Первый въезд нового ярла Локлира в свою официальную резиденцию был обставлен с большой пышностью. На дороге, ведущей к замку Локлир, весь вчерашний день бабы усердно выпалывали чертополох и репейники. А сегодня вдоль дороги выстроились в начищенных доспехах кнехты замковой стражи, чтобы как бы не позволять ликующему народу выскакивать на дорогу и создавать торжественной процессии досадные помехи. Ликующий народ в количестве примерно двухсот душ согнали из ближайших сел. В первую шеренгу поставили зажиточных йоменов в крашеных одеждах, чернь толпилась сзади. Народ ликовал, причем вполне искренне. Действительно, с чего бы не ликовать, если два часа назад из замковых ворот выкатили бочку свежесваренного пива?
А вот с благородными гостями получилось не слишком удачно, второе сословие было представлено одним-единственным семейством. Возглавлял его барон Гельмут Айронсайд, прибывший в Локлир вместе с супругой Милдред, дочерью Изабеллой, гувернанткой Марион, полудюжиной кнехтов и какими-то рабами. Барон Гельмут был весьма знаменит, но не воинской доблестью, не набожностью и даже не ученостью, а тем, что леди Милдред принесла своему супругу девять дочерей и ни единого сына. Вероятно, всемогущий господь таким образом наказал барона Гельмута за какой-то неведомый грех. Что особенно обидно, все девять баронесс обладали крепким здоровьем, благополучно миновали возраст детства и не собирались ни от чего помирать. Не раз товарищи-рыцари намекали барону по-дружески, что любая порода нуждается в прореживании, и ничуть не зазорно, если какая-нибудь баронесса вдруг утопнет в омуте или, скажем, упадет с лошади и разобьет голову о камень. Барон Арчибальд Трикс по прозвищу Сторми однажды даже предложил продать десятилетнюю Сюзанну пиратам из Северной Норвегии. Сторми говорил, что эти пираты питают страсть к благородным девицам и якобы готовы не только брать их без всякого приданого, но даже платить богатый выкуп за каждую. Якобы у них в Норвегии благородные девицы в дефиците, и местные конунги меряются не тем, у кого борода длиннее или золотая цепь толще, а тем, у кого жена благороднее. Живут они, правда, в дикости, благородные дамы у них хлева за свиньями чистят, а бывает, что и нужники тоже вычищают, но это дело житейское, это у них не позор, а национальная самобытность. В конце концов, Изабелла не первая дочь, а шестая, это ж совсем одуреть надо, чтобы шестую дочь до взрослого состояния доращивать и замуж выдавать честь по чести, ты уж прости, Гельмут, но ты еще на третьей телке обанкротишься.
Говорят, что барон Айронсайд выслушал эту речь и ответил на нее так:
— Благодарю за предложение, Арчи, но иди на хуй. Ибо ведомо мне, что господь меня испытывает, и негоже благородному рыцарю отвергать божий квест и пускаться в жидовские хитрости. Я скорее обанкрочусь и в монахи уйду, но родную кровь пиратам продавать не стану. Ибо верю, что господь мне поможет, уповаю на него и стараюсь не грешить.
— Хули тогда отбивную в постный день уплетаешь? — поинтересовался Арчи.
— Иди на хуй! — огрызнулся Гельмут. — Я тебе серьезные вещи говорю, а ты прикалываешься.
— Извини, — сказал Арчи.
На этом обсуждение дочерей Гельмута закончилось.
Вопреки пессимистическим предсказаниям, Гельмут Айронсайд выдал замуж пять дочерей из девяти, и пока не обанкротился, хотя и заметно обеднел. И когда он узнал, что в Локлире началась междоусобица, он сразу понял, что упускать такой шанс никак нельзя. Кто бы ни вышел победителем в решающем сражении, этот самый победитель будет сильно заинтересован в дополнительной легитимизации собственных прав на Локлирский удел. А что может быть лучше для легитимизации прав, чем законный брак с достойной невестой, чье благородство ни у кого не вызывает сомнений? Нельзя упускать такой случай, никак нельзя! Отправить собственную дочь под венец с могущественным ярлом, да еще почти без приданого — это же будет интрига года! Хотя нет, интрига года — это как Роберт Плант стал Робертом Локлиром, все прочие интриги по сравнению с ней — детский лепет.
Шестая дочь барона Гельмута Айронсайда достигла к этому времени пятнадцати лет возраста и находилась в расцвете юной красоты. Она была невысока, стройна, даже немного худощава, имела маленькую головку с тонкими чертами лица, волнистые каштановые волосы, не слишком густые, но в целом годные, и изящные ручки с тоненькими благородными пальчиками. Минувшей зимой барон Гельмут представил Изабеллу королевскому двору, и придворные дамы признали ее хорошей, годной девицей. Кое-кто критиковал юную баронессу за недостаточную бойкость, но леди Краули провела с Изабеллой час наедине и по итогам беседы заявила, что в тихом омуте черти водятся. Впрочем, более подробно изложить свою точку зрения она категорически отказалась. Как бы то ни было, манеры Изабеллы Айронсайд были близки к безупречным, а после того, как гувернантка Марион научила ее (а заодно и ее маму) говорить «потрясающе» вместо «не пизди», манеры баронессы стали абсолютно безупречными.
— Гляди, милая, вон уже, кажется, всадники, — сказала Милдред Айронсайд, вглядываясь в горизонт.
— Потрясающе, маменька, — отозвалась Изабелла, и голосок ее был нежен, как у мальчика из церковного хора. — Однако, маменька, вы изволите смотреть не в ту сторону. Всадники должны появиться вон из-за того холма.
— Потрясающе, — сказала Милдред.
— Девочки, не ругайтесь, — вмешался глава семейства. — Постарайтесь произвести на его высочество хорошее впечатление. Белла, цветы не прое… не потеряла?
— Никак нет, папенька, — ответила Изабелла и продемонстрировала отцу здоровенную охапку ромашек и васильков.
— Заеб… э-э-э… замечательно, — сказал барон.
Он сильно нервничал. Если, не дай бог, не выгорит… упаси господи, не накаркать бы и не сглазить…
— Едут! — заорал во всю глотку мальчишка, заблаговременно посаженный на дерево, чтобы дальше видел.
Мажордом засуетился, забегал, стал кричать, чтобы ликующий народ вставал на ноги и принимал ликующий вид. А тех, кто от бесплатного пива осоловел и задремал, безжалостно пинал в бока, чтобы готовились приветствовать нового господина со всем тщанием. А то, не дай бог, рассердится…
Среди простонародья о новом ярле ходили удивительные слухи. Все знали, что в битве на Гримпенских болотах активно применялась и святая молитва, и черная магия, и то ли сэр Роберт кого-то проклял, то ли его прокляли, хер разберет, короче, но что-то колдовское и чернокнижное там точно происходило. Вслух никто не говорил, что новый ярл балуется чертовщиной, но эти слухи оставляли неприятный осадочек. Поэтому три пригожие девицы, избранные народным сходом ритуально облобызать нового господина, сильно беспокоились и стояли на ногах не вполне твердо, ибо от беспокойства злоупотребили пивом.
И вот всадники показались из-за холма. Возглавлял колонну незнакомый рыцарь среднего роста и телосложения, одетый, вопреки обычаю, не в парадное облачение, а в легкий полевой камзол и широкополую шляпу почти простонародного вида. На корпус сзади следовали бароны Хеллкэт и Тандерболт.
— Чего это он без кольчуги? — укоризненно прошептала Милдред Айронсайд. — Этикет типа похуй?
— Этикет не имеет значения, — автоматически поправила ее Марион.
Изабелла хихикнула. Марион поняла, кому именно сделала замечание, и вежливо извинилась.
— Да насрать, не бери в голову, — отмахнулась от нее леди Милдред.
— Тише, курицы, — прошипел Гельмут. — Хватит пиздеть, улыбайтесь и машите цветочками.
— Сам ты… это… потрясающе… — мрачно прошипела Милдред.
Но уже в следующее мгновение на ее лице расплылась добрая и сердечная улыбка, захватившая не только уголки рта, но и уголки глаз и вообще все те уголки лица, которые надлежит захватывать искренней улыбкой, идущей от самого сердца. Это произошло молниеносно, только что на лице леди Милдред не отражалось ничего, кроме злобы, и вот уже нет никакой злобы, а есть только искреннее торжество и ликование. Изабелла не владела своим лицом столь виртуозно и завидовала маме лютой завистью, как-то раз она даже расплакалась, дескать, я тупая дура, никогда не научусь флирту, интригам и прочим женским премудростям. Мама тогда утешила ее, сказала, дескать, с годами научишься, а в твоем возрасте я была такая же дура. Но не расслабляйся и не ленись учиться женским премудростям, ибо потом будет поздно.
Сэр Роберт придержал лошадь, чтобы Хеллкэт и Тандерболт отставали от него не на корпус, а совсем чуть-чуть, и обратился к верным вассалам со следующим вопросом:
— А что это за киса с веником лыбится так загадочно?
— Хер ее знает, — беззмятежно ответил Реджи Хеллкэт. И добавил, подумав: — Симпотная телка, я бы вдул.
