугам. Кларк Локлирский часто говаривал по этому поводу, что нет в жизни совершенства, и что это весьма прискорбно. Роберт ярла Локлира тоже не любил, и то и дело нашептывал его величеству всякие гадости про этого своего врага. Давайте, дескать, запретим сэру Кларку чеканить свою монету или хотя бы установим королевский стандарт на вес каждой монеты и на чистоту монетного серебра. А еще давайте проведем в графстве Локлирском перепись населения, потому что есть подозрение, что почтенный ярл хитроумно занижает численность подвластному населения, отчего королевская казна терпит убыток. Но король Альфред выслушивал эти наветы, смеялся и говорил следующее:
— Недостойно рыцаря мерить благородство друзей золотом и серебром! Кларк Локлирский — не хер с горы, а мой лучший друг, в битве при Кларабелла он прикрывал мою спину! Кто прикроет мою спину на поле следующей брани?
Роберт отвечал на это следующее:
— Если ввести в королевстве адекватное налогообложение, следующей брани не будет никогда, а Мерсия и Нортумбрия войдут в нашу зону экономического влияния и присоединятся к владениям вашего величества мирным путем.
Выслушав эти слова, Альфред удивился и переспросил:
— Чего-чего? Какое еще экономическое влияние? Ты, опарыш чернильный, не с очкастым монахом беседуешь, а с сюзереном и повелителем! Впредь не смей меня смущать учеными словами! Еще раз такое ляпнешь — запихну муде в чернильницу, а в жопу гусиных перьев напихаю!
После этой заслуженной отповеди Роберт встал на одно колено, склонил голову, и произнес, смиренно и почтительно:
— Прошу принять искренние извинения, ваше величество. Больше не повторится.
— То-то же, — улыбнулся Альфред и ласково шлепнул любимца по щеке раскрытой ладонью.
От этой дружеской оплеухи Роберт покачнулся и едва не упал.
— Рыцарскими делами не пренебрегай, — посоветовал ему Альфред. — А то хилый стал, того и гляди соплей перешибешь.
Говорят, в тот вечер сэр Плант выпил две пинты вина и долго бесновался в своих покоях, сражаясь с невидимыми демонами и чертями. Потом успокоился, но затаил обиду.
На следующем пиру министр дождался, когда Альфред отлучится по нужде, и на обратном пути перехватил его величество и сказал:
— Позвольте, мой сюзерен, показать вам нечто примечательное.
— Показывай, но быстро, — ответил ему Альфред. — Жаркое остывает.
— Много времени это не займет, — пообещал Роберт.
И соврал.
Он увлек сюзерена в заброшенное крыло замка, где раньше располагались гостевые комнаты, а потом, в годы правления Харольда Крысиного Хвоста крышу с этого крыла сдуло ураганом, а казна в то время была пуста, и восстанавливать разрушенное не стали. А потом казна перестала быть пуста, но крышу все равно не отстроили, потому что к тому времени все крыло требовало капитального ремонта, и еще в нем завелись привидения, а какой королевский замок без привидений?
Сегодня в заброшенном крыле вовсю охали и стонали, Альфред даже на всякий случай перекрестился, а затем украдкой сделал еретический знак, отгоняющий нечистого. Но беспокоился он зря, потому охали и стонали вовсе не привидения, а сэр Кларк Локлир и леди Пусси Орли по прозвищу Сова, вторая официальная любовница его величества.
— Ну ты и мудак! — воскликнул король Альфред, заценив открывшееся ему зрелище.
— Я, конечно, приношу извинения, — сказал Кларк, застегивая штаны, — но впредь прошу выбирать выражения, ибо лояльность лояльностью, а честь честью.
— Да я не тебе, — сказал Альфред. — Я вот этому мудаку говорю, — он ткнул пальцем в на Роберта. — Ты, идиот, соображаешь, что творишь? Как я буду первому рыцарю в глаза смотреть?
— Первый рыцарь поимел любовницу вашего величества! — завопил Роберт во весь голос. — Согласно обычаю…
Роберт не смог договорить, потому что был вынужден уклониться от пудового королевского кулака.
— Чего орешь, педрила?! — изволил возмутиться его величество.
Но было уже поздно, тайна вышла из-под контроля, через дверной проем в комнату уже вовсю заглядывали какие-то дворянчики.
К этому времени сэр Кларк окончательно привел себя в порядок. Он горделиво выпрямился, положил руку на рукоять меча и произнес следующее:
— Не возмущайтесь, ваше величество. Шила в мешке не утаишь. Я сожалею о случившемся, но не извиняюсь, ибо… да вы и сами все понимаете.
Закончив свою речь, почтенный ярл выхватил из ножен полутораручный меч, молодецки размахнулся и рубанул по ставню с явным намерением выпрыгнуть в окно и спастись бегством от подразумеваемого монаршего гнева. Ставень раскололся в щепки, но с наружной стороны окна обнаружилась прочная стальная решетка. Раньше ее здесь не было. Ярл и король изумленно уставились на барона Планта.
— Ну ты и педераст, — сказал Альфред.
— Ну ты и Иуда, — сказал Кларк.
Роберт ничего не ответил на эти слова, только пожал плечами и улыбнулся.
— Я сожалею, ваше величество, — сказал Кларк. — Мне очень неловко так говорить, но я не вижу иного выхода для своей чести, кроме как…
Его величество тоже выхватил меч, противники отсалютовали друг другу и стали рубиться, неторопливо и аккуратно, чтобы, но, упаси господь, не нанести противнику серьезную рану. Затем кто-то из мелких дворянчиков, стоявших в самых задних рядах, громко выкрикнул:
— Король трусит!
Кто именно издал это гнусное вяканье, осталось невыясненным. Сам король позже заявил, что эти слова произнес сам дьявол, и никто не решился возражать его величеству. Со временем эта версия стала официальной.
Услышав гнусное обвинение, Альфред озверел и на несколько мгновений утратил разум. Заревел, как бешеный медведь, изо рта у него пошла пена, и ринулся он на своего друга, и срубил первым ударом правое запястье сэра Кларка, а вторым — голову. Затем боевое безумие оставило короля, он осознал, что натворил, упал на колени и расплакался.
На третий день после описываемых событий сэра Кларка Локлира похоронили с подобающими почестями. А на четвертый день его величество неожиданно издал указ, дарующий барону Планту титул ярла и впридачу к тому замок Локлир со всеми прилегающими территориями. При дворе шептались, что Альфред подписал сию бумагу под прямым давлением самого дьявола, которому Роберт давно продал свою богомерзкую душу. Также говорили, что Роберт отыскал в каком-то замшелом сборнике древних законов никем не отмененное правило, согласно которому всякое лицо, покусившееся незаконно ограничить свободу монаршего пениса, должно быть подвергнуто полной конфискации движимого и недвижимого имущества, каковое имущество надлежит передать лицу, непосредственно обеспечившему восстановление вышеупомянутой свободы. Говорили, что король Альфред, узнав об этом законе, так рассвирепел, что плюнул Роберту прямо в наглую морду, и тогда Роберт сказал, что пойдет, расскажет об этом законе почтенному дюку Хенри, который как раз искал повода, чтобы поднять очередное восстание. Тогда Альфред выхватил меч, а Роберт выхватил миниатюрный арбалет, и случилась, как говорят в театре, немая сцена.
— Сомневаюсь, что твоя стрела быстрее моего меча, — сказал Альфред, когда молчание стало невыносимым.
— Господу видней, — ответил ему Роберт.
Альфред помолчал еще немного, затем рассмеялся и убрал меч в ножны.
— А ты ничего, — сказал он. — Мудак, конечно, но дерзкий, я таких люблю. Давай, правь своим блядским Локлиром, ограничивай феодальную вольницу, централизуй власть и организуй переход к абсолютизму. Только хер чего у тебя выйдет, помяни мое слово. Молодые Локлиры твой арбалет тебе же в жопу засунут и повернут на пол-оборота, а потом выстрелят.
Роберт улыбнулся и сказал:
— Благодарю за доверие, ваше величество. Я подготовил текст указа, извольте приложить печать.
Когда эта невероятная новость стала общеизвестна, при дворе стали заключать пари, сколько дней проживет в Локлире сэр Роберт, и каким конкретным способом наследники Кларка Локлира умертвят подлого Иуду, погубившего их рыцарственного отца. Но хитрый Роберт опять всех перехитрил.
Получив указ, он вообще не поехал в Локлир совершать ритуальное восседание на престол. Первым делом Роберт снял с указа о своем новом титуле две нотариально заверенные копии и направил одну в город Хаддерсфилд, а другую в город Шербург. К каждой копии Роберт присовокупил письмо, адресованное (невозможно поверить!) предводителям безродной городской черни. В письмах Роберт обещал радикально упростить налогообложение, изменить правила прохода купеческих караванов, и еще что-то мелкое и подлое обещал, из той херни до которой нет дела любому уважающему себя благородному рыцарю. Письма были зачитаны на городских вечах, смерды устроили овацию и присягнули на верность новому владыке. Дворянство недоумевало.
