— Розы красные, фиалки голубые, — говорила ведьма. — У кошки четыре лапы, позади нее длинный хвост. У девочки Мэри был барашек. Одной ткачихе приснилось, что она бабочка, которой снилось, что она ткачиха. Я была в Бристоле, была в Хастингсе и в Истборне тоже была. Где земля греется первыми лучами, там птичья трель рвет тишину. Я положила мясо на хлеб, у меня есть голова, и шея тоже есть. Я прокрадусь шагами в последнюю тьму через дверь, на которой агнец изваян. Ненависть, ненависть, я твоя ненависть, я твоя ненависть, когда хочешь любви. Моя душа была на лезвии ножа.
Мелвин сидел посреди горницы, но не на полу, как положено собакам, а взгромоздившись на колченогий табурет. Удерживать равновесие было непросто, чуть махнешь хвостом — сразу все начинает качаться, того и гляди навернешься, и придется начинать обряд заново. Один раз он уже навернулся.
Перед тем, как начать обряд, ведьма запалила сухой травяной веник, заплетенный наподобие девичей косы. Теперь она ходила вокруг Мелвина противосолонь, размахивала этим импровизированным кадилом, и монотонно бормотала какую-то невероятную ахинею. Едкий травяной дым заполнил горницу, в глазах щипало, в носу свербело, а чихать нельзя, чихнешь — тут же окажешься на полу, и опять все заново. Пиздец какой-то.
— Ничего не трясется, кроме листьев на деревьях, — продолжала ведьма. — Матти Гровс ударил первым, лорд Дональд ударил вторым, а Лесли Гровс ударил позже всех, но сильнее всех. Ежик неуязвим для насилия. Боги, хозяева и люди, все помрут вместе в конце. Была бы у меня лента подвязать волосы, улетела бы, как беспечный ангел. Делай то, что по душе, на своем единороге.
Поначалу Мелвин прислушивался к ведьминым стишкам, пытаясь уловить скрытый смысл, затем перестал прислушиваться, наоборот, стал пытаться отвлечься от них, не думать о них, не обращать внимания на колдовской бред. Но когда бредовость слышимого превосходит все мыслимые границы, не обращать на него внимания становится решительно невозможно. Хоть молитву про себя читай…
— Вижу веру в твоих глазах, слышу веру в твоих слезах, — продолжала ведьма. — Иуда мой вождь, шепчет мне ночь. Длинные лодки увидены, воинский дух пробудился. Божий сын сидит на солнце, раздает душам мир и покой. Свойство вселенной суть бессмертная любовь. Гляди-ка сюда.
В руках ведьмы, откуда ни возьмись, появилась полупенсовая монетка на веревочке, и закачалась она из стороны в сторону, и завертелась вокруг своей воображаемой оси, и расступались перед ней дымные струйки и снова сливались позади, и следил за ней Мелвин глазами, и не мог отвести взгляд.
— Узор хаоса, — говорила ведьма. — Знак креста, имя розы, пламя в небе, знак креста. Два мира столкнутся, никто не спасется. Псы войны не ведут переговоров. Сей кувшин делал лучший в мире кувшинщик. Выпей, может, выйдет толк, был волчонок, станет волк. А теперь ответь мне: «Да».
— Да, — ответил Мелвин.
— ТАК ОБОРОТИСЬ ЖЕ ПОЛНОСТЬЮ! — заорала ведьма во всю сою глотку, и отвесила табурету могучего пинка.
Мелвин перекувыркнулся через голову и больно ударился спиной о земляной пол. Хорошо, что хижина у ведьмы такая бедная, был бы зажиточный терем с настильными полами — расшибся бы если не насмерть, то близко к тому.
— Да ты, девка, охуела! — закричал Мелвин.
— Тише, ваше высочество, — сказала ведьма и затушила травяную косу в бадейке с водой.
В этот момент до Мелвина дошло, что он снова принял человеческий облик. Расколдовала, чертовка! А он уже приготовился весь остаток жизни в собачьей шкуре пробродить, а теперь… А что, собственно, теперь? Его же теперь любая собака опознает в момент… да еще и голый…
Ведьма повесила остатки косы на стену, встала над Мелвином и стала его разглядывать. Затем села рядом, Мелвин автоматически положил руку ей на бедро, а она ему положила руку на чресла, и сграбастал он ее в объятия и овладел ею прямо на нечистом полу.
Потом они лежали и молчали, ибо говорить было нечего. А потом ведьма сказала:
— Вашему высочеству надо еще раз оборотиться. Ваше высочество хоть и бессмертно и неуязвимо, но народишко искушать тоже не след.
— Бессмертно? — переспросил Мелвин. — Неуязвимо? Оборотиться?
— Ага, — ответила ведьма, приподнялась на локте и коснулась щеки Мелвина кончиками пальцев. — Ты же оборотень. Что, не знал?
— Э-э-э, — сказал Мелвин. — Ты как бы намекаешь, что я могу менять облик по желанию?
— Конечно, — ответила ведьма. — Раз ты оборотень, значит, нужная сила у тебя есть. Надо только поверить, что она у тебя есть. Я же не буду каждый раз тебя зачаровывать.
— Почему? — спросил Мелвин.
— Гм, — сказала ведьма. — И в самом деле, почему… Ну, давай так договоримся. Я тебя буду повсюду сопровождать и помогать тебе оборачиваться всякий раз, как понадобится. А ты меня будешь кормить, содержать, защищать… еще любить будешь, когда я попрошу. Я нечасто просить буду, не бойся. А всех наших детей, какие только народятся, признаешь официальными бастардами. Согласен?
— Наглая ты девка, — сказал Мелвин. — А если я тебе шею сверну прямо здесь?
Ведьма пожала плечами и сказала:
— Будешь потом прятаться по помойкам от людей сэра Роберта и думать: «Какой я был дурак, что не согласился».
Мелвин рассмеялся и сказал:
— Люблю наглых девок. Как тебя зовут-то?
— Бонни, — представилась девка. — Бонни Черная Зайка.
— Почему такое странное прозвище? — удивился Мелвин.
— Да так, — сказала Бонни и почему-то смутилась. — Как-то само прилипло.
— Хорошо, Бонни, договорились, — сказал Мелвин. — Давай, превращай меня в кого-нибудь… хотя нет, лучше оставь меня одного ненадолго, мне подумать надо.
— Подумай, не торопись, — кивнула Бонни. — Ты, главное, сердцу воли не давай, головой думай. Месть — дело такое, что торопиться не след. Вот, помнится, Эрик Припадочный…
— Оставь меня, — повторил Мелвин. — Не мешай думать.
Мелвин думал минут пять и ни до чего не додумался. Тогда он перестал думать и стал молиться. Бонни тоже стала молиться, но не господу Иисусу и святому Николаю, как Мелвин, а Одину, Фрее и одновременно пресвятой богородице. Ни одна из высших сил на молитвы не откликалась, и когда Мелвин и Бонни это поняли, они перестали молиться, совокупились еще раз и легли спать. А утром Мелвин сразу понял, что надо делать. Не зря люди говорят, что утро вечера мудренее. Не в первый раз, кстати, озарение приходит утром, вчера точно так же все получилось. Может, это общее правило при общении с богами и святыми? Надо будет при случае спросить Бенедикта. Перед тем как глотку ему перегрызть, ха-ха.