Перси Тандерболт ответил на вопрос сеньора более определенно:
— Что за киса не знаю, но слева от нее торчит Гельмут Девять Дочек. Полагаю, вон та мымра в чепчике — ее мамаша, а киса, стало быть, пятая Гельмутова дочка.
— Шестая, — поправил его Реджи. — Пятую он прошлым летом выдал за дикаря в юбке, помнишь, все прикалывались…
— Точно! — воскликнул Перси. — Маккартни из клана Маккартниев, у него еще титул такой прикольный, то ли тан, то ли тамлин…
— Тамлин — это не титул, это у них так горный называется, — заметил Реджи.
— Горный кто? — не понял Перси.
— Просто горный, — объяснил Реджи. — Бывает леший, бывает водяной, а бывает горный. Они же горцы.
— Заебали пиздеть не по делу, — негромко, но веско произнес Роберт.
— Прошу прощения, — сказал Реджи.
— Виноват, исправлюсь, — сказал Перси.
— То-то же, — сказал Роберт.
Они подъехали к ликующему народу. Гельмут Девять Дочек ломанулся навстречу и стал косноязычно поздравлять его высочество с убедительной победой над узурпатором. Его кнехты тем времени решительно оттерли могучими плечами трех пригожих девиц, избранных для ритуального приветствия его высочества, и из-за этого случился конфуз.
— А бляди где? — обратился его высочество к верным вассалам. — Говорят, в Локлире есть обычай, чтобы сюзерена встречали три пригожие бляди с хлебом и солью.
— Вы ошибаетесь, ваше высочество, — поправил сеньора Реджи. — Не с хлебом и солью, а с полевыми цветами.
— А, тогда понятно, — сказал Роберт и направил коня к леди Изабелле.
Юная баронесса растерянно протянула ярлу букет, но тот цветы не принял, а взял баронессу за руки и сказал:
— Давай, запрыгивай.
— Э-э-э… — отозвалась Изабелла, от неожиданности временно потерявшая дар членораздельной речи.
— Сейчас помогу, — сказал Реджинальд Хеллкэт.
Спешился, подошел к леди Изабелле сзади, ловко ухватил ее одной рукой за туловище, а другой под колени, оторвал от земли и с неожиданной силой подбросил вверх.
— Ах! — вскрикнула юная леди и вцепилась мертвой хваткой в пальцы его высочества, необычно мягкие и совсем не мозолистые, но ничуть не слабые, нормальные такие мужские пальцы, просто ненатруженные.
Она сама не поняла, как это получилось, но через мгновение она уже сидела перед ее высочеством на луке седла, при этом правая рука сэра Роберта легла на баронессе на бедро, а левая забралась под корсаж.
— Ах! — повторно вскрикнула Изабелла и стыдливо прикрыла грудь букетом.
— Эко стыдливо покраснела, какая молодец, — сказала леди Милдред.
— Хуясе успех, сам напрыгнул, кобелина, — сказал сэр Гельмут.
— Тише! — зашипела леди Милдред и больно ткнула мужа локтем в бок. — Улыбайся, долбоеб!
Сэр Роберт направил коня вдоль строя ликующих подданных, правой рукой он помахивал, приветствуя народ, а левой мял Изабелле груди, но не грубо, а ласково. Ее соски постепенно затвердевали.
— А ты ничего лапуся, пригожая, — сказал вдруг сэр Роберт.
Неожиданно ухватил леди Изабеллу за голову, повернул должным образом и впился в сахарные уста страстным поцелуем. «Надо стесняться, я ведь девственница», подумала Изабелла. А потом подумала: «Да пошли они на хуй, моралисты злоебучие», разомкнула уста и впустила в свой нежный ротик нескромный язык благородного рыцаря. Некоторое время они страстно целовались под ликующие вопли народа, затем сэр Роберт оторвался от губ баронессы и спросил ее:
— Где здесь ближайший сеновал?
— Хер его знает, — ответила баронесса.
И сразу подумала, что отвечать суженому следует более куртуазно. Но какая тут, к хуям, куртуазность, когда благородный рыцарь целует тебя так страстно?
— А на кой хер сеновал вашему высочеству? — поинтересовалась Изабелла.
— И то верно, — согласился Роберт. — Ярл я или где? Пойдем сразу в спальню. Эй, мажордом! Покажи мне, где тут спальня! Быстро, быстро!
Через несколько минут леди Изабелла лишилась девственности. Это произошло очень буднично, совсем не романтично и абсолютно безболезненно. Но в целом приятно и ничуть не противно. И чего девчонки болтают всякие глупости о половой жизни?..
— Заебись телка, — констатировал Роберт, слезая. — Чистенькая, ухоженная… Небось, с самим Кларком раньше спала?
— Никак нет, ваше высочество, — ответила Изабелла. — Осмелюсь заметить, что до сей минуты если я с кем и спала, то исключительно платоническим образом…
— В жопу, что ли? — перебил ее Роберт и гнусно заржал.
В юной баронессе взыграла горячая рыцарская кровь.
— С вашими оскорбительными намеками извольте идти на хуй, ваше высочество! — воскликнула она. — Я терпела, когда вы порушили мою невинность, но оскорблений не потерплю даже от самого короля! Никому я в жопу не давала, а если бы и давала, так то не ваше высокородное дело и оставьте свои намеки при себе! Вы не с дворовой блядью беседуете, а с благородной девицей… И не хуй так хохотать, щаз как дам по яйцам, козлина мудацкий!
Сэр Роберт привлек девушку к своей могучей груди, легко сломив неуверенное сопротивление, и крепко обнял. Нежно погладил по голове, поцеловал в лобик, потом в ушко.
— Не обижайся, милая, — сказал он. — Мы, рыцари, парни простые, что думаем, то и говорим, нас не зря с троллями сравнивают.
— Вы, ваше высочество, не просто рыцарь, но феодал среднего звена, — заявила Изабелла. — Подданные вас должны сравнивать не с поганым троллем, а, например, с Юлием Цезарем. Или с Киром Великим.
— Хуясе образованная! — восхитился Роберт. — Как тебя зовут, милая девушка?
— Леди Изабелла, баронесса Айронсайд, — представилась девушка.
Роберт вытаращил глаза, и некоторое время изумленно разглядывал баронессу. Затем растерянно произнес:
— Вот, бля, пиздец.
— А вот ни хера не пиздец, — возразила баронесса. — Мы с вами, ваше высочество, созданы друг для друга. И так не только папенька говорит, а вообще все, у кого в башке мозгов больше, чем унция. Я с самой леди Краули беседовала, и она мне лично сказала: «Далеко пойдешь, девочка!» Так что не пиздите, ваше высочество, а поцелуйте меня еще разок и пойдемте просить благословения моего папочки.
— Вот, блядь, попал, — констатировал Роберт.
— Не попал, а нашел свое счастье, — поправила его Изабелла. — Или вы, ваше высочество, желаете прослыть гнусным растлителем малолетних дворянок? Так это легко! Его величество не первый день точит зубы на ваше высочество. Осмелюсь предположить, король Альфред будет счастлив доебаться до малейшей херни, только чтобы не отдавать Локлир вашему высочеству. Так что, ваше высочество, будьте любезны откинуться на спину, и давайте продолжим свадьбу.
Его высочество выматерился еще раз и откинулся на спину. Изабелла взгромоздилась на его чресла, и они продолжили свадьбу.
— А ты ничего, бойкая, — констатировал Роберт, кончив повторно. — А ты точно девственницей была?
— Вот те крест, — сказала Изабелла и размашисто перекрестилась. — Сама удивляюсь, почему крови нет. Бабы говорят, так иногда бывает. Хочешь, крест поцелую, что никому до тебя не давала?
— Да мне похуй, — сказал Роберт. — Давай, что ли, одеваться. Пойдем, выйдем к ликующему народу.
Они оделись и вышли к ликующему народу. Его высочество публично преклонил колени перед его благородием сэром Гельмутом и почтительно испросил руки леди Изабеллы. Сэр Гельмут с радостью удовлетворил просьбу сэра Роберта и предложил устроить венчание немедленно, дескать, пир все равно уже подготовлен, почему бы не совместить два повода? Позвали отца Бенедикта, тот поначалу не одобрил предложение, начал нести какую-то херню про обычаи и традиции, дескать, сначала сватовство, потом помолвка, потом еще какая-то хуйня…
— Ты еще скажи, что невесте до свадьбы вдувать нельзя! — возмутился Реджи Хеллкэт.
Но сразу понял, что ляпнул бестактность, и извинился.
— Мы не будем нарушать обычаи! — торжественно заявил сэр Роберт. — Если святой отец говорит, что церемонии надо соблюсти, значит, надо их соблюсти! Ибо не нам, необразованным солдафонам, подвергать сомнению священную благодать отца Бенедикта! И вообще, чего мы тут распизделись? Давайте, осудим чернокнижника по-быстрому, и за столы, свадьбу играть!
— Может, сначала за столы, а потом осудим? — предложил отец Бенедикт. — Утро вечера мудренее.
Но сэр Роберт не поддался на провокацию.
— Не хочу показаться невежливым, однако не понимаю вашей скромности, святой отец, — сказал он. — Какой особой мудрости вы алчете? Дело-то пустяковое! Или у вас есть сомнения?