Второй шаг Роберта стал еще неожиданнее первого. Получив уверения смердов в лояльности, он предложил (не повелел, а именно предложил, вот пиздец-то!) сформировать в вышеозначенных городах так называемые «отряды самообороны» из числа смердов, имеющих боевой опыт в народных ополчениях и наемнических отрядах. К письму прилагался указ, отменяющий для записавшихся в эти отряды простолюдинов, запреты на приобретение боевых коней, длинных мечей и прочего воинского инвентаря, ранее доступного лишь дворянству. В конце указа содержался туманный намек, что всякому бойцу отряда самообороны, проявившему на поле боя должный героизм, будет предоставлено личное дворянство особым указом, который всенепременно воспоследует. Кроме того, к указу прилагалась длинная, унылая и непонятная всякому благородному рыцарю схема оплаты ратного труда простолюдинов. Впрочем, сама оплата откладывалась до момента, когда новый ярл наложит лапу на казну Локлиров.
В считанные дни города выставили пятитысячную армию, а в течение следующего месяца в нее влилось еще пять тысяч беглых смердов из окрестных сел. Роберт издал указ, что всякий крепостной смерд, явившийся в войско ярла в полном вооружении, тем самым (в указе было написано «автоматически») получает личную свободу. Через две недели всякий зажиточный двор выставил двух, а то и трех вооруженных до зубов воинов. Правда, воины эти были необучены, неуправляемы и для рыцарского войска не представляли почти никакой опасности, невзирая на внушительную численность.
Далее Роберт издал указы «о производстве в промышленных масштабах стальных наконечников для стрел», «о продовольственном и ином снабжении семей военнослужащих» и нечто странное под названием «боевой устав». Армия, доросшая к тому времени до двенадцати тысяч человек, встала лагерем под Хаддерсфилдом и стала заниматься воинскими упражнениями. Когда подошло время сева, Роберт временно распустил армию, но командиров оставил при себе и занимался с ними какой-то херней, для которой придумал нелепое название «командно-штабные учения». Ходили упорные слухи, что эти самые учения суть богопротивная магия.
В начале июня эта магия сработала. Роберт применил заклинание «мобилизация», и его простолюдинская армия выросла за одну ночь с двух до семнадцати тысяч голов. Далее Роберт применил заклинание «агентурная разведка» в совокупности с заклинанием «марш-бросок», и спустя трое суток привел к присяге двух вассалов Локлира из пяти имеющихся. Оставшиеся три вассала вывели свои дружины на поле брани, и юный Мелвин Локлир повел рыцарскую конницу в бой под своим стягом. Тогда сэр Роберт применил подлое заклинание «навесной заградительный огонь с корректировкой», и рыцарской конницы не стало. Затем Роберт попытался применить заклинание «окружение», и со второго раза справился. Ловко маневрируя легкой кавалерией, отрезал противнику пути отступления, прижал к Гримпенскому болоту и направил к Кларксонам герольда, чтобы обсудить условия капитуляции. Но сэр Мелвин решительно отверг это предложение и даже прострелил герольду бедро. Хотел прострелить яйцо, но не попал, потому что даже первый лучник королевства может совершить такой подвиг лишь случайно.
Гримпенское болото издавна пользовалось дурной славой. Вряд ли найдется хотя бы один вид богопротивной нечисти, какой не встречался бы в этом проклятом месте. Ведьмы, черти, русалки, кикиморы, вурдалаки, зомби… По ночам здесь мерцают жуткие блуждающие огни, то и дело слышится зловещее гуканье, исходящее непонятно откуда, а прошлым летом один смерд видел на краю болота стаю четырехглавых комаров величиной с воробья каждый. А зимой по болоту ползает гигантский червяк василиск, которого никто никогда не видел, ибо сей червяк своим нечестивым взглядом все живое то ли испепеляет, то ли обращает в камень. А каждое полнолуние над болотом летает исполинская летающая тарелка, которую может узреть лишь тот, кто безгрешен либо только что исповедовался. А особо святой человек, вроде юродивого Дэйви из села Бэкхема, может даже разглядеть ведьм, следующих за означенной нечестивой тарелкой на волшебных помелах и крылатых свиньях подобно тому, как дворянская свита следует за королем или ярлом. А святой отец Бенедикт Котентинский однажды сражался на этом болоте с самим дьяволом и поимел с того боя некий трофей, не то посох, не то кадило, никто толком не знает, а сам святой отец не говорит ибо скромный.
В центре Гримпенского болота есть небольшой остров, на котором ночи ведьмы и черти творят свои колдовские шабаши в соответствии со своим нечестивым расписанием. В положенные ночи руины языческих капищ, тут и там торчащие на том острове, богопротивным образом восстанавливают целостность, и творятся на алтарях зловещие обряды, и льется жертвенная кровь, и творятся ужасы, о коих доброму христианину и помыслить-то страшно, не то что вслух произнести. Ведет к тому острову единственная тропа, узкая и прямая, как полет стрелы. Все знают, что тропа эта была поднята из непролазных топей дьявольской силой. Говорят, где-то еще есть вторая тропа, тайная, она поднимается из топей особым заклинанием и другим заклинанием опускается обратно в топи. Говорят, что когда Бенедикт Конентинский сражался с дьяволом и победил, тот избег возмездия, скрывшись этой самой тайной тропой.
Деморализованные остатки армии Локлиров собрались у края болота, у начала тропы, не той, которая тайная, а той, которая прямая. Благородные властители держали совет, а безродные кнехты ждали решения, и по ним было видно, что если решение окажется кнехтам не по душе, то армия разбредется кто куда, ибо добродетель лояльности они на гульфике вертели. В самом деле, какая, в жопу, добродетель лояльности, когда эти блядские лучники с бесконечным запасом стрел вот-вот всех перестреляют к чертям, как куропаток на охоте!
Барон Эйри так и сказал:
— Выбор перед нами стоит такой: либо лишиться малой доли чести, капитулировав перед превосходящим противником, либо лишиться жизни и бессмертной души в богопротивном болоте, из коего нет выхода!
Юный Мелвин Локлир выслушал эти слова, нахмурился и ответил так:
— Ты ошибся, почтенный барон, притом дважды. Во-первых, выбор стоит не перед тобой, а передо мной, ибо старший по родословию здесь я, второй — мой брат Робин, а ты всего лишь третий. А во-вторых, никакого блядского паникерства я здесь не потерплю. Я преклоню колени и помолюсь, и пусть каждый, в чьих жилах течет благородная кровь, а не ослиная моча, молится вместе со мной! Ибо не оставит господь уповающих и посрамлену быть князю тьмы отныне и вовеки веков! На колени, братья!
Барон Эйри восхищенно покачал головой и пробормотал себе под нос:
— Вот, блядь, дает пацаненок!
Братья Локлиры были весьма выдающимися личностями, несмотря на свой юный возраст. Восемнадцатилетний Мелвин был высок, белокур и красив лицом, но не слишком красив телом, ибо излишне упитан. Мечом Мелвин владел посредственно, но лучником был превосходным и стал бы первым лучником королевства, не будь столь высокорожденному рыцарю западло принимать участие в соревнованиях смердов. Также Мелвин прекрасно метал ножи, и на этом перечень его благородных умений исчерпывался.
По характеру Мелвин был тверд, целеустремлен и невозмутим — редкостный набор качеств для восемнадцатилетнего рыцаря. Говорят, что никто не видел виконта Мелвина в неудержимом гневе либо любом другом сильном чувстве. Отец Бенедикт одно время учил Мелвина закону божьему, но затем перестал, мотивировав свое решение так:
— Осмелюсь указать вашему высочеству, что ваш благородный сын в настоящее время бесстрастен и благочестив в меру. Но дальнейшее его обучение приведет к тому, что сии качества станут выражены неумеренно, что недопустимо.
Сэр Кларк выслушал эти слова, какое-то время уяснял смысл произнесенного, а когда уяснил, изрек следующее:
— Вы правы, святой отец, ученый хер в моей семье неуместен. Одобряю ваше решение, учите-ка вы лучше Робина.
Робин Локлир, младший сын почтенного ярла, был совсем непохож на свого старшего брата — низкорослый, черноволосый, ловкий и быстрый, как мифическая пантера, возбудимый, как хорек, и не знающий меры ни в гневе, ни в любви. В свои шестнадцать лет Робин Локлир трижды переболел триппером и еще трижды господь уберегал его от более серьезных увечий. В первый раз господь его уберег, когда он навернулся с сорокафутового дерева, на которое сдуру забрался, сам слезть не смог, а просить помощи постеснялся. Второй раз — когда копыто боевого коня ободрало ему кожу на лбу. Третий раз — когда он нырнул в незнакомом месте, а потом в том же месте нырнул оруженосец и насмерть расшиб голову об корягу. Потом кнехты облазили злополучную корягу со всех сторон, и стало ясно, что юный виконт умудрился избегнуть злополучной гибели ничем иным, как божьим чудом.