Идея, пришедшая Мелвину в голову, была проста. Не надо гоняться за двумя зайцами одновременно, надо выстроить цели в порядке убывания значимости и поражать их одну за другой. Вначале отомстить узурпатору Роберту, а уже потом начинать мстить святоше Бенедикту. А пока до Бенедикта руки не дошли — сделать его союзником. Потому что иметь в союзниках попа с чудотворным посохом и репутацией святого — дело хорошее, пользу от такого союзника трудно переоценить.
— Какой ты умный! — воскликнула Бонни, когда Мелвин поделился с ней своим озарением.
— Не богохульствуй, — одернул ее Мелвин. — Я не сам все это придумал, это мне господь подсказал, в ответ на вчерашнюю молитву.
— Извини, — сказала Бонни. — Давай его возблагодарим.
И вознесли они благодарственную молитву, и стали думать, что делать дальше. Если бы они жили на тысячу лет позже и в другой вселенной, они назвали бы происходящее мозговым штурмом. Но они жили там, где жили, и не знали таких мудреных слов.
Мелвин покинул дом Бонни за час до полудня. Теперь никто не узнал бы в нем Мелвина Кларксона Локлира. Теперь Мелвин был очень высоким и очень худым, его руки и ноги были необычно тонкими, голова — необычно большой, а лоб — необычно высоким. Любому прогрессору новый облик Мелвина напомнил бы пришельцев-инопланетян из древних комиксов, но жители Ноттамуна об инопланетянах ничего не знали, не успели еще сформировать такую концепцию. Но зато они хорошо знали, как выглядит святой Михаил на единственной иконе, имеющейся в их скромном сельском храме. Так вот, Мелвин стал теперь очень похож на святого Михаила. Только нимба над головой не было, а в остальном неотличим.
Мелвин был одет в длинный и роскошный коричневый плащ, а в руках он держал внушительный посох красного дерева, украшенный позолотой и еще не то жемчугом, не то яхонтами. Откуда взялись плащ с посохом — ни он, ни Бонни толком не поняли, эти предметы как-то сами собой наколдовались. Пока Бонни вычаровывала из Мелвина святого, она не думала, что раз Мелвин был голым, то и святой должен получиться голым, она раньше вообще не задумывалась, что святые под одеждой должны быть голые и без посохов, вот и получилось бог знает что. А дерево, из которого был сотворен чудесно возникший посох, походило на красное дерево одним только видом, но не весом. То ли посох получился пустой внутри, то ли дерево получилось неадекватно легкое, хер разберет. Впрочем, дареному козлу в зубы не смотрят, что бог послал, то и хорошо.
Бонни жила на краю села, как положено ведьмам, так что Мелвин рассчитывал покинуть Ноттамун без лишнего шума. Но не вышло. Не успела Бонни прикрыть за собой калитку, как по деревенской улице оглушительно разнеслось:
— А-а-а! Господи помилуй, велика твоя воля! А-а-а, охуеть не встать!
Это Жирная Мейбл узрела чудо и оповестила о нем всех соседей. Хорошо, что Мелвин и Бонни заранее договорились, что делать в подобном маловероятном случае. Не договорились бы — однозначно растерялся бы и запутался. Как же она визжит… Ебнуть бы ей по жопе святым посохом, да нельзя — слишком он хлипкий, переломится от удара…
— Благословляю тебя, дщерь моя, — обратился к Мейбл воплощенный святой. — Ты мою собачку не видела?
Дальше началось нечто несусветное. В считанные минуты вокруг них собралась огромная толпа, даже больше, чем вчера. И откуда взялось столько народу — деревня не такая уж и большая на вид… Все галдели, толкались, матерились, и каждый требовал благословения, а получив его — немедленно начинал плакаться, дескать, беда, ваша святость, не извольте отказать в смиренной мольбе, вам-то похуй, кому помогать, а мы страдаем. У одного корова доится хуево, прости господи, невольную риму, у другого коза съебалась, у третьего молоко скисает… Кстати о молоке…
Бонни поймала суровый взгляд новоявленного святого, подмигнула в ответ, бухнулась на колени и заголосила:
— Простите меня, люди добрые! Колдунья я богомерзкая! Сколько зла натворила я, ах, сколько зла!
Так добрые люди узнали, что колдун, которого вчера весь день искали, но не нашли, был вовсе не колдун, а ведьма. Бонни это была. Когда пес святого Михаила закончил исповедовать вышедших к нему сельчан, он, оказывается, потом пошел искать колдуна, но никто за ним не последовал, потому что кузнец Том как раз узнал, что Рик Ебнутый из соседнего двора ежедневно ссыт ему в колодец, начал пиздить охальника пудовыми кулаками, началась свалка… Не пожелали честные йомены прощать прегрешения друг дружке, устроили безобразную драку, и опечалился пес, и пошел прочь, и пришел к подлой колдунье Бонни, и увидела она священного пса, и пала пред ним на колени, и покаялась, и теперь она уже не подлая колдунья, а добрая волшебница.
На этом месте ее рассказ был прерван местным попом по имени Кейт и прозвищу Засоня. Вчерашнее сверхъестественное явление он проспал, да и сегодняшнее чуть было не проспал, от этого расстроился и теперь всеми силами стремился наверстать упущенное.
— Добрых волшебниц не бывает! — провозгласил он. — Ибо сказано в священном писании, что всякая магия богопротивна и богомерзка.
После этих слов наступила мертвая тишина. Йомены постепенно мрачнели, а Бонни бледнела. Мелвин понял, что надо срочно спасать положение.
— Ты чего проблеял, толоконный лоб?! — возмутился он. — Совсем охуел? Ты еще, может, скажешь, что Майская Королева суть поганое идолище? А какая невеста цветы на алтарь Фреи возлагает, так она типа проклята навек?!
Кейт смутился и забормотал:
— Ну… в писании написано…
— Завали ебало! — рявкнул на него Мелвин. — Еретик злоебучий! Сначала читать научись, долбоеб!
Дальше случилось неожиданное. Кейт упал на колени, разрыдался и стал сбивчиво и путано каяться, что так и не смог освоить грамоту, но скрывал этот печальный факт многие годы, потому что совершать обряды — ремесло куда более приятное и почетное, чем тяжкий земледельческий труд, хотя и грех, конечно, совершать святые обряды безграмотному неучу.
— Эко святой пришелец ловко его приебал святым словом! — констатировал Фред.
— Заебатее, чем евонная псина, — поддакнул Барни.
— Дык хули, — серьезно кивнул Фред. — То псина, а то человек, ёбте.
Кто-то в задних рядах завопил, что раз поп неграмотный, то все совершенные им крещения, стало быть, недействительны, а все ожененные им супруги суть прелюбодеи.
— Вот, бля, пиздец! — констатировал Фред. — Кейт, бля, так мой папашка из-за тебя в огненной геенне теперь полыхает, нах?!
— Повесить попа за яйца! — закричал Барни.