— Господь с вами, ваше высочество! — воскликнул святой отец. — Какие тут на хуй сомнения! Хорошо, давайте по-быстрому осудим, и сразу за столы!
— Осуждайте, — разрешил Роберт. — Перси, у меня к тебе дело есть, пойдем, выйдем на балкон на минутку.
Они вышли на балкон, и Роберт сказал следующее:
— У меня к тебе есть просьба, Перси. Не приказ, а просьба. Сколько у нас в обозе эллинского огня осталось?
— Пинты четыре, наверное, наскребется, — ответил сэр Персиваль. — А что?
— Когда чернокнижника будут жечь, надо в костер эллинского огня подложить, — объяснил Роберт. — Святость святостью, но я полагаю, всецело полагаться на божье благословение будет опрометчиво. Что, если священный огонь чернокнижника не осилит?
— Не дай бог, — сказал Перси и перекрестился. — Но это вряд ли.
— Я тоже думаю, что вряд ли, — кивнул Роберт. — Но перестраховаться не помешает. Есть в священном писании по этому поводу одна притча. Случилось однажды в некоем городе наводнение, затопило все улицы на хуй, и вылез один праведник на крышу и стал молиться, дескать, спаси, господи. Подплывает к нему лодка, говорит ему лодочник, типа, забирайся ко мне, поплыли. А праведник ему говорит: «Иди на хуй, меня господь спасет!» И так три раза. А потом вдруг разверзлись небеса, явился господь разгневанный, да как заорет: «Мудак ты седобородый! Заебал ты меня своей молитвой! Я тебе три раза спасение посылал, а ты чего творишь, мудило?!» Так и утонул долбоеб.
— Поучительно, — кивнул Перси. — Совершенно согласен с вами, ваше высочество. Не извольте сомневаться, весь эллинский огонь, какой есть, обязательно в священный костер напихаем.
— Только поделикатнее, чтобы народ не знал, — добавил Роберт. — Прикинь, какой сюрприз получится! Чернокнижник горит, ругается, проклинает… надо ему, кстати, язык вырвать, чтобы не проклинал.
— Уже пробовали, — развел руками Перси. — Не расчленяется, поганец, ему даже голову обрить не получается, отрезаешь прядь, а под ней сразу новая отрастает, прямо на глазах. В глаза каленым железом тыкали, а ему похуй. Не поверите, ваше высочество, реально похуй. Прямо мороз по коже.
— Брр… — поежился Роберт. — Тогда без эллинского огня точно не обойтись. Вот еще что, Перси. Я тебе сейчас открою важную военную тайну. Надо добыть серы, угля и селитры фунтов по пять каждого ингредиента, мелко растолочь, тщательно перемешать и запихать в какой-нибудь бочонок или, там, кувшин. И тоже запихнуть в костер, рядом с эллинским огнем.
— Серу стремно в святой огонь пихать, — заметил Перси. — Как бы господь не прогневался.
— Не прогневается, — заверил его Роберт. — А прикинь, эллинский огонь не справится, не дай бог? Народ же подумает — знамение, народ-то темный…
— Свят-свят-свят, — пробормотал Перси и перекрестился. — А что это за снадобье, рецепт которого ваше высочество только что продиктовало? Что-то типа эллинского огня?
Роберт немного поколебался, затем решил не обманывать верного вассала.
— Скажу честно, как на духу — хер его знает, — признался он. — Но в книге, где я вычитал сей рецепт, было написано, что это пиздец какая мощная штука, много сильнее, чем эллинский огонь. Кстати, Перси, ты не знаешь, что такое оксид алюминия?
— Алхимия какая-то? — предположил Перси.
— Сам знаю, что алхимия, — поморщился Роберт. — Нитрогеновая кислота, толуол, ураниум, дейтериум — эти слова тебе ничего не говорят?
— Только кислота, — ответил Перси. — Кислота — это когда во рту кисло.
— Столько всякой алхимии во вселенной… — вздохнул Роберт. — А как ее к делу приспособить — хер знает. О, гляди, отец Бенедикт идет! Видать, чернокнижника уже осудили. Пойдем пировать!
Он очнулся в зарослях можжевельника. Его разбудил терпкий смолистый аромат, доверху заполнивший всю вселенную. Все понятно: солнце взошло, земля прогрелась, ветки тоже прогрелись, смола выступила, теперь воняет. Апчхи!
Он неловко дернулся, рука скользнула по жесткой ветке, колючки противно захрустели, он уже приготовился взвыть от боли, но не пришлось. Совсем не больно, только перья растрепались. Перья?!
— Еб твою мать! — завопил он и немедленно замолк, потрясенный собственным голосом, тоненьким и шепелявым. — Господи, кто я?
«Робин Кларксон Локлир», ответил ему внутренний голос. «Молодой ютараптор с некоторыми элементами дейнониха и отчасти троодона», уточнил другой внутренний голос. «А от господа ты вчера отрекся», ехидно добавил третий внутренний голос.
— Пиздец, — вздохнул Робин.
Если бы он остался человеком, то, наверное, заплакал бы. Но это тело не умеет плакать, не предусмотрены в нем слезные железы. Это Робин знал точно, откуда — непонятно, но знал.
Он осторожно выбрался из колючих кустов, вышел на поляну и выпрямился во весь рост. Нет, «выпрямился» — неудачное слово, он теперь не прямоходящий. Двуногий, но не прямоходящий, тело расположено горизонтально, а длинный хвост уравновешивает, очень удобно. А если выбраться на поляну и пробежаться… Хуясе, как лошадь галопом! И еще крылья… Может, я пегас? Нет, не пегас. То ли крылья слишком слабые, то ли божьего благословения не хватает. Или не божьего, а сатанинского или еще какого-нибудь. Нет, не крылья это, говно какое-то, а не крылья. Обычная рука с когтями, только трехпалая, а вдоль наружного края растут перья, как у курицы на крыльях, рыжие такие. О, их, оказывается, можно растопыривать и складывать по желанию, прикольно. Может, они железные, как у стимфалийских птиц из греческого мифа? Нет, не железные, обычные птичьи перья. Вроде даже не отравленные, если внутренний голос не врет. Жалко, что не отравленные. А на кой хер, спрашивается, они такие нужны? И вообще, херовые какие-то руки у этого тела. Гнутся только в одном направлении, кисть в запястье не вращается, большого пальца нет, ни меч взять, ни подрочить, прости господи. А кстати… Бля!!!
Нет, все нормально, мужские причиндалы на месте, просто не снаружи болтаются, а в кожную складку спрятаны. Хотя нет, это не просто кожная складка, это туловище так продолжается, как-то ебануто оно устроено. Прикольно было бы на скелет взглянуть, такое ощущение, что от тазовых костей вперед выступает такая большая костяная как бы елда, а к ней вот эти мышцы крепятся и еще вот эти… черт, руки не дотягиваются… да хуй с ними.
А вот это охуенно! На втором пальце каждой ноги вверх торчит невьебенный такой когтище, как у богомерзких друидов ритуальный серп, даже побольше. Таким серпом да под кольчужную юбчонку, прямо по яйцам… гы… Ниибическая штука, благодарю тебя, господь-хранитель мой новый, кем бы ты ни был, от всего сердца благодарю. Да и на руках когти хороши, они хоть и маленькие, но острые, в бою не помешают, вон как кору царапают, что твой медведь. А зубами что? Мелкие то и редкие, но острые, конические такие, как у драконов на картинках, только не огромные и страшные, а мелкие и кривые. Но маленькую ветку перекусывают только так. Еб твою мать! Толстую ветку перекусывать не стоило, сразу два зуба сломал. И жевать ими хер знает как, не приспособлены они для жевания, они только чтобы грызть и терзать. Впрочем, внутренний голос подсказывает, что отрастают они так же легко, как ломаются, не как у людей.
Затем Робин обнаружил, что умеет различать по запаху следы разных зверей, правда, путается, кому какой след принадлежит, но это не оттого, что обоняния не хватает, а оттого что необучен. И еще он заметил, что все его тело, кроме ладоней и пяток, покрыто мягким пухом, похожим на цыплячий, но не соломенно-желтым, а рыжим. А длинные перья, оказывается, растут не только на руках-крыльях, но и на конце хвоста и образуют там этакую своеобразную лопаточку. И это не просто украшение, им рулить можно! И крыльями тоже можно рулить, хуясе! Это же какая опиздинительная ловкость достигается! В эти ручонки меч бы еще… Впрочем, с такой ловкостью можно и без меча обойтись. А как у нас с прыгучестью? Еб твою мать, нельзя же так пугаться-то! Охуенно у нас с прыгучестью. И еще этими когтями-серпами можно за ветки цепляться, скакать по деревьям, как ниибическая белка-оборотень, засады устраивать… Кстати, о засадах. Вон с той прогалины оленем несет, надо пойти пожрать. А заодно и потренироваться в боевых искусствах, хе-хе.
Оленя Робин завалил легко и быстро, без всякой засады. Олень-вожак никогда раньше не видел и не чуял молодых ютарапторов с элементами дейнониха и троодона, а как увидел и учуял — охуел неимоверно. Так и стоял, дурачок, и пялился на неведому зверушку, пока не стало слишком поздно. А когда Робин ринулся наперерез бегущему стаду прямо по толстому дубовому суку, растущему над звериной тропой поперек — это вообще порвало шаблон несчастному зверю. Захотел бы Робин завалить вожака — завалил бы без всяких проблем. Но он выбрал молодую важенку, у них мясо вкуснее.