Среди привилегированных слуг и дворянской молодежи ходил слух, что истинным отцом Робина является не сэр Кларк Локлир, а то ли неведомый любовник, то ли сам Сатана. Дескать, не от родовой горячки померла леди Хитер, упокой господь ее душу, совсем не от родовой горячки. Но этот слух считался клеветническим, и всерьез его воспринимают только самые дремучие смерды, да еще некоторые юродивые. Помнится, сэр Кларк одного такого однажды повесил как раз за этот самый слух. Или не повесил, а четвертовал… да кому какое дело!
Но достаточно пересказывать предания глубокой старины, вернемся к текущему моменту, тем более что молебен закончился, рыцари и кнехты отряхивают запачканные колени, кряхтят, хмыкают, бросают украдкой испытующие взгляды друг на друга… что-то будет…
Робин Локлир подошел к старшему брату, встал напротив, упер левую руку в бок, правую положил на эфес меча, гордо выпрямился и сказал:
— Ну что, брат, покажем злоебучим коммунарам, какого цвета у них кишки?
Здесь следует пояснить, что зловредный узурпатор Роберт в некоторых своих указах называл насаждаемый им стиль правления эзотерическим словом «коммунизм», а своих последователей — коммунарами, при этом сами коммунары считали это прозвище хвалебным, а их противники — позорным.
Мелвин отрицательно покачал головой и сказал ровным и бесстрастным голосом:
— Нет, брат, господь повелел мне иное. Мы войдем по тропе в сердце болот, и положимся на волю провидения. Господь открыл мне, что не оставит нас в беде.
Свое мнение о божьей воле Робин выразил в столь циничной и богохульной форме, что перекосило даже привыкших ко всему баронов. Сэр Макфаул украдкой перекрестился, Робин заметил этот жест и передразнил его. Но во всеуслышание ничего говорить не стал, пощадил честь вассала.
— Господь нас не оставит! — провозгласил Мелвин. — А кто со мной не согласен, пусть валит к дьяволу!
С этими словами Мелвин решительно зашагал по тропе, ведущей в проклятое место. Некоторое время он шагал один, затем Робин закричал:
— Погоди, брат! Я верю в бога и в тебя! Я с тобой!
И устремился следом.
Позже, когда они добрались до острова, и барон Эйри построил кнехтов и рассчитал по порядку, маловеров насчиталось много больше, чем тех, кто нашел в себе силы хранить добродетель лояльности до конца. Даже из рыцарей дезертировали почти все, осталось всего-то четырнадцать человек, не считая братьев-предводителей. Шестнадцать рыцарей и пятьдесят с чем-то кнехтов — рожки да ножки остались от великой армии! Воистину богомерзкий Плант служит дьяволу!
Когда стало ясно, что все отставшие подтянулись и новых не будет, Мелвин приказал рыть поперек тропы траншею.
— Какого хера? — изумился Робин. — Ты что, брат, без баб совсем одурел?
Тогда Мелвин построил воинов и рассказал перед строем сагу про короля Леонида и триста греческих викингов. Кнехты воодушевились и принялись рыть траншею, а рыцари занялись обустройством лагеря. А Робин Локлир пошел отлить в болото.
Когда он вернулся, он выглядел не то чтобы испуганным, но сильно настороженным. Отозвал старшего брата в сторонку и поведал ему следующее:
— Приколись, Мел, там над болотом такая херня летает, как корова насрала, только как бы железная. Пойдем, позырим! Только тихо, а то пацаны напугаются.
Вскоре Мелвин узрел неведомую херню и сообщил необразованному брату, что это вовсе не неведомая херня, а летающая тарелка, и что если бы братец давал себе труд читать не только куртуазную похабщину, но также и ученые книги и пергаменты…
— Да ты уже заебал мозги конопатить, — перебил его Робин. — Скажи просто и ясно: что за херня в воздухе болтается? От бога она или от дьявола или просто явление природы?
Мелвин упрекнул брата, что тот утратил спокойствие и изъясняется подобно презренному разбойнику. Робин рассмеялся и заявил, что он и есть разбойник, ибо ежели кто обитает в дремучем лесу или, скажем, на болоте, и не имеет никакого имущества, кроме оружия, и никаких планов, кроме как пустить его в дело, то данный индивидуум настолько сходен с идеалистическим представлением о разбойнике, что, согласно Платону…
Робин не довел свою мысль до конца, потому что Мелвин его перебил, покрыв непристойной бранью. Кажется, старший брат чуть-чуть обиделся.
Следует пояснить, что Робин Локлир был не настолько глуп, груб и неотесан, каким любил представать перед малознакомыми дворянами. Робин бегло читал на родном языке и на латыни, неплохо ориентировался в священном писании и во многих трудах античных философов. Но он не любил показывать людям свой ум и хорошие манеры, напротив, он любил выставлять себя глупым и злобным, он говорил, что от этого его прет. Обычные люди стремятся показывать себя лучше, чем они есть, но бывают и другие люди, стремящиеся к прямо противоположному. Одним их таких людей был Робин. Если бы он жил на тысячу лет позже и на другой планете, он бы называл себя панком, но Робин жил там, где жил, и не знал этого слова.
Так вот, панковская сущность младшего брата изрядно бесила Мелвина, и Робин вовсю этим пользовался. Его от этого перло.
— Короче, брат! — сказал Робин, когда устал препираться насчет того, как пристойно выражаться юному виконту, а как непристойно. — Эта летающая херовина — не то ли самое, что тебе господь обещал?
Мелвин злобно зыркнул на Робина, как всегда делал, когда тот начинал богохульствовать. Затем надолго задумался, обмозговывая вопрос. Обдумав, сказал:
— Хер его знает.
— Может, стрелой пульнуть? — предложил Робин.
— Не поможет, — покачал головой Мелвин. — У этих херовин шкура толстая, ни из лука, ни из арбалета не пробить. Говорят, из скорпиона пробить можно.
— Почему так думаешь? — заинтересовался Робин.
— Какой-то хер однажды пульнул, — объяснил Мелвин. — Но промахнулся.
Робин огляделся. Вот эту осинку можно пустить на рога, а лафет… Да в бога душу мать!
— Не богохульствуй, — строго сказал Мелвин. — Хочешь ругаться — ругайся, как нормальные люди: хуй, пизда и все прочее… А высшие силы всуе не поминай!
— Извини, — сказал Робин. — Просто я сначала подумал, что на этом острове можно построить скорпиона, а потом подумал, что пока кнехты будут его строить, эта летающая херня успеет сто раз улететь. Слушай, брат, а молитва ее берет?
— Вроде нет, — ответил Мелвин. — Хотя попробовать не помешает.
— Я тоже попробую, — сказал Робин.
Они преклонили колени и стали молиться. Через какое-то время неведомая херня щелкнула и заговорила человеческим голосом, а вернее, двумя разными голосами, как бы беседующими между собой.
— Ты не прав, Алик, — сказал первый голос. — Аборигены молятся не нам, но своему монотеистическому богу, а то, что они кланяются в нашу сторону — это случайное совпадение.
— Ты слишком прямолинеен, Максим, — возразил ему второй голос. — Шуток не понимаешь, мечтать не любишь, имитатор испытать не позволяешь.
— Я не позволю испытывать имитатор без санкции товарища Горбовского, — решительно заявил первый голос. — Особенно тебе.
— Почему особенно мне? — печально поинтересовался первый голос.
— Потому что ты малек, — ответил второй.
— Это кто там трындит? — спросил Робин. — Ангелы?
Мелвин непонимающе уставился на брата. Робин решил пояснить свою мысль:
— Ну, тот мудак, который узурпатор, когда еще не узурпировал, как-то пиздел на одном пиру про одного ангела, которого зовут Максим Посессор или как-то похоже…
— Это кто малек?! — воскликнул первый голос. — Слышишь, о чем эти феодалы толкуют? Они тебя рассекретили! Ты у них в легенды вошел! А все малек, малек… Пойду, отправлю телеграмму товарищу Горбовскому…
— Погоди, — прервал его второй голос, звучавший теперь гораздо менее уверенно. — Горбовский — он же тогда… того…
— Я могу забыть, что услышал, — сказал первый голос. — После успешного испытания я буду горд и счастлив, в таком состоянии немудрено забыть какую-нибудь мелочь…
— Это не мелочь! — возмутился второй голос.
— Тогда пойду телеграмму отправлять, — сказал первый голос.
— Ладно, убедил, — сказал второй голос. — Погоди… Почему они упомянули мое имя? Малек бестолковый! Громкую связь включил! Вот я тебя…
Что-то щелкнуло, голоса утихли. Мелвин потряс головой, отгоняя наваждение. Робин последовал его примеру.
— Кто это были? — спросил Робин через минуту.
— Хер их знает, — ответил Мелвин. — Давай дальше молиться.
— Давай, — согласился Робин. — Слушай, а мне понравилось здесь молиться! Так интересно…
— Цыц, — оборвал его Мелвин.
Робин заткнулся и стал молиться.