— Погодите, — сказал Мелвин и поднял руку, призывая народ к вниманию. — Неграмотность священнослужителя вовсе не является препятствием…
Бонни толкнула его в бок, дескать, пойдем, все равно никто не слушает.
— Да пошли они на хуй, смерды бестолковые, — согласился с ней Мелвин. — Пусть хоть всех себя перевешают, мудаки.
— А как же оброк? — удивилась Бонни.
— Какой на хуй оброк? — в свою очередь удивился Мелвин. — Ноттамун — село монастырское, пусть об оброке Бенедикт беспокоится. А ты разве не знаешь, кому оброк платишь?
— Мне похуй, — махнула рукой Бонни. — Ни разу продуктами не платила, всегда натурой.
Они покинули село, и никто не заметил их ухода. Попа, кстати, так и не повесили, только лишь отмудохали, да и то не очень сильно. Кто-то вовремя сообразил, что перед тем, как вешать попа, надо сначала где-то раздобыть нового, потому что иначе святые обряды творить будет некому и за каждой святой придется пиздюхать за пять миль, а это никому на хуй не сдалось. Так что неграмотный Кейт отделался легким испугом.
— Глядите, ваше высочество, что бойцы на поляне нашли, — сказал Реджи и продемонстрировал сэру Роберту птичье перо. — У дракона из крыла выпало. Как у орла, блядь.
Роберт внимательно изучил предъявленное и состроил скептическую гримасу.
— Что-то я сомневаюсь, что оно реально от дракона, — сказал он. — Перо как перо, может, оно от орла и есть на самом деле. Или от совы.
— Может, и так, — пожал плечами Реджи. — Но вряд ли. Там рядом щепотка пуха к ветке прилипла, так этот пух точно драконий, не совиный и не от орла. Вот, извольте взглянуть, на рукаве принес. Везде, сука, липнет.
Роберт посмотрел на предъявленный пух и сказал:
— Да хуй с ним, драконий, не драконий, меня не ебет.
И равнодушно отвернулся.
Сэр Роберт Локлир имел одну особенность характера, не вполне приличествующую знатному феодалу. Он не умел в полной мере управлять выражением своего лица, недостаточно ловко скрывал от собеседника свое текущее душевное состояние. Об этом недостатке Роберт знал и активно работал над его устранением. И неплохо работал, вот сейчас, например, Реджи Хеллкэт так и не понял, насколько его высочество озадачен и смущен. Дело в том, что Роберт видел этот самый липкий пух далеко не впервые. Просто раньше он не знал, что этот пух драконий, а теперь узнал.
— Вот что, Реджи, — сказал Роберт. — Помнишь, мы как-то на днях всю ночь бухали, тогда еще дракон в первый раз появился… Ты не помнишь, что мы тогда отмечали — наше с Беллой венчание или просто помолвку?
Реджи рассмеялся, хлопнул Роберта по плечу и сам испугался собственной смелости.
— Прошу простить, ваше высочество, это я от неожиданности, — сказал он. — Я гляжу, ваше высочество знает толк в благородном отдыхе, ха-ха-ха!
— Короче, — сурово произнес Роберт.
— Праздновали помолвку, — разъяснил Реджи. — Невеста, правда, к концу пира сама запуталась, фату нацепила… ну, понятно, перепились все… Я тоже, по-моему, под конец «горько» кричал… Но точно не помню, в голове все перемешалось. А что, ваше высочество?
— Ничего, — буркнул Роберт. — Я-то все думал, где обручальное кольцо проебал…
Реджи рассмеялся еще раз, извинился, вспомнил какое-то срочное дело и поспешно удалился. Вскоре из-за кустов донесся его жизнерадостный хохот.
Роберт не стал предпринимать опрометчивых шагов. Весь день он размышлял, а за ужином принял окончательное решение. Дождался, когда Белла перестанет жрать (за столом она часто забывает о хороших манерах, чавкает, прости господи, как свинья у корыта), и вежливо обратился к ней:
— Леди Изабелла, не соблаговолите ли пройти со мной в опочивальню? Хочу задать пару вопросов по обустройству наших покоев.
— Конечно, милый! — воскликнула Белла, утерла сладкие губы ладонью, которую тут же облизала (надо потом напомнить, чтобы не забывала пользоваться специальной тряпкой), и протянула жениху руку, чтобы тот куртуазным жестом увлек ее за собой. Роберт взял тряпку со стола, вытер невесте руки (Белла чуть-чуть смутилась) и повел в опочивальню.
На всем пути от трапезной до опочивальни лицо Роберта не выражало никаких особенных чувств. А когда они вошли внутрь, Белла повисла на шее жениха, приготовила губы для поцелуя, и въебал ей Роберт кулаком в эти самые губы прямо с размаху, и лицо его по-прежнему оставалось спокойным и непроницаемым.
— Что за на хуй… — начала возмущаться Белла, но не договорила.
Роберт пресек истерику в зародыше — двинул левой под дых и сразу правой в ухо, и коленом по круглой жопе, и сапогом туда же вдогонку. И пока хватит, ибо благородные дворяне упавшего противника не добивают, в особенности женщин.
Отмудохав невесту, Роберт задвинул закрыл дверь на засов, сел в кресло и спокойно сказал:
— Рассказывай.
— Чего рассказывай?! — возмутилась Белла. — Мудак ты злоебучий!
И утерла нос, как крестьянская девка, прости господи, никаких хороших манер, сука, блядь, деревенская. Рука Беллы окрасилась кровью, это странно, в нос не бил, не иначе, от гнева кровища потекла, такое, говорят, случается.
— Скотоложница, — охарактеризовал невесту Роберт. — Драконоебка драная.
Белла крякнула и заткнулась. Некоторое время испуганно глядела на Роберта, затем внутри нее что-то переключилось, и она завопила:
— Да ты совсем сдурел так ревновать?! Какой на хуй дракон?!
— Неубедительно, — прервал ее Роберт. — Не умеешь врать правдоподобно — не ври вообще. Лучше расскажи, чем он тебя прельстил, не чарами ли сатанинскими?
Белла задумалась, затем решилась:
— Конечно, сатанинскими чарами, чем же еще. Он же дьявольский, этот дракон. Поначалу я с перепугу не разобралась, в чем там дело было, а теперь точно вижу, сатанинские чары меня терзают! Роберт, милый, Христом-богом молю, спаси меня от нечистой силы, что угодно для тебя сделаю!
— Помолвку разорвешь добровольно? — поинтересовался Роберт.
Понаблюдал, как меняется выражение лица невесты, и добавил:
— Да я шучу, не бери в голову.
— Пидарас, — сказала Белла.
— Не пидарас, а толковый организатор с хорошим чувством юмора, — поправил ее Роберт. — Впредь следи за языком, а то отведу на конюшню и отпизжу розгами, неделю сидеть не сможешь. И папа не заступится.
Белла потупила взгляд и смиренно проговорила:
— Примите мои смиренные извинения, дражайший мой супруг и повелитель.