На запах удачной охоты явилась волчья семья: отец, кормящая мать и двое годовалых подростков. Эти звери тоже никогда не видели молодых ютарапторов, но если и охуели, то совсем чуть-чуть, ибо волчий мозг — не чета оленьему, волки — звери сообразительные и в сложных обстоятельствах не теряются.
— Идите на хуй! — поприветствовал их Робин.
Отец семейства удивленно рыкнул и улегся наблюдать. Некоторое время Робин жрал, не обращая на хищников особого внимания, а потом краем глаза углядел, что молодой кобелек пытается незаметно подкрасться со спины. Вряд ли он собирался напасть, скорее, рассчитывал отхватить кусок от оленьей туши, но Робину такое поведение все равно не понравилось. Он дождался, пока волчонок подкрадется футов на пять, и прыгнул, взмахнув крыльями и руля хвостом. В последний момент поджал смертоносные когти на ногах, а то так бы и убил несмышленыша на хуй. Волчонок взвизгнул и полетел кубарем в кусты, отец с матерью вскинулись было на защиту, но бросаться не стали, только тявкнули по разу, скорее испуганно, чем грозно.
— Я кому говорил идти на хуй? — обратился Робин к волкам. — Сидеть тихо и не выебываться, пока не доем!
Несчастный подросток, огребший пиздюлей, выбрался из кустов, подошел к родителям, уселся рядом и стал нервно чесаться.
— В следующий раз вообще убью, — пообещал Робин и вернулся к трапезе.
Через пару минут он вспомнил, что забыл помолиться перед едой. Нехорошо получилось. Но чего уж теперь…
Насытившись, Робин рыгнул, отошел от оленя на два шага (большие, однако, шаги у этой твари) и милостиво разрешил волкам:
— Жрите.
И пошел прочь, ковыряя в зубах когтем первого пальца правой руки. Удобно ковырять, куда удобнее, чем человеческим ногтем.
Удалившись от волков ярдов на сто, Робин остановился и попытался преклонить колени, но не сумел, не годится тело молодого ютараптора для таких жестов. Ничего, господь не обидится.
— Обращаюсь к тебе, господи, кем бы ты ни был, с сердечной благодарностью, — провозгласил Робин.
Он хотел, чтобы эти слова прозвучали торжественно, но не получилось — не годится его тонкий нечеловеческий голосок для торжественных речей. Но что уж тут поделаешь…
— Благодарю тебя, неведомый господь, за чудесное спасение, — продолжил Робин. — Смиренно прошу тебя, подай мне знак, господи, кто ты конкретно есть, как тебя почитать, как молиться, какие обряды совершать и все такое прочее. И особенно хотелось бы получить знак насчет того, какая у меня теперь судьба и какое предназначение.
Робин склонил голову и с минуту смиренно ждал. На длинную морду Робина упал желудь. Робин решил, что это вряд ли божий знак, это, скорее, просто желудь.
— Сдается мне, господи, ты желаешь, чтобы я действовал по собственному усмотрению, — сказал Робин. — Тогда, если ты не против, я изложу тебе свои планы, а ты поправишь, если что. Так вот, я сейчас вздремну после еды немного, а ближе к вечеру отправлюсь в Локлир и отомщу за любимого брата, убью на хуй презренного узурпатора. Не знаю, как это у меня получится, но я полагаю, ты поможешь. А если не поможешь, я в обиде не останусь, ибо я тебе и так уже ниибически благодарен за чудесное спасение и не осмелюсь желать большего, дабы не уподобляться золотой рыбке. И вот еще что, господи. Мне бы знак получить, кто ты все-таки такой. Если ты, например, Люцифер, то мне попов надо ненавидеть, храмы громить, кощунства творить и все такое. А если ты, скажем, Тор Громовержец, то тебе на христианскую церковь похуй. Поэтому подай знак, господи, будь любезен, очень тебя прошу.
Робин выждал подобающее время, но никакого знака не последовало.
— Твоя воля, господи, — вздохнул молодой ютараптор. — Тогда я пока буду соблюдать нейтралитет к христианским святыням. Ты уж не обижайся, господи, но без явной твоей воли я решительных шагов делать не буду. А то мало ли что.
Завершив таким образом беседу с неведомым богом, Робин спустился в овражек и прилег на куче сухих листьев. Полежал немного, но желание вздремнуть, одолевавшее его несколько минут назад, бесследно улетучилось.
— Это, наверное, знак, — решил Робин. — Неведомый бог желает, чтобы я не откладывал месть и направился в Локлир немедленно. И да будет так.
В два прыжка он выбрался из оврага и направился к Локлирскому замку размеренной трусцой. Впрочем, по человеческим меркам он передвигался довольно быстро, примерно как лошадь рысью. И уставал ничуть не больше, чем породистая лошадь, бегущая рысью. Зря бог-творец сотворил людей без хвоста, с хвостом бегать намного удобнее. И не только бегать. Если бы у всех людей были бы такие же хвосты, вся армия была бы кавалерией, и на овес не нужно было бы тратиться. Очевидно, всеведение бога-отца сильно преувеличено людской молвой. Ну и насрать.
— А все-таки сразу видно, что наш новый зять происходит из захудалого рода, — заметила леди Милдред. — Не хватает ему настоящего придворного шарма.
— Да ладно тебе, — отмахнулся сэр Гельмут. — От добра добра не ищут. Как же хорошо с Изабеллой получилось, слава тебе, господи! Я вот думаю, не принести ли отцу Бенедикту в монастырь даров каких в ознаменование? Надо же господа как-то отблагодарить…
— Чтобы принести каких-нибудь даров, надо сначала поиметь каких-нибудь даров, — возразила Милдред. — Чего с Триксом в набег не пошел?
Гельмут хмыкнул и смущенно замолчал. Дело в том, что сэр Гельмут не отличался выдающейся воинской доблестью, да и храбрость его оставляла желать лучшего. За всю свою жизнь он участвовал лишь в двух военных походах, оба раза в юном возрасте, и ни в одном из этих походов его меч ни разу не покидал ножен.
— Набегами стяжается доблесть и слава, но богатство стяжается не мечом, но умелым хозяйствованием, — заявил Гельмут. — Я вот думаю, может сдать Лягушачий Брод лет на пять в субаренду…
— Избавь меня от этих низких подробностей, — отмахнулась Милдред. — Скажи управляющему, пусть что-нибудь изыщет. А еще лучше, покрутись вокруг зятька, глядишь, одарит какой-нибудь милостью, пока под стол еще не свалился с перепою. Никакого, блядь, шарма…
Барон нахмурился и решительно встал на защиту новообретенного зятя.
— Чего доебалась до рыцаря, дура? — строго вопросил он супругу. — Ну, ужрался человек в дрова, так ведь имеет право! Ибо не просто так он ужрался, не от одной лишь пагубной страсти! Он, между прочим, одержал череду славных побед на поле брани, одолел чернокнижника святой молитвой, отнял у подлого узурпатора законный престол и еще только что обустроил свое личное счастье. Да от таких потрясений упиться сам бог велел!
— Бог не велит упиваться, — подала голос Марион, стоявшая за креслом господина. — Бог велит поститься, когда положено, а молиться велит всегда.
— Цыц, девка! — приструнил ее барон. — Не смей опошлять великий день! А ты, Милдред Айронсайд, не смей поносить его высочество, а то сейчас как огребешь оглоблей по сосальнику!
— Тоже ужрался, долбоеб, — пробормотала Милдред себе под нос.
— Чего?! — грозно вопросил Гельмут.
— Ничего, — буркнула Милдред и отвернулась.
Тем временем благородные рыцари, игравшие в чехарду меж двух столов, доигрались. Мифический зверь элефант, составленный из потных рыцарских тел, пошатнулся и обрушился немалым весом на стол с блюдами, при этом какую-то девку сильно придавили, она истошно визжала. Сэр Реджинальд Хеллкэт плюхнулся рыцарским задом в блюдо из-под жареного лебедя и заливисто хохотал, приговаривая:
— Кукареку, бля!
— Эх, где моя молодость, — вздохнул Гельмут.
— Долбоебы, — прошептала Милдред.
Откуда ни возьмись, появилась новобрачная, на подоле ее традиционного белого платья алело винное пятно.
— Вуаль уже проебала, — констатировала Милдред.
— Каламбур! — воскликнул Гельмут, сгреб жену в объятия и смачно поцеловал в уста прежде, чем та успела увернуться.
— Горько родителям! — завопил сэр Хеллкэт из блюда.
— Отстань, алкоголик! — возмутилась Милдред, но неубедительно.
И когда муж стал целовать ее взасос, она не сопротивлялась.
Сэр Персиваль ткнул его высочество локтем в бок и сказал:
— Гляди, Роберт, какая любовь на столько лет пронесенная… это…
— Как голубки, в натуре, — поддакнул Реджи.