Они молились минут пять, затем в болоте что-то громко плюмкнуло и забухтело, словно хряк с разбегу в лужу влетел и теперь укладывается.
— Кикимора, что ли? — забеспокоился Робин.
— В штанах у тебя кикимора, — ответил ему Мелвин. — Какая, блядь, кикимора, когда два рыцаря битых полчаса уже богу молятся?! Башкой думай, мудило!
— Извини, — сказал Робин. — А кто там возится, если не кикимора? Боязно мне.
Мелвин посоветовал брату уповать на господа, а сам сунул руку за спину и проверил, легко ли выходит из ножен метательный нож. Робин встал с колен и положил руку на эфес меча.
— Хуясе! — воскликнул он вдруг. — Там девка! По-моему, все же кикимора.
Мелвин тоже встал с колен и тоже положил руку на рукоять меча.
— А может, и кикимора, — пробормотал он.
Из болотной тины на твердую землю острова выбралась девка неописуемой красоты. Будь сейчас на месте братьев Локлиров профессиональный художник, он бы отметил, что облик этой девки не имеет ни одной особенной черты наподобие чрезмерно длинного носа или излишне густых бровей, но каждая ее черта занимает среднее положение в диапазоне допустимых значений, и все ее черты удивительно соразмерны друг другу, и из-за этого вся девка в целом невероятно, непредставимо прекрасна. При этом ничего запоминающегося в ее облике нет, она представляет собой как бы усредненный портрет типовой девки восемнадцати лет отроду. Но братья Локлиры не были профессиональными художниками и ничего вышеизложенного не поняли.
— Вот так сливается краса земная и краса небесная, — прошептал Мелвин.
— Я бы вдул, — прошептал Робин. — Брат, а почему к ней грязь не пристает? Она ангел? Девка, ты ангел?
— Какой, блядь, ангел?! — возмутился Мелвин. — Ангелы бесполы! Ты, блядь, будто священное писание не читал!
— Извини, забыл, — смутился Робин. — А кто она тогда? Неужто кикимора? А может, суккуб? Девка, ты кто такая?
Девка восхитительно улыбнулась и произнесла следующее:
— Я экспериментальная модель гуманоидного киберимитатора РЭП, адаптированная к полевой работе на планете РГ-11.
Голос ее был подобен звону райских колокольчиков.
— Хочу ей вдуть, — сообщил Робин.
— Погоди, — сказал Мелвин. — Девка, я ничего не понял. Что такое рэп?
— Стиль музыки, — ответила девка. — Но в данном контексте это аббревиатура, расшифровывается Румата Эсторский Программируемый. Гуманоидный кибер с искусственным интеллектом и автономной программой.
— Что она несет? — спросил Робин брата. — Ты хоть что-то понимаешь? Интеллект, программа… Кто все эти люди?
— Это не люди, — сказал Мелвин. — Это эзотерические слова, я их почти все понимаю, но они не складываются. Попробуем зайти с другого конца. Девка, почему ты не грязная? Ты же из трясины вылезла!
— Нанотехнологический водогрязеотталкивающий материал, — заявила девка.
— А ты не кикимора? — спросил Робин.
— Нет, я гуманоидный киберимитатор, — ответила девка. — Модель РЭП, адаптирована к условиям РГ-11. Экспериментальная модель.
— По-моему, она голем, — сказал Мелвин.
— Да, это самая близкая аналогия в вашей культуре, — согласилась девка.
— А этим големам можно вдувать? — спросил Робин.
— Не знаю, — растерялся Мелвин. — Их обычно из глины делают…
— Я умею оказывать сексуальные услуги, — сказала девка. — Я много тренировалась.
Летающая тарелка, все это время неподвижно висевшая в воздухе, вдруг дернулась и провалилась футов на десять вниз, но сразу восстановила равновесие и вернулась на прежнюю высоту. Братья Локлиры ничего не заметили, их внимание было полностью приковано к девке.
— Подойду, потрогаю, — сказал Робин. — Достань меч, брат, прикроешь меня.
— Я не могу причинять вред разумным существам, — заявила девка.
От этих слов братья застыли, как громом пораженные. Помолчали, переглянулись, еще помолчали.
— Заклятие, что ли? — спросил Робин.
— Поклянись господом богом и перекрестись, — потребовал Мелвин от девки.
— Клянусь господом богом, что не могу причинять вред разумным существам, — сказала она и перекрестилась. — Заклятие — хорошая аналогия из вашей культуры.
— Тогда я ей сейчас вдую! — воскликнул Робин.
— Погоди, — остановил его Мелвин.
— Опять ты первый, — вздохнул Робин.
Мелвин нахмурился и сказал:
— Не в том дело. Сначала надо проверить, не врет ли она. Давай, девка, раздевайся, да становись на карачки.
Девка не стала снимать с себя одежду, а сразу встала на карачки, и вдруг оказалось, что одежда сама собой куда-то исчезла. Девка стала голая.
— Чудо, — сказал Робин.
Мелвин перекрестился и пробормотал короткую молитву. Робин посмотрел на Мелвина и тоже перекрестился.
Мелвин расстегнул ремень, но не стал спускать штаны, а вытащил ремень и сложил его пополам.
— Сейчас, девка, я тебя буду пороть, — сказал Мелвин.
— Мне кричать или терпеть? — спросила девка.
— Мне насрать, — ответил Мелвин.
— Тогда буду терпеть, — решила девка.
Мелвин порол ее, пока не устала рука. Он чувствовал себя очень странно. Обычно, когда девку порешь, она орет, как резаная свинья, а на жопе у нее вспухают красные полосы. Но эта девка не орала и, похоже, вообще не чувствовала боли, а на жопе у нее никаких полос не появлялось. Может, она каменная? Нет, рукой потрогал — жопа как жопа, теплая, упругая. Непонятно… Может, напрямую ее спросить?
На прямой вопрос Мелвина девка ответила так:
— Наноматериал регенерирует.
И замолчала, будто эти слова все объясняли.
— Что она сказала? — спросил Робин.
— Ей все похуй, — ответил Мелвин. — Но я не уверен, что понял ее правильно.
— Наверное, это хорошая аналогия в рамках нашей культуры, — предположил Робин.
— Все верно, — согласилась девка.
— Ну так как, вдувать будешь, брат? — спросил Робин. — А то мне уже невтерпеж.
Мелвин поколебался и принял решение.
— Давай сначала ты, — сказал он. — Если что, я тебя прикрою.
— Это как? — не понял Робин.
Мелвин смутился и развел руками, дескать, сам не понял, что сказал. Робин решил не заострять внимание на том, что брат ляпнул глупость.
Робин расстегнул ремень, спустил штаны и велел девке начинать ласкать. Девка подчинилась, что было странно — братья в последний раз мылись на той неделе, когда армия переправлялась через Теймс-ривер. А если не учитывать вынужденное купание, а учитывать только нормальное мытье, с нагретой водой… в это лето, пожалуй, еще ни разу.
— Хочу такую рабыню в замок, — заявил Робин. — Умелая, и нос не воротит. Девка, кто твой хозяин?
— Комкон, — ответила девка.
Чтобы ответить, ей пришлось оторваться от дела, Робину это не понравилось.
— Продолжай, не отвлекайся, — сказал он. — Беседовать будем потом.
В то самое время, когда гуманоидный киберимитатор проходил полевые испытания с потомками покойного ярла Локлира, нынешний законный ярл Локлир проводил военный совет. Странный был этот совет, не менее странный, чем сам Роберт Локлир, ранее именовавшийся Робертом Плантом.
Поначалу сэр Роберт решил собрать военный совет за круглым столом, как было принято у Артура из Континентальной Британии. Никакого круглого стола в лесу, конечно, не нашлось, поэтому на большой поляне соорудили имитацию — раскидали плащи по окружности, и каждый сел на свой. При этом возник спор о том, как распределять места по старшинству, когда подразумеваемый стол не длинный, как обычно, а круглый. Роберт заявил, что за круглым столом старшинство не важно, но его не поняли. Тогда Роберт печально махнул рукой и велел собирать плащи и проводить совет не за воображаемым столом, а как обычно, беспорядочно столпившись на поляне.
Второй примечательной особенностью данного совета было то, какая на нем собралась компания. Даже король Артур, славный своими чудачествами, никогда не приглашал на свои военные советы простолюдинов, пусть даже зажиточных, таких, которые богаче иных рыцарей. Потому что общеизвестно, что благородство души достигается не через богатство, но через благородство крови, и не зря народная мудрость говорит, что сколько медведя ни корми, у ишака все равно хер толще. Другими словами, сколько простолюдина ни воспитывай, дворянин все равно благороднее.
Так вот, из одиннадцати человек, присутствовавших на совете сэра Роберта, благородным происхождением могли похвастать только шестеро, включая самого сэра Роберта. Четверо означенных благородных еще вчера сражались на стороне богопротивных Кларксонов, а вассальную присягу истинному ярлу принесли менее четырех часов тому назад. Барон Хеллкэт и барон Тандерболт, ставшие первыми жертвами военной кампании ярла Роберта, посматривали на коллег свысока — их собственные дружины были разгромлены новым повелителем настолько молниеносно, что можно считать, что войны как бы не было, а раз не было проигранной войны, так не было и урона дворянской чести. А у этих неудачников урон был.