— Какой на хуй супруг?! — возмутился Роберт. — Ты события не торопи, свадьбы у нас пока еще не было, только помолвка была. А будешь рога наставлять, особенно с драконом — вообще свадьбы не будет! Развратница хуева! Лучше бы конюху какому дала, извращенка, блядь…
— От конюха может ребеночек получиться, — возразила Белла. — А вашему высочеству вряд ли понравится воспитывать ублюдка. А от драконов у человеческих женщин детей не бывает. Так что будьте спокойны, мой повелитель, я еще не совсем ебанулась, кое-что еще разумею.
— И то благо, — согласился Роберт. — А теперь вали на хуй, не желаю больше видеть тебя!
Изгнав невесту, его высочество призвал главного егермейстера сэра Стивена Гилмора, и приказал тому готовить большую облаву на богомерзкого дракона. Сэр Стивен потеребил седую бороду и сказал в ответ:
— Не смею докучать вашему высочеству непрошеными советами, однако осмелюсь заметить…
— Короче, — перебил его Роберт. — Не тяни хорька за яйца, дело говори.
— Дык я чего… — замялся егермейстер. — Отец Бенедикт того самого… изгнал, так сказать, крестной силой…
— На крестную силу надейся, а сам не плошай, — процитировал Роберт народную мудрость. — Господь помогает тому, кто сам себе помогает. Осознал?
— Так точно! — ответил сэр Стивен и вытянулся, как в пешем строю при приближении главнокомандующего.
— То-то же, — глубокомысленно произнес Роберт. — К завтрашнему утру успеешь все подготовить? Тогда выступаем на рассвете. Проинструктируй псарей, чтобы собаки были в наилучшей форме, и замысел облавы досконально продумай, дракон — это не вепрь и не медведь, это зверюга охуеть какая сообразительная. И обязательно учти, что он по деревьям лазит, как медвежонок, и даже ловчее. Осознал?
— Так точно! — рявкнул сэр Стивен. — Разрешите уточнить один частный вопрос?
— Уточняй, — разрешил Роберт.
— Как дракона убивать будем? — спросил Стивен. — Меня на последнем молебне не было, но ребята говорили, что если от дракона какой член отрубить, то отрубленное прирастает, где росло, а если его целиком разъебать, священным огнем, например, то получившийся пепел оборачивается неведомой хуйней, и хуйня эта улетает на хуй, и расхуярили дракона или нет — хуй его разберет. Я сам в драконоборчестве опыта не имею, но сдается мне, эту тварь ни копьем проткнуть, ни стрелой поразить толком не получится. Может, ядом попробовать? Приказать бабкам, чтобы бледных поганок насобирали…
— Не пойдет, — прервал его Роберт. — У бледной поганки яд медленный и поражает только печень, а когда дракон распадается на мелкую хуйню, какая там, к хуям, печень? Не сгодятся бледные поганки.
Стивен печально покачал головой и сказал:
— Мухоморы тем более не сгодятся. Мухомором и мужа не всякого с ног свалишь, а уж дракона-то… Гадюк наловить много тоже не получится, не сезон… Затрудняюсь даже предположить, ваше высочество, какой яд тут пригодиться может…
— Предлагаешь отменить облаву? — спросил Роберт. — Типа, нехай господь позаботится?
— Было бы неплохо, — кивнул Стивен.
— Хуй тебе, а не неплохо! — веско произнес Роберт. — Возлагать на всевышнего то, что под силу дворянину — кощунство и богохульство, это все равно, что божье имя маленькими рунами написать или сказать, типа, бога на хуй.
— Свят-свят-свят! — воскликнул Стивен и испуганно перекрестился.
— Мы таким путем не пойдем, — продолжил Роберт свою речь. — Мы пойдем другим путем. Мы дракона убивать не будем, мы его заживо похороним.
— Ого! — восхитился Стивен. — Не сочтите за лесть, ваше высочество, но вы гений! Заловить сетями, опутать и в яму… или в склеп…
— В железную клетку, — уточнил Роберт. — Запутаем сетью в пять слоев, а сверху хладное железо, и пусть там сидит до страшного суда. И святой водой поливать два раза в день для. Еще можно монаший пост выставить, пусть молятся непрерывно, чтобы ему еще хуевее стало. Здорово я придумал?
— Так точно, ваше высочество! — согласился Стивен. — Разрешите выполнять?
— Выполняй, — разрешил Роберт. — По ходу с Реджи посоветуйся, он в охоте не силен, но военачальник во всем уделе наилучший, не считая меня. А в специальных мероприятиях однозначно наилучший, я имею в виду засады всякие, блокирования, прочесывания… Леса в его владениях самые густые во всем уделе, там такая браконьерская вольница опизденевшая… Как подготовишь замысел, обсуди его с Реджи, он парень толковый, плохого не посоветует. Осознал?
— Так точно! — вытянулся Стивен.
— Тогда иди с богом, — сказал ему Роберт.
После Стивена кабинет ярла посетил новоиспеченный дворянин Джон Сильвер. Ему Роберт собирался поручить самую грязную часть предстоящей работы — непосредственное пленение богомерзкой твари. Очень уж опасное это дело, притом не только для земной жизни осмелившегося, но и для бессмертной души.
— Я в тебя верю, Джон, — сказал ему Роберт. — Ни в кого не верю, а в тебя верю. Из всех этих мудаков благородных любой зассыт, кроме разве что Реджи, а ты не зассышь. Ты и на болоте не зассал ни в первый раз, ни во второй, значит, и теперь сохранишь присутствие духа. Предать — предашь, если случай представится, но не более того. Но предать тебе не представится случая, потому что этот пернатый дракон — такая богомерзкая сатанинская тварь… Ты чего дергаешься?
Сэр Джон Сильвер сделал странное движение, как будто собрался пасть на колени, но передумал.
— Ваше высочество, я не думал, что вы знаете… — начал он и замолчал, не зная, как продолжить свою мысль.
— Я много чего знаю, — снисходительно улыбнулся Роберт. — Тут ничего особенного знать не надо, надо просто в людях разбираться. Долго, небось, на болоте взывал к неведомым сущностям с предательскими речами? Да не отворачивайся, по глазам вижу, что долго. А что обещал за помощь? Только бессмертную душу или что-то сверх?
— Бессмертную душу не обещал, — ответил Джон после некоторого колебания. — Не догадался. Обещал богатые жертвоприношения.
Роберт расхохотался. Он представил себе, как товарищ Горбовский с серьезным видом сидит на троне (нет, скорее, лежит, ха-ха), а Джон Сильвер возлагает к его ногам золото и меха, и еще пригожих рабынь, ха-ха-ха!
— И как? — спросил Роберт, отсмеявшись. — Что кибермозг ответил?
Лицо Джона стало озадаченным.
— Кибермозг? — переспросил он. — Так зовут духа того места?
— Вопросы здесь задаю я, — сказал Роберт.
— Прошу меня простить, — склонил голову Джон. — Никто мне не ответил, ни кибермозг, ни кто-либо еще. Все оттарабанил как положено, но ответа не дождался.
— Неубедительно, — констатировал Роберт. — Не договариваешь, Джон, давай, признавайся, что ты там еще натворил.