Он выбрался из блюда, спрыгнул со стола и стал искать взглядом, чего выпить. Нашел почти полный кувшин, стал разливать вино по кубкам. Разлив, провозгласил следующее:
— Давайте поднимем кубки за то, чтобы новобрачные как эти… А ну всем молчать, блядь, здравицу говорю, чего вы, блядь, пидоры…
— За здоровье! — завопил Перси и немедленно выпил.
— А вот ни хера не за здоровье! — возразил Реджи. — В смысле, не только. Хочу поднять кубок за долголетие…
— Дык я и говорю, за здоровье… — перебил его Перси.
— Да заебал уже перебивать! — возмутился Реджи. — За долголетие любовной страсти поднимаю кубок, вот! Чтобы на свадьбе сына или, там, дочери, Роберт и Изабелла так же страстно… ну, короче, вы поняли…
— Благодарю, — сказал Роберт и выпил. — Прекрасная здравица, Реджи.
— Прирожденный оратор! — согласился Перси. — Не правда ли, братья мои по оружию?
Братья по оружию громогласно и нестройно выразили согласие. Надо сказать, что из всех благородных вассалов ярла Локлира абсолютно раскованно вели себя только Реджи и Перси. Но им, как говорится, сам бог велел, это же первые и наивернейшие вассалы, делом доказавшие свое право обращаться к сеньору запросто, будто к равному. Боевое братство — это как говорится, не хер собачий. Впрочем, за пределами пиршественной залы этикет никто не отменял даже для наивернейших вассалов.
— Белла! — позвал Реджи. — Эй, Белла, поди сюда, скажу кое-что!
Роберт нахмурился, но никак не прокомментировал эти непочтительные слова. Реджи, конечно, приблизился к границе допустимого на рыцарской вечеринке, но пока эту границу не преступил.
— Чего тебе? — поинтересовалась леди Изабелла. — Роберт, милый! Хватит уже дурью маяться, давай танцевать!
— Белла! — повторил Реджи. — Белла, а ты Фрее жертву принесла?
— Ты чего, охуел? — удивилась Изабелла. — Какая, на хуй, жертва! Я добрая христианка!
Сэр Реджинальд и сэр Персиваль недоуменно переглянулись.
— А какая связь? — спросил Реджи.
— Тоже не улавливаю, — ответил Перси.
— Долбоебы безграмотные, — заявила Изабелла. — Не сотвори себе кумира, поняли!
Сэр Реджинальд и сэр Персиваль переглянулись еще раз.
— Невесте больше не наливать, — предложил Реджи.
— Сам себе больше не наливай! — рявкнула Изабелла. — Ты священное писание читал?
— Ты чего, ебнулась? — удивился Реджи. — Я же неграмотный, это каждая собака знает.
— А мне похуй! — заявила Изабелла. — В священном писании написано «не сотвори себе кумира», понял?
— Не понял, — ответил Реджи. — Какого еще кумира?
— Никакого! — крикнула Изабелла.
— Милая, не надо говорить так экзальтированно, — подал голос Роберт.
— А ты мне не… — автоматически начала отвечать Изабелла, но вовремя осеклась и продолжила так: — Прости, возлюбленный мой господин, больше не буду.
— Сходи, принеси жертву, — распорядился Роберт. — Нехорошо оставлять богиню любви без почестей.
— Но, милый! — воскликнула Изабелла.
Роберт сурово сдвинул брови. Изабелла сникла.
— Как тебе будет угодно, — сказала она.
Немного помолчала и добавила:
— А как это того… алтарь, чего там…
— У девок спроси, — посоветовал Роберт.
Здесь следует сделать важное пояснение. В современном обществе распространено убеждение, что уже в раннем средневековье христианство и язычество непримиримо соперничали между собой, и что за колдовство или, скажем, за приношение языческим богам можно было запросто угодить на костер. Это убеждение не имеет ничего общего с истиной. Святая инквизиция развернулась в полную мощь лишь незадолго до того, как Колумб открыл Америку. До того времени церковные иерархи предпочитали не сражаться с пережитками древней эпохи, а просто не замечать их. Конечно, если какая-нибудь охуевшая ведьма устроит нечестивое колдовство посреди рыночной площади, ее быстро вразумят кнутом по жопе, но колдовать по лесным опушкам и всяким темным углам ведьмам никто не запрещает. И тем более никто не запрещает воздавать почести древним богам и богиням. Ибо если обиженная Фрея одарит тебя, не приведи господи, бесплодием или бессилием, только глупец станет полагаться на заступничество Иисуса или богоматери. Надо обладать совсем неимоверной гордыней, чтобы всерьез рассчитывать, что всевышнему есть дело до личных проблем каждой конкретной супружеской четы. Поэтому любая здравомыслящая невеста в день свадьбы возлагает лилию на алтарь Фреи, произносит краткую молитву и принимает от богини доброе знамение. Или не принимает знамение, если невеста богине не по нраву, не приведи господи.
Нельзя сказать, чтобы вышеприведенная точка зрения была в то время совсем уж общепринятой. Образованные и набожные девицы древним ритуалом иногда пренебрегали, и, если верить народной молве, всегда горько расплачивались за свое высокомерие. К сожалению, девица Марион, обучавшая леди Изабеллу хорошим манерам, была из этих самых неправильных девиц, и поэтому Изабелла до последнего момента не собиралась оказывать богине любви никаких почестей. Но когда муж ясно и недвусмысленно повелел исполнить обряд — тут уже ничего не поделаешь, надо подчиняться.
Выйдя из пиршественной залы, Изабелла направилась к колодцу, омыла лицо ледяной водой и стала соображать более-менее нормально.
— Что-то я напилась не по-детски, — констатировала баронесса. — Эй, девка! Иди сюда живо! Тебя как зовут?
— Бетти, — представилась девка.
Попыталась сделать книксен, но покачнулась и едва удержалась на ногах. В этот вечер пьянствовали не только леди и рыцари.
— Бетти, будь любезна, добудь мне лилию, — распорядилась Изабелла. — И к алтарю Фреи потом проводишь.
— Миледи, а вы разве еще не? — изумилась Бетти. — Да вы чё… Ну, вообще! А алтарь вон по той тропинке, там такое дерево в ленточках, его ни с чем не перепутать.
— Угу, вижу, — кивнула Изабелла. — Я пойду, а ты догоняй.
И направилась к лесу.
Если бы столы для пиршества были накрыты в зимней палате, той, что внутри замковых стен, леди Изабелла вряд ли достигла бы леса в одиночестве. Но пир происходил в летней палате, которая, собственно, и не палата вовсе, а шатер, каждый год его разбивают на новом месте, и всегда это место находится за стенами замка. Этим летом пиршественный шатер разбили далеко от замка и близко к лесу.
Если бы леди Изабелла была трезва, вряд ли она пережила бы этот вечер. Но она не была трезва. Колодезная вода вызвала временное просветление, но оно постепенно проходило, и сознание Изабеллы приближалось к состоянию, которое через тысячу лет станут называть «автопилот». И это спасло ей жизнь.
Автопилот безошибочно привел баронессу к алтарю Фреи.
— Богиня, ау, ты где, бля?! — провозгласила леди Изабелла. — Я тебя везде ищу, а ты вота где у тебя алтарь… А ну давай знак, богиня! Ой, бля!
Последнее восклицание было вызвано тем, что баронесса сильно пошатнулась и едва не упала. А когда она восстанавливала равновесие, она непроизвольно обернулась и то, что она увидела, стало причиной второго высказывания, которое было таким:
— Хуясе меня глючит! Дракон, бля!
Дракон вышел на поляну, и оказалось, что это не канонический дракон из сказки, а нечто вроде зубастого петуха, выросшего до двенадцати футов в длину. Вот, значит, каковы драконы на самом деле. Довольно красивое создание, грациозное такое…
Дракон засмеялся, и его смех был почти человеческим. А затем дракон открыл рот и произнес неожиданно тонким и пронзительным голосом:
— Девка, ты кто?
Изабелла расхохоталась.
— Дракоша, я тебя люблю! — воскликнула она. — Боже, какая я пьяная!
Дракоша сделал два шага и внезапно оказался совсем рядом с Изабеллой. Какие невероятно длинные у него ноги… Из приоткрытой пасти пахнуло сырым мясом. Изабелла поежилась.
— Отъебись, демон, — сказала она. — А то мужу пожалуюсь, он тебе живо вертел в жопу вставит.
Ей так понравилась собственная шутка, что она засмеялась, и ее смех был подобен звону серебряных колокольчиков.
Дракон склонил голову набок и почесал нижнюю челюсть длинным когтем.
— Забавная телка, — констатировал он.
— Я тебе не телка! — возмутилась Изабелла. — Я Изабелла Локлир, жена ярла Локлира! Мой муж… А-а-а!!!
Движение дракона было молниеносным. Только что он спокойно стоял рядом, и вот уже его страшные челюсти сомкнулись на ее горле и… гм… разомкнулись. Изабелла почувствовала, что стремительно трезвеет.
— Господи… — прошептала она. — Фрея… Прости, Фрея, я не нарочно! Я не богохульница, я просто пьяная!