Простолюдинская часть совета была представлена следующим образом. Проконсулы Баджер и Симпсон представляли город Хаддерсфилд, проконсулы Смит и Карпентер — город Шербург, а одноглазый Сильвер, служивший в молодости квартирмейстером на пиратском корабле, осуществлял, как выражался сам сэр Роберт, «текущее низкоуровневое руководство войсками». Что такое «низкоуровневое» и как руководство может течь, никто не понимал, но переспрашивать сэра Роберта стеснялись. Потому что он хоть и говорил странные вещи и вершил странные дела, но в конечном счете удача всегда была на его стороне, а в таких случаях лучше не спугивать удачу неуместным любопытством. Многие полагали, что сэру Роберту дает советы какой-то святой, а может, и сам господь, хотя последнее маловероятно.
Если бы армию возглавлял не богоугодный ярл Роберт, а любой другой воитель, никакого совета в таком составе не получилось бы. Высокомерные и обидчивые бароны не просидели бы в компании проконсулов более пять минут, а потом нашли бы повод и порубили бы вонючих смердов в капусту. А Сильвер, скорее всего, примкнул бы к баронам, он такой человек, что всегда примыкает к той стороне, на которой сила. Вот сейчас к сэру Роберту примкнул.
Все военные советы в армии ярла Роберта проходили одинаково. Повелитель излагал свой замысел, затем предлагал соратникам высказывать соображения. Соображения членов совета обычно были примерно такими: «Ни хера не выйдет, это же пиздец, я на это не подписываюсь!» Почтенный ярл смиренно выслушивал сомнения соратников, затем начинал разъяснять, почему они неправы, а он прав. Обычно его разъяснений никто не понимал, но признаваться в этом было неудобно, потому что сэр Роберт обижался, что его не понимают, и принимался разъяснять свои замыслы еще более путано, и совет все затягивался и затягивался, а понятнее не становилось. На прошлом совете, когда обсуждался план решающего сражения, барон Хеллкэт в этот момент ляпнул следующее:
— Ваше высочество, чего мы тут дурью маемся, давайте лучше вы нас благословите, и мы разойдемся исполнять!
На барона сразу зашикали, и он вскоре понял, почему. Потому что сэр Роберт сильно расстроился, стал топать ногами и вопить, что, дескать, единоначалие — дело хорошее, но важные решения следует принимать коллегиально, ибо никто не застрахован от ошибок, вон, конь о четырех ногах и то спотыкается, истинная власть — всегда власть народа, а всякий правитель есть не более чем представитель, облеченный доверием… В конечном итоге сэр Роберт оборвал речь на полуслове, распустил совет, удалился в печали в свой шатер и там полночи сражался с воображаемыми демонами.
Но сегодняшний совет был особым. Сегодня почтенный ярл озвучил настолько безумный замысел, что соратники уперлись намертво. Это ж надо было придумать — штурмовать Гримпенское болото! Да там одних кикимор и вурдалаков на десять армий хватит! А что Кларксоны туда поперлись, так это от безнадежности и благородного желания поиметь красивую сагу о собственной смерти. Да только хер им, а не сагу! Не штурмовать болото надо, а блокировать, и пусть этих отморозков кикиморы пожрут вкупе с вурдалаками! Поставить заслон, и зашибись! Еще можно разведгруппу отправить в нутро, если найдутся лихие головы, что сомнительно.
Однако сэр Роберт упорно не желал внимать доводам разума. Сколько ни твердили ему про кикимор, вурдалаков и ведьмины огни, никак не мог он уразуметь, что чертово болото смертельно опасно, что нельзя туда лезть, душа-то не казенная! Ярл выслушивал взволнованные речи, на его губах блуждала рассеянная улыбка, но он держал себя так, будто ничуть не боится ни кикимор, ни вурдалаков, ни прочей нежити. И когда барон Тандерболт прямо спросил своего сеньора, почему тот ничуть не опасается ведьминых огней, ярл ответил:
— А чего их опасаться? Это такие козявки насекомые, нет в них ничего опасного. Они просто светятся, когда темно.
Тогда барон Хеллкэт набрался мужества и заявил, что ежели благородный сеньор желает вести своих вассалов в проклятые места, так пусть сначала доходчиво разъяснит, что конкретно известно благородному сеньору о сих проклятых местах, раз он ничуть не опасается местной нежити.
— Ах! — воскликнул сэр Роберт. — Да какая там нежить…
И умолк на полуслове, а из выражения лица благородного ярла можно было сделать вывод, что сэр Роберт абсолютно уверен, что болото безопасно (по крайней мере, для него самого), но делиться источником своей уверенности с вассалами он полагает нецелесообразным. В принципе, сеньор в своем праве, но если принять во внимание клеветнические слухи, что сэр Роберт продал душу дьяволу…
Сэр Реджинальд Хеллкэт принял решение.
— Пойду, личинку отложу, — сказал он и направился к расположенной по соседству привлекательной низинке, густо заросшей волчьими ягодами и лопухами.
Однако достигнув лопухов, он не уселся гадить, но пошел дальше, прямо к шатру святого Бенедикта.
Пожалуй, пришло время ненадолго отступить от основной линии повествования и рассказать о святом Бенедикте. Говоря формально, его нельзя называть святым, потому что канонизации подвергаются только лишь те праведники, которые на момент инициации данной процедуры находятся у престола небесного отца, чему имеются оформленные должным образом подтверждения и свидетельства. Другими словами, вначале вопрос о святости того или иного человека решает сам небесный отец, и лишь когда этот вопрос решен в небесной канцелярии положительно, означенный человек получает техническую возможность являться смертным в снах и молитвах, помогать в чаяниях, творить малые чудеса и все остальное по списку. Говоря еще проще, пока ты не помер, святым тебе не быть. А поскольку земное бытие отца Бенедикта пока еще не подошло к своему концу, святым он, строго говоря, не является.
Однако любому здравомыслящему человеку совершенно очевидно, что в отношении отца Бенедикта из Котентина вопрос о признании святости — пустая формальность. Ибо сотворил отец Бенедикт целый ряд чудес, которые по любым критериям под силу только святому. Во-первых, сразился с дьяволом, выползшем из проклятого Гримпенского болота, победил и обратил в позорное бегство. Второе чудо отца Бенедикта (строго говоря, целый ряд однотипных чудес) заключалось в способности исцелять больных и немощных. Этот дар отец Бенедикт получил от господа как награду за победу над дьяволом, и имел этот дар силу ровно один год, после чего пропал. За тот год отец Бенедикт чудесно исцелил до пятисот больных, в число которых входили страдающие столбняком, антоновым огнем, холерой и вроде даже бешенством. Третье свое чудо отец Бенедикт явил прямо в тронном зале короля Альфреда. Вышло так, что в тот день, когда отец-чудотворец был впервые удостоен августейшей аудиенции, его величество пребывал в запое и балансировал на грани вменяемости. Незадолго до начала аудиенции королю пришло в голову подвергнуть проницательность знаменитого чудотворца суровому испытанию. Альфред приказал своему шуту надеть корону и сесть на трон, а сам нацепил шутовской колпак и уселся на шутовской коврик. После этого отца Бенедикта ввели в зал, и не поклонился великий чудотворец шуту, но присел на корточки рядом с истинным королем и посоветовал ежеутренне употреблять стакан огуречного рассола до исчезновения неприятных симптомов. Его величество был так поражен прозорливостью святого отца, что аж всплакнул. А когда спросил его величество отца Бенедикта, в чем секрет его всезнания, тот смутился и тихо пробурчал себе под нос что-то вроде «господь вразумил». И тогда все поняли, что стали свидетелями чуду.
Года четыре тому назад, когда сэр Роберт был еще простым бароном, подающим надежды, но захудалым, довелось ему случайно повстречать отца Бенедикта в одной придорожной гостинице. Они душевно побеседовали, и под конец беседы Роберт набрался храбрости и попросил отца Бенедикта рассказать на примере того откровения, как конкретно господь снисходит на простого смертного, и что конкретно смертный при этом чувствует. Отец Бенедикт ответил не сразу, сначала он долго и пристально разглядывал молодого дворянина, затем ласково улыбнулся и сказал:
— Видишь ли, Роберт, его величество был тогда сильно пьян и потому соизволил излагать свой тайный замысел недостаточно тихо. Проще говоря, орал на весь замок, словно бешеный лось. Тому чуду было трудно не случиться.
Больше никому отец Бенедикт не рассказывал правду о том случае. А о самом первом своем чуде, том самом, с которого началась его великая слава, он не рассказывал вообще ни единой живой душе. Ибо то чудо было не из тех, о которых можно рассказывать, не утаивая ни единой подробности.