— Я вашему высочеству честно не лгу, святой богородицей клянусь! — воскликнул Джон. — Мне реально никто не ответил. Да, признаю, вынашивал предательский замысел, взывал к сверхъестественным силам, просил помогать не вашему высочеству, а мне. Но ответа не получил. Христом-богом клянусь, не обманываю я ваше высочество ни в какой малости!
— Долбоеб ты, Джон, — добродушно произнес Роберт. — Если бы на твое мудацкое предложение кто-нибудь ответил, я бы очень удивился. Те сущности не нуждаются в жертвоприношениях, они…
Он махнул рукой, не договорив. Джон открыл рот, чтобы что-то спросить, но не спросил, постеснялся. Ну и хер с ним.
Больше о прогрессорской базе они не говорили. Роберт поставил задачу, Джон задал уточняющие вопросы, получил ответы и удалился исполнять. А Роберт направился в опочивальню, предварительно приказав подать туда вина и фруктов. Посылать за Беллой он не стал, ему стало интересно, как быстро она прибежит заглаживать вину. Белла прибежала через полчаса, Роберт сделал вывод, что отношения с прислугой его невеста выстроила правильно. Умненькая девочка, хорошего наследника родит, не зря Роберт поддался на ее провокацию. Или, может, это была не провокация, а божий знак?.. Нет, так думать не следует, мифологическое мышление цивилизованного человека недостойно, нехуй уподобляться необразованным дикарям. Им, впрочем, недолго предстоит оставаться дикарями, вот разберемся с драконом-оборотнем, можно будет продолжить строительство коммунизма в отдельно взятом ленном владении. Проблем, конечно, будет выше крыши, но ожидаемый результат того стоит.
Белла прервала благочестивые рассуждения жениха самым беспардонным образом. Он не возражал.
— Сучка ты моя ненаглядная, — подвел он итог примирения получасом позже.
— Мяу, — невпопад отозвалась ненаглядная сучка. — Дай кубок, вина налью.
Дальнейшее Роберт помнил смутно. И когда какой-то лакей попытался разбудить его на рассвете, Роберт сразу послал лакея на хуй, ибо когда голова трещит и раскалывается, а во рту словно кошки насрали, выбираться из теплой постели и пиздюхать на охоту — эта идея представляется не самой толковой. Ну их на хер, сами дракона изловят, не маленькие.
Роберт так и сказал лакею, и повелел передать эти слова Реджи Хеллкэту, ничего не искажая и не приукрашивая. Дескать, пусть славный барон лично руководит охотой на адского выползня, выражаю доверие и уверенность, что тот справится с оказанной честью и ничего не посрамит. И не с таким справлялся.
Сэр Реджинальд прокомментировал эти слова следующим образом:
— Доверие, блядь, и уверенность, залил зенки, алкаш злоебучий… Эй, бойцы, не спать! Командовать охотой буду я! Выдвигаемся!
Нестройной толпой охотники стали выдвигаться к месту вчерашнего молебна. Собаки взяли след мгновенно — богомерзкий дракон, оказывается, посещал эту поляну минувшей ночью и похоже, что тонна святой воды, разбрызганная по траве и кустам, не побеспокоила его ни в малейшей степени. Бродит, пизденыш сатанинский, по освященной земле, и все ему похуй.
— Сдается мне, отец Бенедикт с этим ритуалом что-то проебал, — заметил Реджи, когда следопыты доложили ему результаты своего расследования.
Сэр Стивен Гилмор благочестиво перекрестился, затем сделал знак, отгоняющий нечистого. Реджи заметил это и сказал:
— Хватит лицемерить, Стив! Истинно высокий рыцарь прост как пол-пенса, и всегда говорит правду, невзирая на лица и духовные титулы. Ибо если кто чего проебал, так, значит, проебал, и нехуй льстить и умалчивать! Вон, покойный Кларк Локлир, когда Вильгельм Викинг под Кларабелла бросил конницу в прорыв, а его величество изволил впасть в панику, что тогда сделал сэр Кларк? Ухватил королевского коня под уздцы, и захуярил его величеству латной перчаткой в еблище, чтобы тот собрался и не позорил монаршую честь. И что сказал ему Волчий Клык после этого, знаешь? «Спасибо, дружище, что вразумил», вот что сказал его величество. Ибо когда огреб пиздюлей за дело, нет в этом урона дворянской чести, а когда лицемеришь и лизоблюдничаешь — тогда урон есть! Понял теперь?
— Гм, — ответил Стивен и не добавил к этому междометию ничего поясняющего.
— Осмелюсь заметить, сэр Реджинальд, — вмешался в разговор Джон Сильвер, — мне показалось, что сэр Стивен не одобряет упоминания в беседе имени покойного сэра Кларка.
— Да мне похуй, что он одобряет, а что нет! — воскликнул Реджи. — Кларк Локлир был великим мужем, не зря его Волчий Клык по пьяни братом называл. Нынешный наш ярл тоже муж серьезный, интриги плетет охуительно, в колдовстве знает толк… Да что ты, блядь, дергаешься, как монашка на хуе?! Ты рыцарь или тварь дрожащая? Бери пример с Джона, вон, в дворянство произведен без году неделя, а все важное уже понимает. Сидит в седле, такой лихой, и все ему похуй. Правда, Джон?
— Так точно, сэр Реджинальд, — отозвался Джон.
— Вот и заебись, — подвел Реджи итог разговору. — Ну, где там этот черт в перьях?
Позже сэр Стивен говорил, что сэр Реджинальд зря задал этот вопрос, ибо благородному мужу не следует лишний раз поминать нечистую силу, дабы ненароком не призвать. Но сам сэр Реджинальд отрицал, что призвал дракона этим возгласом. Дескать, случайное совпадение и не ебет.
Как бы то ни было, дракон выскочил из кустов точно в тот момент, когда сэр Реджинальд задал тот самый злополучный вопрос. Дескать, ваше благородие изволило интересоваться? Так вот он я!
Первыми жертвами дракона стали пятеро волкодавов с псарни его высочества. Эти звери были не столь велики и могучи, как волкодавы его величества, а с легендарными ирландскими волкодавами вообще не шли ни в какое сравнение. Тем не менее, звери были суровые, против троих не всякий воин выстоит, а против пятерых — вообще никто.
Первых двух псов дракон убил раньше, чем те его заметили. Выпрыгнул из малинника, вспорхнул куцыми крылышками, выбросил вперед жилистые ноги с огромными когтями, и двух собак не стало. По идее, после такого двойного удара дракон должен был упасть, но он затрепетал своими недокрыльями, и удержался на ногах каким-то чудом. И тогда три пса бросились на него с трех сторон, и ухватил он одного зубами, другого проткнул когтем, а третий вцепился в драконий хвост и так висел, не зная, что делать дальше, пока пиздец не дошел до него в порядке общей очереди.
Расправа над собаками заняла гораздо меньше времени, чем требуется для ее описания. И когда дракон покончил с волкодавами, он бросился на людей, которые все еще стояли с мечами в ножнах и глядели на дракона охуевшими глазами. И началось мочилово.