Но она понимала, что все тщетно, потому что на самом деле она богохульница. Приперлась в священное место без подношения, пьяная, неудивительно, что богиня обиделась. Господи, как же обидно умирать такой молодой…
Она упала на колени и взмолилась:
— Пощади меня, великий дракон! Не убивай меня, пожалуйста, все что угодно для тебя сделаю!
По ее щекам текли слезы.
Дракон наклонился, его морда вплотную приблизилась к лицу несчастной девушки, запах сырого мяса стал нестерпимым. Она почувствовала, что ее вот-вот стошнит.
— Все что угодно… — задумчиво произнес дракон. — Что угодно — это хорошо, это мне нравится. Вот только что именно мне…
Дракон размышлял, а она ждала его решения.
— Я не девственница, — внезапно сказала она. — Драконы любят девственниц, а я уже часа три уже не. Я тебе не гожусь.
— Поздравляю, — хмыкнул дракон. — Но мне твоя девственность похуй. Господи, кем бы ты ни был, дай знак, умоляю!
— Ты веруешь в бога? — удивилась Изабелла.
— Конечно, верую, — ответил дракон. — Святой Димитрий учит, что только вера в бога и ничто иное отличает разумное от неразумного.
— Ты такой умный, — сказала Изабелла. — И красивый.
— Гм, — сказал дракон. — А может, это и есть тот самый знак…
Он протянул свои перистые руки и обнял ее, и она изумилась тому, какие крепкие у него мускулы.
— Крылья, перья… — прошептала она. — Ангел, бля…
Дракон хихикнул и придвинулся ближе, и в этот момент она окончательно поняла суть происходящего. Вот, значит, как великая Фрея решила наказать ее за непочтительность. Все понятно — раз она богиня любви, значит, и наказание соответствующее. Впрочем, разве ж это наказание?
Она провела ладонью вдоль руки-крыла, пригладила перья… какие они мягкие… как мягка и пушиста его грудь… как мощно бьется его сердце… Почему все говорят, что драконы покрыты броней? Зачем ему броня, когда он так прелестен и грациозен… Она осторожно подняла руку и погладила дракона по лицу. Какие жесткие у него губы…
— Повернись кругом и нагнись, — приказал дракон.
Она подчинилась.
Потом, когда все кончилось, она лежала под шатром его ангельских крыльев, прижималась щекой к его пушистой шее, а его рука рассеянно скользила по ее обнаженному плечу (платье совсем изорвалось, мама ругаться будет), и он говорил тихо и ласково:
— Благодарю тебя, господи, кем бы ты ни был, что все же дал мне знак и не дал пролить ее кровь. Знай, Изабелла, что я люблю тебя и буду любить вечно.
— Я тебя тоже люблю, — сказала Изабелла. — Ты такой милый… А я такая развратная… И я обидела Фрею… Прости, богиня, и спасибо тебе за знак.
— Ты прекрасна во всем, милая, и разврат твой тоже прекрасен, — сказал дракон. — А что ты говоришь про знак? И причем тут Фрея?
— Здесь алтарь Фреи, — объяснила Изабелла. — Я ее оскорбила, но не нарочно, а случайно, по пьяни. А Фрея послала мне тебя.
— Никто меня никуда не посылал, — возразил дракон. — Я пробегал здесь случайно… погоди…
— Таких случайностей не бывает, — заявила Изабелла.
Некоторое время дракон молчал, размышляя, затем прошептал:
— Значит, богиня любви… Неожиданно… Что ж, благодарю тебя, Фрея, за спасение и за знак, и за все прочее, и клянусь служить тебе во веки веков, пока смерть не разлучит нас.
— А вы, драконы, смертные или бессмертные? — поинтересовалась Изабелла.
— Не знаю, — ответил дракон. — Я, честно говоря, не совсем дракон. Я на самом деле заколдованный рыцарь.
— Ух ты! — восхитилась Изабелла. — Это так романтично! Значит, ты можешь замочить моего мужа и стать ярлом Локлиром?
— Именно это я и собираюсь сделать, — согласился дракон. — А ты разве не любишь своего мужа?
— Ну… даже не знаю… — пожала плечами Изабелла. — Я его только сегодня впервые увидела. Он нежный, ласковый… но неотесанный жутко, сразу видно, из захудалого рода… хотя, говорят, умный…
Дракон громко скрипнул зубами, в челюсти что-то отчетливо хрустнуло.
— Ты осторожнее, а то все зубы поломаешь, — посоветовала Изабелла. — А тебя как зовут?
— Не скажу, — ответил дракон после паузы. — Не могу сказать.
— Обет такой? — предположила Изабелла. — Или проклятие?
— Типа того, — подтвердил дракон.
— А ты из хорошего рода? — спросила Изабелла. — Твой род знатнее, чем у Роберта?
— Гораздо знатнее, — ответил дракон.
— А тебя точно не смущает, что ты взял меня не девственницей?
— Ничуть, — сказал дракон. — Фреей клянусь.
— Тогда… гм… почему бы тебе не убить моего мужа и не захватить Локлир? — спросила Изабелла. — А меня возьмешь как трофей.
— Ты решительная женщина, — заметил дракон.
— Я достойная представительница хорошего рода, — заявила Изабелла. — У нас будут хорошие дети. Слушай, а тебе, наверное, надо снова стать человеком, чтобы дети получились?
— Понятия не имею, — ответил дракон. — Но я верю, что Фрея мне поможет. Пойдем, Изабелла, пусть воля богини исполнится.
— Так сразу? — удивилась Изабелла.
— А чего зря время тратить? — ответил дракон вопросом на вопрос.
И они пошли исполнять волю богини.
— Неплохо вчера погуляли, — сказал сэр Персиваль Тандерболт.
— Угу, — меланхолично согласился Роберт. — Дай рассолу, а то присосался как пиявка…
— Конечно, ваше высочество, извольте, — сказал Перси и передал кувшин, предварительно отхлебнув. — А чернокнижника надо кончать сегодня.
— Какого хера? — поинтересовался Роберт.
— Дык дракон же, — ответил Перси.
И замолчал, как будто сказал достаточно.
— Какой дракон? — не понял Роберт.
— А вы что, разве тогда уже отрубились? — удивился Перси. — Мне казалось, вы еще долго колобродили.
— Вроде да, — неуверенно сказал Роберт. — Но не помню. Дракона точно не помню.
— Вчера на закате из леса дракон вышел, — объяснил Перси. — Ее высочество пошла Фрею молить о плодородии, долго не возвращалась, ваше высочество забеспокоилось, послало в лес Джонни Сильвера с йоменами, а там дракон.
— Гм, — сказал Роберт. — Ни хера не помню. Погоди… Изабелла…
Перси поспешил успокоить сеньора:
— С ней все в порядке, даже почти не испугалась. Осмелюсь заметить, ваше высочество вовремя… того самого… драконы-то, они только девственниц похищают…
— Благодарю тебя, господи, — с чувством произнес Роберт и размашисто перекрестился. — И чего дракон?
— Да ничего, — пожал плечами Перси. — Йомены стрелами его нашпиговали, он тут же и съебался. Визжал, как свинья резаная.
— Странно, — сказал Роберт. — А это точно дракон был? Я всегда считал, что драконы только в сказках бывают.
— Нет, дракон — это не сказки, — уверенно заявил Перси. — Отец Бенедикт говорил, что про них в священном писании написано, а отец Бенедикт врать не будет. Я так полагаю, этого дракона чернокнижник призвал.
— Почему так считаешь? — спросил Роберт.
— Слишком малахольный дракон был, — объяснил Перси. — Уродец какой-то, а не дракон. Голова только одна, ноги две, крылья куцые, летать не может, пламенем не пышет, чешуи и в помине нет, весь в перьях, как петух. Говно, а не дракон. Будь там нормальный дракон, нам бы всем пиздец пришел. Вы, ваше высочество, осмелюсь посоветовать, при случае поспрашивайте отца Бенедикта, он в драконах толк знает.
— Две ноги, крылья куцые, в перьях, как петух, — задумчиво повторил Роберт.
И неожиданно произнес эзотерическое заклинание:
— Динозавр-теропод.
Перси перекрестился.
— Вашему высочеству знакомо это колдовство? — спросил он.
— Доводилось кое-что слышать, — кивнул Роберт. — Но все равно не понимаю, какого хера.
— Я так полагаю, тут понимать много не надо, — осторожно заметил Перси. — Если сжечь узурпатора прямо сегодня, хуже не будет. Я, конечно, ни в коей мере не смею указывать вашему высочеству…
— Оставь эти экивоки, — оборвал его Роберт. — Лучше скажи, что насчет тех приготовлений, о которых мы вчера…
— Все уже сделано, — быстро сказал Перси и перекрестился. — Костер сложен, начинка заложена, обоих видов, никто про нее ничего не знает, кроме трех доверенных людей, да еще нас с вами. К экзекуции все готово, ждем только приказа. Получасовая готовность, короче. Это если казнить в рабочем порядке, без зрителей.
— Без зрителей казнить мы не будем, — заявил Роберт. — А то как попрут потом самозванцы… И еще его величество может наехать, не дай бог, дескать, чего не по канону казнили. Так что процедуру соблюдать от и до, чтобы комар носа не подточил, понял?
— Так точно, — кивнул Перси. — Так я распоряжусь?