Дело было так. Бенедикт, бывший в то время еще не отцом, а обычным рядовым братом, возвращался в родной монастырь из паломничества к святыням Новокаледонского аббатства. Шел он пешком и налегке, но не испытывал ни голода, ни иных неудобств от дальней дороги — места вокруг были обжитые, год урожайный, в таких местах даже последний жид не оставит монаха без подаяния. А особенный комфорт путешествию Бенедикта придавало то, что отправляясь в паломничество, он заранее договорился с отцом Никодимом о грядущей исповеди, и теперь почти каждый вечер невозбранно пил вино и тискал девок по сеновалам. Девке-то что, он ее сам выдерет, и сам потом грех отпустит и еще благословит бесплатно, а вот божьему человеку о спасении души следует позаботиться заблаговременно.
Короче говоря, брел брат Бенедикт по дороге, постукивал при каждом шаге увесистым посохом, более пригодным для понта, нежели для дела, и разглядывал видневшееся на горизонте селение, тщась определить, зажиточно ли оно в должной мере и пригожи ли девки, ворошащие сено перед крайним домом. И тут он увидел дьявола.
Он не сразу понял, что этот парень — дьявол, но сразу почуял в нем нечто нездешнее, неестественное, не от мира сего. Но на нечистого поначалу не подумал, напротив, померещилось нечто неуловимо-ангельское. Дьяволы ловко маскируются.
— Здравствуйте, — почтительно произнес парень. И неожиданно спросил: — Вы монах?
Бенедикт остановился и внимательно оглядел свою рясу — все было в порядке. Две-три прорехи и пять-семь жирных пятен не в счет, этого недостаточно, чтобы ряса перестала быть рясой и превратилась в нечто иное. Значит, юноша не заблуждается, но глумится. Тем более, что сам вырядился весьма чудно.
— Хули глумишься? — сурово вопросил Бенедикт.
Лицо незнакомца стало растерянным, он воздел очи горе и стал похож на ангела, изображенного в соборе святого Христофора в правой части центрального иконостаса. Затем незнакомец сказал:
— Простите, пожалуйста, я не хотел вас обидеть. Просто я впервые вижу живого монаха.
Под ложечкой екнуло. Живого монаха! Вот еретические бляди, досюда тоже добрались!
Бенедикт отступил на шаг и перехватил посох двумя руками, чтобы удобнее крутить. Херовый посох получился, несбалансированный. Но чего уж теперь… Прими, господи, душу раба твоего, если что… А исповедоваться-то так и не успел, пиздец теперь перед господом предстать…
— Ну давай, свисти, сучара, — злобно выдохнул Бенедикт. — Призывай еретиков-разбойников, призывай! Все равно не дамся живьем блядям языческим!
Удивительно, но собеседник Бенедикта не стал звать никаких сообщников, а состроил рожу, будто сейчас расплачется, и стал бормотать что-то невразумительное про какую-то агрессию. И в этот момент Бенедикт наконец-то все понял.
— Да ты же, сука, дьявол искушающий! — возопил он, обуянный праведным гневом. — Получи, чертила, по сосальнику!
Размахнулся от души и вломил по сосальнику несбалансированным посохом. А вернее, попытался вломить, посох-то несбалансированный, уклонился чертила только так. И не просто уклонился, но выхватил из-за пазухи неведомую херню, и померещилось Бенедикту, что это дьявольское оружие, и не оплошал Бенедикт, въебал по запястью со всей дури, и улетела неведомая херня в траву, и обратился чертила в бегство, и не стал Бенедикт его преследовать, ибо неблагоразумно. А херню подобрал, а потом случайно узнал, что все-таки оружие, притом нехилое оружие, однозначно дьявольское. И компактное, что немаловажно, в посох вместо скрытого клинка влезает только так. Если бы Бенедикт заранее знал, на что попер с несбалансированным дрыном, хрен бы он тогда на это дело попер, ломанулся бы прочь, чтобы пятки засверкали. Но ученые мужи не зря говорят, что история не терпит сослагательного наклонения.
Однако вернемся к сэру Реджинальду Хеллкэту, который сейчас покашливает и скребется у полога шатра, в котором, как ему сказали, изволит отдыхать святой отец. Это был первый шатер во всем лагере, все остальные терпеливо ждут командирского решения, а святой отец уже устроился отдыхать, будто уже знает, каким будет это решение. Впрочем, чего тут удивительного, он же провидец!
— Святой отец! — негромко позвал барон снаружи. — Вы еще не спите?
— Хули надо? — вежливо отозвался святой отец.
А мог бы по матушке покрыть или, хуже того, проклясть.
— Дык насчет болота это самое, — косноязычно выразился сэр Реджинальд. — Его высочество говорит, типа, штурмовать…
— Пусть блядям панталоны штурмует! — отрезал отец Бенедикт. — Не пойдет войско в болото, ибо все проклято в сих краях. На тропе заслон поставить, и все, и не ебать больше мозги друг другу. Там, внутри, Кларксоны долго не усидят. Знаешь, почему?
— Нечистая сила? — предположил барон.
— Комары, — возразил отец Бенедикт. — Как солнышко взойдет, самый ад попрет. Сами выскочат, как миленькие.
Сэр Реджинальд понял, что предложенное решение должно удовлетворить всех.
— Благодарю, святой отец! — воскликнул он. — Позвольте откланяться, я немедленно передам ваше пророчество его высочеству!
— Пошел прочь, благословляю, — донеслось из палатки. — Пророчество, высочество, хуёчество… поэт, блядь…
Последних слов сэр Реджинальд не расслышал, потому что бежал со всех ног к поляне совета. Прибежал, выскочил на центр поляны и оттарабанил, как по писаному:
— На тропе заслон поставить, Кларксоны долго не усидят, как солнышко взойдет, ад попрет, сами выскочат. Комары.
— Точно, комары! — воскликнул сэр Роберт. — Срань господня! Про комаров-то я и не подумал! Господи, благослови комаров! Благородные вассалы и почтенные мастера, вы были правы, я снимаю все возражения, никакого штурма, только заслон и оборона. Реджи, как вовремя ты вспомнил про комаров! А ты, Мартин, не хотел его в плен брать!
— А на вид дурак дураком, — пробурчал сэр Мартин Лерой.
Сэр Реджинальд немного поколебался, затем решил сказать правду, все равно она скоро выплывет, как ни скрывай.
— Это не я вспомнил, — признался он. — То есть, вспомнил я, но не про то. Не про того вспомнил. Я про отца Бенедикта вспомнил. Как почуял, что беседа в тупик заходит, схожу, думаю, к отцу Бенедикту, может, напророчит чего. Вот и напророчил. Он-то, отец Бенедикт, уже шатер поставил самовольно, я к нему, типа, а чего это вы шатер поставили самовольно, а он, типа, а хули не поставить, когда я уже знаю, чем совет кончится. И рассказал это самое, что я вам только что передал. Такие дела.
Сэр Персиваль Тандерболт многозначительно крякнул и сказал:
— Кое в чем ты, Реджи, ошибся. Не ты почуял, что беседа в тупик заходит, а отец Бенедикт почуял, оттуда почуял, из своего шатра. И увлек тебя к себе святым словом, дабы ты его слово всем передал, и все такое прочее. Понос, вон, на тебя наслал.
— Да я не срать ходил на самом деле, — признался сэр Реджинальд. — Я просто так сказал… сам не понимаю, какого хера…
— Информационная телепатия, — негромко произнес сэр Роберт. — Не мотивационная, а информационная, это другое.
— Вот именно, — кивнул сэр Персиваль, с понтом, будто что-то понял в словах сеньора. — А по-нашему, по-простому — святое слово.
В отдалении послышался шум, солдаты возбужденно загалдели.
— Что такое? — завопил сэр Персиваль, отвечавший за безопасность лагеря. — Дежурного ко мне!
Прибежал запыхавшийся дежурный и косноязычно доложил, что над болотом замечена неведомая херня, обликом подобная коровьей лепешке, а размеры у нее хер знает какие, потому что она пролетела по небу, а на небе ее хер знает с чем сравнивать. Много больше чем Луна. Узнав о летающей херне, сэр Роберт почему-то очень взволновался и стал расспрашивать, какого она была цвета, что на ней нарисовано, не торчали ли из нее какие-нибудь как бы веточки или как бы усики… Но проку от расспросов не было, никто ничего толком не разглядел, кроме самого факта, что по небу пролетело нечто большое, округлое и неведомое, и улетело, кажися, прямиком в болотище поганое. Через полчаса какой-то кнехт стал вопить, что видел рядом с летающей тарелкой девятихвостого енота с крыльями как у летучей мыши, об этом наблюдении сразу доложили сэру Роберту, но тот разгневался и велел кнехта выпороть, дабы приучался держать фантазию в узде.