Позже ярл Роберт пытался восстановить целостную и непротиворечивую картину происходившего тогда на поляне, но не преуспел. Если подходить к рыцарским докладам некритично, получалось, что каждый дворянин пронзил адскую тварь не менее трех раз, а голову дракону не срубил только ленивый. Но все эти ратные подвиги не принесли общего успеха, потому что Джон Сильвер не набросил на дракона сеть, но сидел в седле неподвижно и оцепенело, и тупил до тех пор, пока лошадь не понесла и не унесла его с поля боя на хуй. А те четверо кнехтов, кому было поручено окончательно запеленать дракона, когда сэр Сильвер его обездвижит, эти кнехты съебались с поля брани в первые же секунды. Но потом они, конечно, все отрицали, дескать, сохранили присутствие духа, атаковали, не преуспели, но чести не посрамили.
Дракон прошел сквозь строй загонщиков, как нож проходит сквозь масло. Помимо собак, он зарезал одну лошадь и пытался порезать нескольких бойцов, но не смог пробить когтями доспехов. Впрочем, Роберт подозревал, что большинство воинов, хвастающихся порванными плащами, порвали их самостоятельно, чтобы лучше обосновать собственное хвастовство, а заодно избегнуть обвинений в трусости. Потому что если говорить непредвзято, храброе воинство при виде дракона попросту разбежалось, не только не выполнив приказ, но и не предприняв к тому никаких заметных действий. Зассали, короче говоря.
Сэр Реджинальд был сильно расстроен итогом облавы. Сам-то он никакой трусости не проявил, наоборот, яростно и целеустремленно рвался в бой, а ругался при этом так, что у привычных ко всему рыцарей уши вяли, как у красных девиц на королевском пиру. Но не смог барон окропить свой славный меч драконовой кровью, не сумел пробиться к адской твари через охваченную паникой толпу, в которую в мгновение ока обратилось вверенное ему воинское подразделение. Позор, да и только! Не рыцари, а хомячки какие-то недоделанные, прости господи.
Его высочество выслушал до конца сбивчивый доклад первого рыцаря и прокомментировал услышанное так:
— А правду ли говорят, что дракон сей обладает богомерзкой магией, вселяющей панический страх в сердце всякого воина, который…
— Хуёрый, блядь! — непочтительно перебил ярла сэр Реджинальд, и некоторое время матерился, яростно и почти бессвязно.
Но основная мысль улавливалась, хотя и с трудом. Если бы сэр Реджинальд смог выразить ее на нормальном человеческом языке, она прозвучала бы примерно так:
— Я глубоко убежден, что никакой иной магией, кроме особо отмеченной ранее, этот дракон не обладает и никаких особых мыслей и чувств в сердца людей он не вселяет. А те, кто утверждает противное, суть трусы, ищущие оправданий для собственной трусости. Лично я находился в момент атаки в непосредственной близости от дракона и никакого панического страха не ощущал, а ощущал лишь ебаный стыд…
— Достаточно, Реджи, — остановил барона Роберт. — Я все понял. Благодарю за службу, можешь идти.
Оставшись один, его высочество некоторое время бродил туда-сюда по кабинету, предаваясь размышлениям. Время от времени из его уст вырывались отрывочные слова и фразы наподобие «пидарасы», «а хули теперь», «кто не рискует, тому вообще пиздец», но в единое повествование эти слова не складывались. Наконец, ярл принял решение.
— Если какое безобразие прекратить нельзя, тогда надо его возглавить! — громогласно процитировал он какого-то древнего философа и позвонил в колокольчик.
Когда на вызов явился лакей, сэр Роберт приказал ему:
— Леди Изабеллу доставить ко мне немедленно!
— Дык она вроде в баню того… — пробормотал лакей.
— А мне похуй, — сказал Роберт. — Раз я сказал немедленно, значит, немедленно. Если она в бане — тащить сюда голую, а если она, скажем, в нужнике засела…
— Так точно! — прервал лакей начальственное словоизлияние. — Исполним немедленно!
И поспешно убежал, пока его высочество не конкретизировал свой приказ еще более непотребным образом.
Вопреки приказу его высочества, леди Изабелла прибыла к нему вовсе не голая, но облаченная в парадное платье и обработанная косметикой по полной программе. Роберт не стал возмущаться формальным нарушением приказа.
— Эко расфуфырилась! — сказал он. — Румян на морду наложила не меньше, чем у блядей в «Рыцарской радости»!
Леди Изабелла не знала, что «Рыцарской радостью» называется таверна в городе Хаддерсфилде, но смысл упрека поняла и попыталась обтереть морду кружевным рукавом.
— Отставить! — рявкнул Роберт. — Команды вытираться не было. Слушай приказ. Как стемнеет, пойдешь в лес, найдешь дракона. Передашь ему следующее. Я, ярл Локлир, отказываюсь от намерения истребить сие богомерзкое существо и, более того, готов заключить с ним союз. Клянусь Христом богом, пресвятой богородицей и собственной бессмертной душой, что окончательно и бесповоротно убедился в нецелесообразности продолжения нашей вражды, и готов встретиться с демонической тварью лично. Завтра в полдень приду с малой охраной на известную ему поляну под известное ему дерево. Там и поговорим. Поняла? Не слышу ответа!
— Гм, — сказала Белла. — А это… душа бессмертная…
— Ради благоденствия и процветания вверенного мне удела мне не жалко даже собственной бессмертной души, — заявил Роберт.
Белла помолчала, затем спросила:
— Ты серьезно?
— Нет, — ответил Роберт. — Каков вопрос, таков ответ. Запомнила, что надо дракону передать?
— Э-э-э… — сказала Белла. — Ну… например, да.
— Повтори, — потребовал Роберт.
Белла повторила. Не совсем точно, но в целом близко похоже.
— Сойдет, — констатировал Роберт. — Все, свободна. Как с драконом переговоришь, сразу докладывай. Если я к тому времени лягу спать — доложишь утром. Вопросы?
— Э-э-э… — сказала Белла. — Ты так просто меня отпускаешь на свидание с этим… Доверяешь?
— Нет, — покачал головой Роберт. — Ни в малейшей степени не доверяю. Я почти уверен, что он тебе снова вдует. Но мне насрать. Дитя от него ты не зачнешь, я по книгам проверил, а остальное мне похуй. Главное, чтобы ты передала дракону мои слова и принесла ответ. Да хоть всю ночь ебитесь, от тебя не убудет.
— Гм, — сказала Белла. — Не смею критиковать ваше высочество, однако ваши представления о супружеской верности…
— Правильно делаешь, что не смеешь критиковать, — сказал Роберт. — Пиздуй отсюда. Эммануэль, бля…
— Чего? — не поняла Белла.
— Ничего, — отрезал Роберт. — Пошла прочь.