Церемония началась два часа спустя. Первые полчаса отец Бенедикт уныло и занудно увещевал грешника, дескать, покайся, сволочь, но тот твердо стоял на своем и только лишь посылал святого отца то на хуй, то к дьяволу в преисподнюю. Отец Бенедикт злился, но терпел.
Наконец, положенное время истекло, и святой отец торжественно объявил о тщете всех усилий, омыл руки и ушел со сцены, отдав тем самым преступника в руки светским властям, то есть, сэру Роберту. Сэр Роберт встал с трона, специально вынесенного ради такого случая во двор, поднял руку, опустил и сел обратно. Потом многие говорили, что это очень важный ритуальный жест, утвержденный самим римским папой, но на самом деле никакого особого ритуала в этом жесте не было, палач и так знал, что ему делать. Сунул факел в вязанку хвороста и отступил от костра, несколько поспешнее, пожалуй, чем следовало бы. Но последнее неудивительно, ибо палач был одним из трех доверенных людей, о которых сэр Персиваль говорил сэру Роберту. Он прекрасно знал, какие адские зелья прячутся в недрах поленницы, и не собирался находиться рядом с костром, когда эти адские зелья вспыхнут.
— А чего кляп не вставили? — негромко спросил сэр Роберт сэра Персиваля.
— А на хера? — удивился тот. — Пусть орет.
Однако сэр Роберт был прав, а сэр Персиваль — неправ. Ибо чернокнижник начал орать, и орал он совсем не то, что ожидал услышать сэр Персиваль.
— Господи! — заорал Мелвин. — Видишь ты, что чист я перед тобой, и нет на моих руках крови, и на душе моей нет пятна! Предаю свою душу в руки твои, и проклинаю богомерзкого безродного колдуна Роберта и другого богомерзкого безродного колдуна Бенедикта! Да не будет им успеха ни в каком деле и да захавает адский Сатана их зловонные души! А тебя, господи Иисусе, не прошу ни о чем, ибо чист я перед тобой и не нуждаюсь ни в каком особом милосердии!
— Чего он не разгорается? — бормотал сэр Персиваль себе под нос. — Палача сожгу на хуй самого… Господи, ниспошли ветер, чего тебе стоит…
Подул ветерок.
— А-а-а!!! — завопил казнимый Мелвин.
— Чего сразу не взмолился, долбоеб? — сурово вопросил сэра Персиваля сэр Роберт.
Сэр Персиваль хотел было ответить: «А сам-то чего не взмолился, ваше высочество?», но постеснялся и промолчал.
И в этот момент случилось чудо. Никто не понял, как именно это произошло, но только что поганый чернокнижник корчился в очистительном пламени, и вдруг — раз! цепи обвисли, и нет у столба никого, а вокруг разлетается какая-то мелкая летающая херня. Что это была за херня — никто толком не разглядел. То ли голуби, то ли летучие мыши, то ли феи, а одна бабка из Фэрпорта клялась, что видела среди этих существ трех миниатюрных ангелов. А в следующую секунду Роберт понял, что с алхимическими предосторожностями он сильно переборщил.
Красное пламя в мгновение ока стало ослепительно-белым, вспухло грибовидным пузырем и с адским грохотом разлетелось во все стороны. А когда блеск затух, а гром утих, стало видно, что никаких летающих существ вокруг костра больше нет, а трое зрителей из первого ряда катаются по земле, безуспешно пытаясь сбить эллинский с одежды огонь. А костер больше не горит, ибо задуло пламя колдовским ветром.
— Пиздец, — сказал отец Бенедикт.
Сэр Роберт Локлир повернул голову, и отцу Бенедикту захотелось вскочить и поклониться. Ибо взгляд сэра Роберта был грозен.
— Я вас не понял, святой отец, — отчеканил Роберт.
— Простите, ваше высочество, вырвалось, — пробормотал отец Бенедикт и почтительно склонил голову.
— Однако святой отец прав, — заметил Реджи Хеллкэт. — Вы же сами видели, ваше высочество…
— Заткнись, — сказал ему сэр Роберт.
Реджи заткнулся.
Сэр Роберт оглядел их суровым взглядом и произнес, негромко, но очень весомо:
— Никакого пиздеца не было. Господь покарал чернокнижника священным пламенем и сжег дотла. Это понятно?
— Народ станет болтать… — тихо сказал Перси.
— Народ глуп, — заявил Роберт. — А мы с вами — нет. И потому правда на нашей стороне. И я настаиваю, чтобы вы, отец Бенедикт, разъяснили народу правду в ближайшей проповеди.
— Конечно, ваше высочество, — склонил голову святой отец.
После этого сэр Роберт поднялся с трона и покинул ложу, никому ничего не сказав и ни на кого не глядя. На лице у него лежала печать великой заботы.
— Сдается мне, его высочеству это колдовство знакомо, — заметил Реджи.
— Нам с тобой оно тоже знакомо, — сказал Перси. — Помнишь, как чернокнижника вязали?
— Я говорю про другое колдовство, — сказал Реджи. — Про то, которое огонь разбрызгало.
Отец Бенедикт вдруг хмыкнул, как будто ему пришло в голову нечто неожиданное. Высокородные бароны уставились на него выжидательно, но тот покачал головой и ничего не сказал. А затем встал и пошел прочь.
— Сдается мне, отцу Бенедикту это колдовство тоже знакомо, — сказал Реджи.
Перси хмыкнул, но не так, как отец Бенедикт, а так, как хмыкают, когда кто-то говорит глупость. И тоже пошел прочь.
Сэр Реджинальд и леди Изабелла остались вдвоем. Реджи куртуазно поклонился и сказал:
— Прошу ваше высочество простить моим товарищам их невольную неучтивость. Сия неучтивость обусловлена исключительно нервным потрясением, но отнюдь не недостаточной воспитанностью. Позвольте предложить вам руку.
— Ну ни хуя себе захуярило, — сказала леди Изабелла и оперлась на протянутую руку.
Это были первые слова, которые она произнесла с самого начала казни.
— Позвольте, я отведу ваше высочество на кухню, — предложил Реджи. — Вам следует выпить немного вина для успокоения нервов.
— О да, — лаконично ответила Изабелла.
И они пошли успокаивать ее нервы.
Будучи профессиональным военным, сэр Реджинальд, сразу понял, что в костре полыхнул эллинский огонь. А будучи неглупым человеком, часом позднее он догадался, кто, зачем и по чьему приказу засунул в костер кувшин с эллинским огнем. А еще через час Реджи разумно предположил, что эллинский огонь отнюдь не является единственным алхимическим зельем, ведомым его высочеству, и как только Реджи это понял, природа странного взрыва стала для него совершенно ясна. А сэру Персивалю природа взрыва была ясна с самого начала.
Отец Бенедикт знал об эллинском огне ровно столько, сколько знает о нем любой образованный человек духовного сословия, то есть ничего не знал. Зато он знал, что такое скорчер (хотя и не ведал, что эта штука называется именно так).
Многие обращали внимание, что отец Бенедикт все время ходит с одним и тем же посохом и никогда с ним не расстается, даже ночью ставит в изголовье кровати. Монахи Локлирского аббатства шутили, что отец Бенедикт ходит с этим посохом даже в баню. Это не было правдой, потому что когда отец Бенедикт шел мыться, он всегда оставлял посох в предбаннике.
Многие полагали, что посох отца Бенедикта чудотворен, но конкретный механизм чудотворения был известен только ему самому. Этот механизм был очень прост: направляешь набалдашник на цель, суешь палец в дырку от сучка, и в следующее мгновение из посоха вырывается неведомая субстанция, воспламеняющая и разрывающая все на свете, за исключением хладного железа. Хладное железо просто раскаляется докрасна.
Когда отец Бенедикт произнес слово «пиздец», все подумали, что он говорит о летучих существах, на которых распалось тело проклятого чернокнижника за мгновение до неминуемой смерти. Но на самом деле святой отец этих существ даже не разглядел, он их принял за расплывчатых стеклистых червячков, которых время от времени видел из-за глазной болезни, пока не получившей названия в этой вселенной. «Пиздец» он сказал потому, что подумал, что кто-то разметал костер чернокнижника артефактом, подобным тому, что он некогда отобрал у побежденного дьявола и встроил в свой посох. Другими словами, где-то в окрестностях замка бродит непобежденный дьявол, а это уже реальный пиздец, потому что дьявола, имеющего такой артефакт, можно победить только сдуру, а дважды такие чудеса в одной жизни не случаются. При этом сэр Роберт прекрасно знает про «колдовство, которое разбрызгало огонь», но поделился этим знанием только с двумя самыми приближенными вассалами. Почему он держит это знание в тайне? Не вошел ли он в сношения с нечистой силой? На болоте он, правда, молился господу нашему Иисусу, но это само по себе ни о чем не говорит, чернокнижник Мелвин тоже делал вид, что молится. Очень трудно отличить искреннюю молитву от нечестивой имитации. Если не знать заранее, что есть что — практически невозможно отличить.
— Господи! — воскликнул Бенедикт. — Умоляю тебя, просвети, наставь и укрепи неразумное чадо свое! Не оставь в беде недостойного раба своего! Наступает нечистая сила на детей твоих, одолевают бесы и демоны! Душа его высочества в страшной опасности! Помоги, господи, не оставь, умоляю!