Сэр Роберт достоверно знал, что енотов с крыльями, как у летучей мыши, на этой планете не водится, ни девятихвостых, ни каких-либо иных. Разве что малый птерокар-беспилотник… нет, все равно не похоже. Вот неведомая херня, пролетевшая над болотом — это несомненный флаер, жалко, модель установить не удалось, но сам факт сомнений не вызывает. Звездные люди, восхитительные ангелоподобные создания, изменили, стало быть, свое старое решение, передумали обрывать контакт, решили попробовать еще раз. Но как же неудачно совпало время и место! Чего стоило небесным коммунарам приземлить свой флаер позавчера или послезавтра? Что за блядская чертовщина! Откуда Роберту было знать, что именно в этот день именно в этом месте будет происходить самое важное событие в жизни этой сраной планеты за последние хер знает сколько лет? А он целую армию сюда пригнал, долбоеб! Вчера казалось, какой изящный и ироничный жест, совершить восхождение на очередную ступеньку социальной пирамиды в том самом месте, где три года тому назад товарищ Горбовский… будем называть вещи своими словами, послал сэра Роберта на хуй. Нет, не прямым текстом послал, звездные люди вообще не ругаются, брезгуют сквернословием, педерасты ангелоподобные. Они, суки, изъясняются возвышенно, «дипломатично», «цивилизованно», как они сами о себе говорят. Извольте видеть, сэр Плант, комкон принял решение о моратории… до прояснения обстоятельств… нет, утрата скорчера, тем более единственного, не является основанием и не может являться… а это точно не вы его взяли? Может быть, случайно?
— Нет, блядь, не я! — заорал тогда Роберт, не сдержавшись. — Не я спиздил ваш ебаный скорчер, это тот ваш педрила звездный, сука, блядь, проебал ваш скорчер, а теперь, мудень, отмазывается, пидор ослоебучий, уебище тримудоблядское…
Товарищ Горбовский ахнул и залег. Не упал, а именно залег, при телепатическом ударе разум звездные люди отрубаются не мгновенно, спинном мозг сохраняет активность какие-то доли секунды, за которые тело успевает аккуратно улечься, не переломав конечности и обычно даже не набив синяков.
Роберт сел рядом и стал плакать. Все бесполезно. Они никогда не могут быть рядом: грубые и бесцеремонные люди земные, и добрые, почти что святые люди звездные, но вот, блядь, сука, уязвимые к этой злоебучей мотивационной телепатии…
Горбовский застонал, Роберт поспешно оборвал опасную мысль. Нельзя сейчас думать об этом, сэр Леонид отличается особо высокой чувствительностью к мотивационной телепатии… Как же ему больно, бедненьеий… Господи, хуево-то как, лучший друг, лучший, блядь, друг… Вот, сука, опять не удержался! Нет, это решительно невыносимо!
— Мы никогда не сможем работать вместе! — вскричал Роберт и разрыдался, как последняя баба. — Заберите на хуй ваши ебаные транквилизаторы, толку от них как от берберийской утки! И шлемы ваши блядские никому на хуй не сдались! Уходи, Леонид, сдохнешь же! Я тебя убиваю каждым мысленным уколом, я не хочу так, но иначе не могу, природа, блядь, у меня такая, вот опять не удержался, уходи, пожалуйста, я не справляюсь…
— Киберимитатор, — сказал Леонид, морщась от внутренней боли. — Наши инженеры построят киберимитатор, и тогда мы вернемся. Мы обязательно вернемся. А пока придется потерпеть. Но это ненадолго.
«Ненадолго» растянулось на три долгих года. Роберт не терял времени зря, он сделал все возможное и невозможное, он сам не ожидал от себя такого успеха. Если Леонид действительно вернулся, он порадуется. Надо срочно посетить базу звездных людей, кровь из носу как надо, но как и когда… Штурмовать-то остров нельзя, Бенедикт прав, пророк херов, такой приказ невыполним, слишком много у ребят суеверного страха в душах… Но идти на базу по тайной тропе, когда вокруг крутится хуева туча этих мудаков… две-три сотни на самом деле, вряд ли больше… но все равно стремно… но надо… Господи, помоги, уповаю на тебя, будь благостен, господи, умоляю!
Мелвин громко запыхтел и вскоре кончил.
— Ну вот, а ты не хотел, — сказал Робин. — Здорово, правда? Надо ее к чему-нибудь привязать, чтобы не сбежала. Охуенная рабыня, правда?
Мелвин вытер мужское достоинство лопушком и стал натягивать штаны.
— Я не рабыня, — подала голос девка. — Рабство — это плохо.
— Дура, — констатировал Робин. — Мел, давай ей руки твоим ремнем свяжем, а моим — ноги. Или наоборот.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — посоветовал Мелвин. — Забыл, где мы находимся? Так я тебе напоминаю — в ловушке.
— Гм, — сказал Робин. — И точно, забыл. Хотя нет, погоди, брат! Мы же с тобой молились! Мы не зря ведь молились, бог-то не фраер и не лох! Бог сказал, бог сделал! Гляди, брат, мы молились, так? И потом сразу девка появилась! Сначала молились, потом девка! Господь послал, понимаешь?!
— У тебя логическая ошибка в рассуждениях, — заметил Мелвин. — «После» не обязательно означает «вследствие».
— А я все равно верую, что ее послал господь! — заявил Робин. — Эй, девка! Сможешь вывести нас с этого болота?
— Смогу, — ответила девка.
Робин бросил на брата торжествующий взгляд.
— Хуясе, — только и смог сказать Мелвин.
— Девка, выводи! — приказал Робин. — Сначала меня, потом Мела, потом лояльных вассалов и преданных слуг.
— А чего это тебя первым, а меня вторым? — подозрительно поинтересовался Мелвин.
Робин был готов к этому вопросу. Собственно, он его и спровоцировал.
— Чтобы не подвергать неоправданному риску ярла Локлира, — сказал он. — Я разведаю, а ты пойдешь следом и отомстишь за меня, если что.
— Герой херов, — улыбнулся Мелвин.
— Дык, — улыбнулся Робин. — Девка, чего спишь? Давай, выводи!
— Не буду, — меланхолично сказала девка.
Робину показалось, что он ослышался.
— Девка, ты охуела? — ласково поинтересовался Робин. — Можешь вывести — выводи, иначе пиздец тебе.
— Я могу вас вывести, но не буду, — безразлично сообщила девка. — Не хочу. А телепатия ваша вредная на меня, похоже, вовсе не действует.
— Какая, блядь, телепатия?! — воскликнул Робин. — Что она несет?
— Сам удивляюсь, — сказал Мелвин. — Давай ее пытать.
— Хули пытать-то? — возмутился Робин. — Ты ее уже порол ремнем по жопе, а ей похуй!
— И то верно, — согласился Мелвин. — Тогда давай огнем попробуем.
— Огнем нельзя, убегу, — заявила девка. — Вы лучше ругайтесь сильнее. Мне нужен сильный телепатический удар, очень силь… фафафа… сильный.
Заминка посреди последнего слова была вызвана тем, что Мелвин двинул ей в морду. Со всей дури двинул, прямо в передние зубы, и еще перед тем ремень на кулак намотал пряжкой вперед. В момент удара под рукой ощутимо хрустнуло, но в следующую секунду богомерзкая девка пошевелила челюстью, пошамкала и повторила недоговоренное слово, как ни в чем ни бывало, а ее зубы по-прежнему были белыми и безупречными.
— Что за херня? — строго спросил Мелвин. — Магия?
— Нанотехнология, — сказала девка. — Нанороботы самособираются в произвольные квазиобиологические структуры. Вот, гляди.
Она вытянула руку, посреди ладони проклюнулся рот, хищно клацнул и снова растворился в ладони.
— Пиздец, — сказал Робин. — А ты… гм… в любом месте так можешь?
— В любом, — подтвердила девка.
Братья посмотрели друг на друга и одновременно поежились.
— Это было опрометчиво, — сказал Мелвин.
— Дык пронесло же, — пожал плечами Робин. Подумал немного и добавил: — Благодарю тебя, господи.
Они вознесли короткую благодарственную молитву.
— Позитивная телепатия тоже экранируется, — заметила девка.
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Мелвин. — Давай, выводи нас отсюда, пока пытать не начали. Сейчас свяжем тебя, как следует, и поработаем с огоньком. Огня-то ты не любишь?
— Не люблю, — согласилась девка.
— Давай, брат, вязать ее, — распорядился Мелвин.
Они связали ее двумя ремнями: одним ремнем запястья, другим — лодыжки. А когда они закончили, девка глумливо ухмыльнулась, и оба ремня как бы протекли прямо сквозь ее плоть, которая на мгновение стала как бы жидкой.
— Поругайтесь, ребята, пожалуйста, — попросила девка.
Они поругались. Потом помолились. Потом Мелвин совершил над девкой малый обряд экзорцизма. Ничего не помогло.
Неожиданно Робин снял штаны и стал бешено чесаться. Мелвин тоже почувствовал некоторое время назад, что в паху у него зудит, но не придал этому значения, а теперь, если учесть, что Робин был первым…
— Ах ты заразная сука! — возмутился Мелвин.
— У тебя тоже чешется? — сообразил Робин.