Белла ушла. Роберт проводил ее задумчивым взглядом, и вдруг улыбнулся, но не так, как обычно улыбаются рыцари, ехидно и перекошено, а так, как раньше улыбался товарищ Горбовский, весело и лучезарно. Роберт представил себе, будто прошло пятнадцать лет, а то и все двадцать, он постарел, борода наполовину седая, Белла располнела и тоже наполовину седая, у них трое детей, а может, и пятеро, старший сын совсем взрослый, дом — полная чаша, и шлепает он любимую жену по толстой жопе, и возмущается она деланно, и кроет его диким матом. Но они оба понимают, что это только игра, притворство, на самом деле они любят друг друга, как Тристан и Изольда или Ланселот… с кем он там сюзерену рога наставлял… да похуй. При всех своих недостатках Белла все-таки отличная телка. Наглая, циничная, ебливая не в меру, но это даже хорошо, достойному рыцарю именно такая жена и нужна. Чтобы не расслаблялся, развивал стрессоустойчивость каждую секунду, каждое мгновение… А каких замечательных сыновей она ему родит…
— Эй, Белла, погоди! — позвал ее Роберт.
— Чего тебе? — откликнулась Белла.
— Я тебя люблю, — сказал Роберт. — Ты не обижайся, что я тебя отпиздил, это от любви. Давай на ближайший престольный праздник поженимся.
— Завтра, что ли? — удивилась Белла.
— Ты их уже наизусть помнишь? — рассмеялся Роберт. — Нет, не завтра, на следующий праздник. Но поженимся обязательно. Ты мне нравишься, Белла, ты родишь хороших сыновей.
— Ну вот, наконец-то сообразил, долбоеб тугодумный, — сказала Белла и попыталась состроить брезгливую гримасу, но не справилась и тоже рассмеялась.
Роберт заключил ее в объятия, некоторое время они целовались, затем Роберт сказал:
— Иди, любимая, я буду тебя ждать. Это очень важное дело. Очень многое зависит от того, договорюсь я с драконом или нет. Ты ведь не против стать ее величеством?
— Ах, любимый! — вздохнула Белла и они снова стали целоваться.
А потом Белла ушла договариваться с драконом.
Святой Михаил прибыл в Локлирское аббатство. Это был настоящий святой, снизошедший с небес во плоти, притом не в обычной человеческой плоти, но в особой небесной, видоизмененной пребыванием в раю рядом с самим господом-вседержителем. Редко кому доводится лицезреть такое чудо воочию, даже отец Бенедикт, которому, по всеобщему мнению, самому предстоит стать святым, даже он никогда подобного не видел и не слышал о таком. Более того, до последнего времени Бенедикт был убежден, что нисходящие с небес святые выглядят точь-в-точь как люди, а что на иконах они не слишком походят на людей — то объясняется исключительно недостатком художественного мастерства нынешних иконописцев. Однажды он так и сказал в субботней проповеди, и сегодня многие припомнили ему ту давешнюю оплошность. Против объективной реальности не попрешь, очевидно же, что по жизни настоящий святой выглядит не как человек, а в точности так, как изображено на иконе.
Второй сенсацией стало то, что Бонни Черная Зайка оказалась раскаявшейся колдуньей. То, что она при виде святого покаялась — ничего удивительного нет, в Ноттамуне, говорят, такое массовое покаяние происходило, что даже странно, что никого не повесили и не отмудохали до смерти. А вот то, что такая пригожая и популярная вдовушка невозбранно колдовала хер знает сколько лет, и никто ничего не замечал, даже сам отец-настоятель, который, по слухам, вдувал ей неоднократно… Не зря говорят, что хитер дьявол, не зря его называют отцом лжи, много у него ухищрений и обманных приемов, но в итоге всегда одерживает верх крестная сила… бла-бла-бла…
Отец Бенедикт стоял посреди двора и проповедовал монахам и послушникам, стихийно собравшимся вокруг своего пастыря, и почтительно внимавшим, ни дать, ни взять, кроткие агнцы. И когда отец Бенедикт закончил свою импровизированную проповедь и спросил, какие будут вопросы, молодой брат Эндрю, принявший постриг в прошлом месяце, поднял руку и спросил:
— Разрешите поинтересоваться, святой отец, почему пес святого Михаила пытался вас загрызть?
Отец Бенедикт досадливо крякнул и покраснел. Он уже задавал этот вопрос святому Михаилу, и тот ответил лаконично:
— А хер его знает.
Но повторять такой ответ сейчас было бы неразумно. Поэтому отец Бенедикт ответил так:
— То было досадное недоразумение. Ибо собака остается собакой, кто бы ею ни владел в данный конкретный момент времени. Ибо от сотворения мира не дано собаке полноценного разума и бессмертной души, и не мне и не вам осуждать божью волю. Понял?
— Так точно, — отозвался Эндрю. — А разрешите узнать, отец Бенедикт, вот когда святой Михаил пребывал в раю, эта собака тоже там находилась физически? И если да, то каким образом…
— Иди на хуй, сыне, не еби мне мозг, — прервал его отец-настоятель.
И растолкал свою паству, и удалился в келью предаваться молитвам и благочестивым размышлениям.
Святой Михаил в это время тоже удалился в келью, но не в одиночестве, а в обществе раскаявшейся блудницы. Вскоре из кельи стали доноситься характерные звуки, плохо сочетающиеся с понятием «святой». Эрик Припадочный сказал по этому поводу:
— Экий когнитивный диссонанс.
Но когда братья попросили его перевести эти слова с латыни на вульгарное наречие, Эрик затруднился.
Через час святой Михаил покинул келью и вышел на прогулку в монастырский сад. Было видно, что за время пребывания в райских кущах святой успел изрядно отвыкнуть от земной жизни. Походка его была не вполне уверенной, а огромная голова раскачивалась из стороны в сторону, как у кнехта-новобранца, впервые нацепившего стальной шлем. Брат Эндрю выразил недоумение по этому поводу, и брат Мэтью развеял его следующим образом:
— Сам подумай, долбоеб, откуда в раю материальное тело? Там хоть как у элефанта башку отрасти, все равно будет похуй, ибо нематериальное невесомо.
— А отчего у него, по-вашему, голова распухла? — поинтересовался Эндрю.
— От благочестивых размышлений, вестимо, — объяснил Мэтью. — Как у всех святых. Забыл, как иконы выглядят?
Эндрю рассмеялся и сказал:
— Вот, блин, подстава. Он-то, наверное, когда размышлял благочестиво, едва ли рассчитывал, что господь его пошлет в смертный мир с заданием. А теперь, наверное, уже жалеет, что переборщил с благочестием. Помните, брат Мэтью, вы какого-то древнего философа цитировали, что все хорошо в меру? Так святой Михаил, надо полагать, был благочестив не в меру, раз башка так распухла… Ой, что это с вами, брат Мэтью?
— Заткнись, кощунник! — рявкнул на него Мэтью. — Я тебе сейчас посвятотатствую! Вот доложу отцу-настоятелю…
Эндрю состроил испуганную гримасу и перестал кощунствовать.