Долго и истово молился Бенедикт, и на исходе второго часа пришла к нему в голову дельная мысль.
— Благодарю тебя, господи, за отеческое наставление! — сказал Бенедикт.
Отбил двенадцать земных поклонов и пошел выполнять божью волю. Разыскал сэра Реджинальда и обратился к нему сурово:
— Исповедуйся, сын мой, не держи греха в душе.
— Дык я регулярно, — ответил ему сэр Реджинальд.
Тогда отец Бенедикт насупил брови и изрек:
— Немедленно.
— Хуясе у вас агентура, святой отец, — сказал сэр Реджинальд.
— Не агентура, а божье откровение, — поправил его отец Бенедикт.
— Хуясе, — повторил сэр Реджинальд.
И стал исповедоваться. Бенедикт узнал, что вчера, когда все перепились, господин барон спиздил из замковой сокровищницы три больших алмаза, ранее принадлежавших поганому чернокнижнику Мелвину. Очень хорошие алмазы, большие, красивые, хотя один треснут. Вот только продать их трудно — очень уж приметные. Но по осени будет ярмарка, приедут норвежские пираты…
— Достаточно об этом, — прервал отец Бенедикт исповедь грешника. — Положь драгоценности где взял, а в субботу доставишь в монастырь не одну подводу, как обычно, но две. Такова твоя епитимья. Продолжай каяться, чадо. Как еще попутала тебя нечистая сила?
— Да вроде никак, — ответил сэр Реджинальд и неловко перекрестился.
— Не лги мне, чадо, — сурово сказал отец Бенедикт. — По глазам вижу, скрываешь ты грех.
— Святой вы человек, отец Бенедикт! — воскликнул барон. — Насквозь паству видите!
И стал каяться, что на позатой неделе просодомировал одного поваренка, но не для греховного блуда, а исключительно из любознательности, захотелось попробовать, как оно по жизни. Кроме того, сэр Реджинальд за последний месяц наставил рога одному рыцарю и двум йоменам, растлил четырех пейзанских девиц и многократно приказывал счетоводу писать ложь в бухгалтерских книгах, дабы потом недоплачивать налоги его высочеству и его величеству. В непосредственных сношениях с нечистым сэр Реджинальд не признался.
Позже отец Бенедикт выслушал исповедь сэра Персиваля, но тоже не услышал ничего дельного.
Он очнулся на берегу ручья, под ракитовым кустом. Жутко хотелось пить, но не было сил вставать на ноги, и он поковылял к ручью на четвереньках, и лакал воду как собака, без помощи рук. Стало легче.
Он поднял голову, чтобы возблагодарить господа за чудесное спасение, и огласил окрестности горестным собачьим воем. Это изумило его, он грязно выругался, но из его глотки вырвалась не непристойная брань, а только лишь неразборчивое тявканье. И тогда он взглянул в ручей, и понял, что перестал быть человеком и стал псом. И тогда он завыл, и выл долго. И пришли из леса волки посмотреть на него, но зарычал он грозно, и удалились твари в смятении.
А потом он немного успокоился и стал рассуждать логически. Его имя Мелвин Кларксон, и он по-прежнему ярл Локлирский, что бы ни полагал по этому поводу злокозненный узурпатор. И он все еще жив, господь не оставил его, откликнулся на отчаянные молитвы, избавил от лютой казни. А что обратил в пса — так Мелвин делом заслужил суровую кару, нечего было предаваться богомерзкому блуду с дьявольским созданием. И не такая уж суровая эта кара, если сравнить с тем, что довелось испытать Иову или, скажем, Ионе. Они свои испытания выдержали, и Мелвин тоже выдержит свое, он, в конце концов, английский дворянин, а не жид пархатый. Главное — не терять веру.
Мелвин склонил голову и обратился к господу с благодарственной молитвой. Жаль, что в собачьем теле нельзя преклонить колени, и вообще трудно принять смиренную позу, сообразную творимому ритуалу. Но ничего, господь разберется, он не лох.
Молитва помогла. Уныние и отчаяние оставили душу Мелвина, он бодро гавкнул и направился по лесной тропе, куда глаза глядят. Через какое-то время он заметил, что проходя мимо больших деревьев, он каждый раз задирает заднюю лапу и ставит метку. Поначалу это открытие смутило Мелвина, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что не совершает ничего непристойного, следуя собачьей природе. Ибо разве не заповедано господом, чтобы каждая тварь следовала своей природе и стойко переносила тяготы и лишения земного бытия? Тут, правда, есть одна тонкость — у собаки не должно быть души, а у Мелвина она, несомненно, есть, но господу виднее, в кого вкладывать душу, а в кого не вкладывать, это ж надо иметь совсем беспредельную гордыню, чтобы критиковать всевышнего за его деяния. И вообще, если всевышнему угодно, чтобы смиренный раб вел себя каким-то конкретным образом, так, значит, так и будет, ибо ничего не случается под солнцем и луной иначе чем по воле господней. И нечего травить себе душу пустыми мудрствованиями, псу это не подобает. Нарвался на божий гнев — стойко переноси и не ропщи.
А потом Мелвин понял, что божий гнев, на который он нарвался, не так уж и силен. Ибо господь превратил его не в презренную ублюдочную шавку, а в могучего пса, какого и на королевской псарне не встретишь. Лапы Мелвина превосходили толщиной человеческую руку, а мощные челюсти перекусывали молодые деревца как тростинки. И встретил Мелвин на тропе четырех волков, он встопорщил загривок и обнажил зубы в угрожающей улыбке и зарычал грозно, и отступили волки, несмотря на то, что их было четверо, а Мелвин — один. Ибо могуч Мелвин, столь могуч, что любого волкодава победит с божьей помощью без проблем. Он и не знал раньше, что такие огромные псы встречаются в природе. Впрочем, раньше могли и не встречаться.
Лесная тропа привела Мелвина к полям, он оглядел поля и понял, где находится. Не так уж далеко унес его господь от лютой казни. Двигаясь без спешки, он доберется до замка примерно к закату. Стоп! А что ему делать в замке? Не служить же узурпатору предводителем своры! Или как раз служить? Может, в этом и есть смысл божьего испытания, чтобы Мелвин смирил гордыню, прислуживая своему обидчику? Типа, ударили по одной щеке, подставь другую… Нет, это хуйня какая-то! А может, всевышний ждет от Мелвина вовсе не смирения гордыни? Может, он дал ему мощные челюсти, чтобы перегрызть узурпаторову глотку? И спадет проклятие, и вернется к Мелвину Локлиру человеческий облик, и падут на колени вассалы и рабы… Стоп! А не нечистый ли это насылает искушение? Господи, помоги разобраться, на тебя уповаю!
Мелвин не знал, сколько времени он провел в молитве, может, час, а может, и все три. Но в конец концов всевышний подал ему долгожданный знак.
— Хуясе волчара! — внезапно прозвучало совсем рядом.
От неожиданности Мелвин подпрыгнул на всех четырех лапах и громко гавкнул. Хотел вскрикнуть «Бля!», но не смог ничего выговорить и просто гавкнул. А в следующую секунду он возблагодарил всевышнего всем сердцем, и тело Мелвина заскулило и завиляло хвостом.
Вдоль опушки леса проходила проселочная дорога, и сейчас на ней стояла легкая однолошадная телега, на которой сидел пожилой, упитанный и бородатый монах. Другой монах, молодой, долговязый и безбородый, стоял рядом.
— Сам ты волчара, — обратился упитанный монах к долговязому. — Не волчара это, но волкодав, притом охуительно породистый. Сбежал, небось, за течной волчицей, а теперь проголодался и к людям вышел. Гляди, как ластится!
Последние слова не пришлись Мелвину по нраву, он перестал вилять хвостом и убрал язык обратно в пасть. Пес он или не пес, он в любом случае остается дворянином, и нечего вести себя неподобающе.
— Не могу согласиться с вами, брат Мэтью, — сказал молодой монах. — В позатом году довелось мне побывать в стольном граде и там наблюдать охотничий выезд его величества. Уверяю вас, брат Мэтью, волкодавы совсем другие. Волкодав должен быть однотонно-серый, а этот пес белый в рыжих пятнах. Кроме того, волкодавы высокие и поджарые, а шерсть у них куда более жесткая, чем у этого божьего создания. Клянусь святым Бернаром, брат Мэтью, это не волкодав.
— Да мне похуй, — сказал брат Мэтью. — Ублюдок, должно быть.
«Сам ты ублюдок», подумал Мелвин, а вслух зарычал.
— Хуясе, Эндрю, посмотри на его ебальник, — сказал брат Мэтью. — Так смотрит, будто понимает. Заколдованный принц, бля. Принц, хлеба хочешь?
Мелвин вдруг понял, что голоден. Дворянская гордость подсказывала ему, что надо гордо отказаться, но пасть наполнилась слюной, а хвост сам собой замахал из стороны в сторону.
— Иди сюда, Принц, — позвал его брат Мэтью. — Хорошая собачка. Не хочешь гладиться? Ну и не надо, не больно-то хотелось. В натуре, принц, бля, гордый что пиздец. Пойдешь с нами, Принц? Экая хорошая собачка!