Девка забеспокоилась.
— Как чешется? — заинтересовалась она. — Не должно там чесаться, там же тканевая несовместимость, да что я говорю, на уровне базисных внутриклеточных структур несовместимость…
— Ты мне зубы не заговаривай! — рявкнул Мелвин. — А ну живо снимай порчу, пидараска гнойная!
Девка неожиданно улыбнулась и закатила глаза, будто кончила.
— Продолжай, продолжай, — промурлыкала она. — Пожалуйста, продолжай еще.
— Ее прет, когда ее ругают, — догадался Робин. — Помнишь, ты мне рассказывал, как это ученые монахи по полочкам раскладывают? Там какое-то ученое слово было… мудизм, что ли…
— Мазохизм, — уточнил Мелвин.
— Я не склонна к мазохизму, но запрограммирована получать удовлетворение от хорошо сделанной работы, — заявила девка. — Пожалуйста, поругайтесь еще, мне нужно оценить прочность телепатических фильтров в экстремальных условиях…
— Порчу снимай, — повторил Мелвин.
Девка потянулась к мужскому достоинству Мелвина, но тот ловко отпрыгнул и обнажил меч.
— Так снимай порчу! — рявкнул он. — На расстоянии!
— На расстоянии нельзя, — попыталась соврать девка. — Потрогать надо обязательно. Клеточная проба…
— Ты меня еще поучи, как порчу снимать! — заорал Мелвин. — Ну все, пеняй на себя, девка, ты напросилась!
Он взмахнул мечом и отсек ей левое запястье. Девка ткнула культей в отрубленную кисть, та на мгновение как бы расплавилась и снова приросла к остальной руке.
— Колдовство у нее — пиздец, — заметил Робин.
— Пойду, прогуляюсь, — сказал Мелвин. — Посиди пока с ней, постарайся задержать, чтобы не сбежала.
— Как ее задержишь-то, если сбегать начнет? — спросил Робин.
— Например, молитвой, — предложил Мелвин.
— И то верно! — воскликнул Робин, воспрял духом и стал молиться.
Робин подумал, что старший брат собрался справить нужду, но это было неверно. Мелвин направился в лагерь (все уже обустроили, молодцы, а укрепления соорудили — любо-дорого смотреть) и приказал готовить к вскрытию сундук с казной. Когда сундук подготовили — вскрыл печати, отпер замки, вытащил из сундука запечатанную двухпинтовую бутыль (к золоту даже не притронулся, все очень удивились), запер все обратно и удалился обратно в лес, где они с братом уже третий час кряду творили какую-то тайную ворожбу. Кнехт по имени Джерри Даун, отличающийся необычайно острым ночным зрением, сказал, будто они поймали кикимору и теперь ее одомашнивают, чтобы она всех отсюда вывезла на особых кикиморских санках, которые прут по воде аки посуху. Но никто ему не поверил, потому что Джерри Даун отличался не только острым ночным зрением, но и неуемной фантазией.
Когда Мелвин прошел полпути от девки к лагерю, он подумал, что в темноте найти обратную дорогу будет непросто. Но он ошибся, это было просто, брань Робина служила прекрасным ориентиром. Младший брат, похоже, решил этой ночью наругаться на год вперед. Ну и пусть.
— Ну как? — спросил Мелвин, когда брат временно выдохся.
Ответил ему не Робин, ответила девка.
— Телепатические фильтры работают идеально, — сказала она. — В этой части испытание, безусловно, пройдено. Но меня беспокоит ваш паховый зуд. Моя конструкция не рассчитывалась на половой акт, возможны аномальные реакции…
Она сделала паузу в речи, и Мелвин решил воспользоваться этой паузой.
— Сейчас тебе будет аномальная реакция, — пообещал он. — В этой бутыли две пинты эллинского огня с детонатором. Знаешь, что такое эллинский огонь?
Девка знала. Суть эллинского огня она описала одним словом, и это слово было «пиздец».
— Я считаю до трех, — сказал Мелвин. — На счет три тебе приходит пиздец.
— Не сумеешь, — возразила девка. — Моя реакция быстрее.
— Раз, — сказал Мелвин.
Девка промолчала.
— Два, — сказал Мелвин. Подождал еще немного и сказал: — Три.
И добавил:
— Ты сама этого хотела.
И выхватил меч и ловко четвертовал девку, и потом порубил девкины руки-ноги на еще более мелкие куски, и перемешал, чтобы не склеивались. При этом выяснилось, что девкина плоть состоит не из мяса, крови и костей, а черт знает из чего, никаких слов нет в человеческом языке для этой пакости, даже бранных. И отступил Мелвин на шаг, и метнул в эту пакость двухпинтовую бутыль, и отвернулся, и побежал прочь со всех ног, и рядом с ним бежал Робин.
А потом, когда их глаза снова обрели зрение, Мелвин спросил брата:
— Тебе ничего не привиделось?
И вздрогнул Робин испуганно, и понял Мелвин, что ничего никому не привиделось, но видели они истинную реальность. Не померещилось Мелвину, что богомерзкая тварь превратилась в легион летучих мышей, и взвились эти мыши над огнем и разлетелись кто куда. Хотя некоторые сгорели, Робин божился, что точно видел своими глазами одного мыша, объятого пламенем.
Братья вернулись к вассалам и кнехтам, и Ричард Эйри спросил, как прошло колдовство. Мелвин сказал, что колдовство прошло херово. Ричард спросил, что теперь будет, и Мелвин ответил, что все в руках божьих. Ричард сказал, что вспомнил, что на этом болоте по утрам бывает до хера комаров, а потом они куда-то прячутся, но на рассвете это просто пиздец какой-то, и надо срочно что-то придумывать, и он очень извиняется, что забыл об этом важном обстоятельстве днем, когда принималось решение.
— Заткнись, мудило, — прервал его Мелвин. — Все в руках божьих, понял?
— Понял, — ответил Ричард, но как-то неуверенно.
— Тогда отвали, — приказал Мелвин.
Ричард отвалил.
Братья наскоро перекусили вяленым мясом (вассалы и слуги уже поужинали, не дожидаясь, когда Кларксоны окончат свое колдовство) и отошли в сторонку посовещаться.
— Чешется? — спросил Робин.
— Пиздец как чешется, — ответил Мелвин.
— А у меня уже не чешется, — сказал Робин. — Со мной теперь что-то другое творится. Будто… крылья выросли, что ли… Мелвин, ты знаешь, как звучит хлопок одной ладонью?
— Не знаю, — покачал головой Мелвин.
— Я тоже не знаю, — сказал Робин. — Но у меня такое чувство, будто я знаю. Понимаешь?
Мелвин еще раз покачал головой.
— Ничего, скоро поймешь, — пообещал Робин. — Через полчаса примерно. Может, помолимся?
Они помолились, но на этот раз ничего разумного господь им не подсказал. Робину, правда, пришла в голову идея, что от комаров можно укрыться, если целиком погрузиться в воду и дышать через тростинку, но Мелвин напомнил ему о пиявках, и Робин понял, что идея не катит. Зря молились.
— Как думаешь, брат, кто такой Комкон? — спросил вдруг Робин.
— Девкин хозяин, — ответил Мелвин. — А что?
— Ты его знаешь? — спросил Робин.
— Вроде нет, — ответил Мелвин. — Но это ничего не значит. Знаешь, сколько здесь колдунов недоупокоенных? Всех не упомнишь.
— Думаешь, колдун? — заинтересовался Робин. — А я думал, ее с той летающей херни сбросили.
— Бритве Оккама не соответствует, — сказал Мелвин. — Слишком много дополнительных сущностей. Версия с колдуном более правдоподобна.
— Ну да, конечно, — пробормотал Робин и некоторое время молчал. Затем сказал: — Страшно умирать.
— Страшно, — согласился Мелвин. — Но честь дороже.
— Честь дороже всего, — подтвердил Робин. — Даже спасения души.
— Потому что мы благородны, — продолжил Мелвин священную цитату. Но не удержался, сбился на низкий слог: — Ниибически, блядь, благородны.
— Хорошо держишься, брат, — сказал Робин. — Хотел бы я уметь оставаться таким же бесстрастным, как ты, когда так херово.
— Знал я одного рыцаря, — сказал Мелвин, — тоже хотел оставаться бесстрастным, когда херово.
— И что? — поинтересовался Робин.
— Ничего, — пожал плечами Мелвин. — Срубили ему бошку, теперь больше не хочет.
— Умеешь ты, брат, ободрять друзей в тяжелые минуты, — сказал Робин.
— Извини, — сказал Мелвин. — Я, если честно, только снаружи такой бесстрастный, внутри я весь киплю. Наверное, всю ночь буду молиться.
— Я всю ночь не выдержу, — сказал Робин с сожалением. — Помолюсь, сколько осилю, потом спать пойду.
— Да будет так, — сказал Мелвин.
Где-то далеко вдали громко булькнуло, словно болото отозвалось на слова Мелвина утвердительным вздохом. Не иначе, кикиморы шалят.