Святой Михаил тем временем прогуливался по саду, а монахи и послушники наблюдали за ним издали, как бы бродя туда-сюда по своим делам. Каждому хотелось побеседовать с настоящим святым, потому что после такой беседы даже если не получишь явного благословения, все равно на страшном суде зачтется, а если получишь — это, считай, пропуск в рай поимел. Но, с другой стороны, подойдешь к святому в неудачный момент, проклянет он тебя, и будешь потом сидеть, как дурак, тысячу лет в чистилище посреди скрежета зубовного… Говорят, святой Михаил, когда удалялся в келью с Черной Зайкой, громко и недвусмысленно повелел не докучать ему, и до сих пор этого распоряжения не отменил, так что надо быть совсем безбашенным отморозком, чтобы его ослушаться. Но любопытно… Ходит по саду, как человек, цветочки нюхает, вон, морковку выдернул из грядки и сожрал, рассказать кому — не поверят.
Вскоре святой Михаил утомился гулять и направился к наблюдавшим за ним монахам и послушникам. Кто-то из юных послушников всплеснул руками, завизжал и помчался прочь, как испуганный заяц. Его примеру последовали другие, и когда большеголовый святой приблизился к созерцавшим его смертным, тех осталось только двое: Мэтью и Эндрю.
— Бенедикта ко мне, — потребовал святой Михаил. — Срочно. Я буду у себя в келье.
— Благословите? — неуверенно спросил Эндрю.
Святой не удостоил его ответом, отвернулся и пошел прочь.
— Фу, пронесло, — сказал Эндрю и перекрестился. — Как он на меня зыркнул, я уж думал, проклянет. Но не проклял. Пойду, пресвятой богородице свечку поставлю.
— Сначала отцу настоятелю доложи, потом свечку, — поправил его Мэтью.
Келья, в которой разместили святого Михаила, предназначалась для самых благородных гостей аббатства. Выглядела она необычно: голые каменные стены в пятнах плесени резко контрастировали с роскошной кроватью, отделанной красным деревом и застеленной грязноватыми простынями с изящной вышивкой. Посреди кельи стояли два табурета: один с изящными гнутыми ножками и весь в резьбе, а другой — грубо сколоченный из неструганных чурок. Дело в том, что эта келья почти всегда пустовала, за всю историю аббатства только одну ночь ее занимал ныне покойный Кларк Локлир, заблудившийся на охоте и заночевавший в аббатстве. Гобелены, покрывала и прочие предметы, предназаначенные для ее убранства, хранились где-то на складе, и теперь, когда они внезапно понадобились, монахи не смогли найти почти ничего. То ли проебали, то ли спиздил кто, хер разберет. Вот поэтому келья и выглядела так странно, вовсе не из-за того, что отец настоятель отнесся к визиту святого с ненадлежащей почтительностью.
Именно с этого почтительного объяснения начал свою речь отец Бенедикт, явившись по вызову небесного начальства. Святой Михаил выслушал оправдания аббата снисходительно, и если бы не рыжая шлюха, бесстыдно хихикающая на разобранной постели, Бенедикт, наверное, успокоился бы и перестал волноваться. А так успокоиться не удавалось, Бонни, казалось, специально дразнила его, улыбалась, подмигивала и болтала в воздухе голыми ногами. Того и гляди, раскроет свой бесстыжий сосальник, да и начнет рассказывать, чем они обычно занимались на исповеди. Ей-то бояться нечего, она уже покаялась. Может, тоже покаяться на всякий случай, профилактически, как говорят ученые люди? Знать бы еще, который из святых Михаилов почтил обитель своим присутствием… Если тот, кого легионеры распяли — этот поймет и простит, а если тот, который другой, или, не дай бог, третий…
— Короче, — прервал святой Михаил словоизлияние настоятеля. — У меня есть срочное дело к ярлу Локлиру. Ты будешь меня сопровождать. Распорядись, пусть седлают коней.
— А как же пир? — удивился Бенедикт. — Отметить благословенное прибытие… Свинью уже зарезали… Не хочу показаться высокомерным, ваша святость, но брат Роджер готовит намного вкуснее, чем повар его высочества…
— Милый, давай пожрем, — предложила Бонни. — Я проголодалась.
— Отвали, — сказал ей святой Михаил. — Я сюда не жрать явился, а волю всевышнего исполнять.
Бонни надула губки и сказала:
— Я уже поняла, как ты ее исполняешь.
Бенедикт нахмурился и сказал:
— Бонни, будь добра, заткни ебальник и не гневи божьего посланца. Если он тебя не проклянет, так я прокляну, коли не смиришься, как подобает скромной рабе божией.
— Ой, ой, ой, — издевательски пропищала Бонни и после этого заткнулась.
— Выезжаем немедленно, как только, так сразу, — приказал святой Михаил. — Иди, распоряжайся, и не заставляй меня ждать дольше, чем необходимо.
Через час послушник-посыльный позвал святого Михаила на монастырский двор, дескать, кони оседланы и все прочее тоже готово. Святой вышел на двор и воскликнул:
— Бенедикт, ты ебанулся? Мы не на войну едем, а в ближайший замок, на хера столько воинов?
— Осмелюсь заметить, ваша святость, это не воины, но братья, вооруженные и окольчуженные, — почтительно разъяснил отец Бенедикт. — Разве ваша святость не знает, что в окрестных лесах завелся дракон?
На нечеловеческом лице святого отразилось изумление.
— Моя святость ничего такого не знает, — сказал он. — Излагай подробно.
Следующую четверть часа отец Бенедикт подробно излагал историю появления дракона в окрестных лесах. Святой Михаил внимательно слушал и время от времени задавал уточняющие вопросы. Его нечеловеческое лицо на протяжении всего рассказа оставалось непроницаемо, за исключением момента, когда Бенедикт упомянул покойного Мелвина Кларксона. Тогда святые глаза сверкнули неземным огнем, и испугался Бенедикт, и приостановил рассказ, но уже в следующую секунду святой Михаил и сделал жест рукой, дескать, давай, продолжай, не томи. И продолжил отец Бенедикт печальное повествование о бедах и несчастьях, ниспосланных всевышним в сию окрестность за грехи.
— Я полагал, явление вашей святости связано с этим драконом, — сказал отец Бенедикт, закончив рассказ. — Я ошибался?
— Хер его знает, — ответил святой. — До твоего рассказа я про дракона ничего не знал, но теперь думаю… Пути господни неисповедимы…
— О да, — согласился отец Бенедикт и почтительно перекрестился.
— Ладно, поехали, — сказал святой. — С божьей помощью прорвемся.
Они не прорвались. Примерно на полпути, там, где над дорогой нависла толстая ветвь могучего вяза, на этой самой ветви затаился богомерзкий дракон. И когда процессия проезжала под ним, низринулся дракон прямо на святого Михаила, оглушительно вопя мерзким тоненьким голоском:
— Фрея сильнее, чем Иисус! Пиздец тебе, райский выползень, во имя любви и красоты!
Атака сатанинской твари застала святого врасплох, он остолбенел и только моргал своими огромными глазами. Но отец Бенедикт не утратил бдительности, выхватил свой чудотворный посох, навел на поганое отродье, и вырвалась из набалдашника святая молния, и въебала дракону прямо в грудь, и брызнули перья во все стороны, как бывает, когда уборщица случайно охуячит курицу метлой.
— Это мы еще посмотрим, кто сильнее и кому пиздец, — провозгласил Бенедикт гордо и величественно.
И встряхнулся дракон, и отбросил обожженные перья, и стало видно, что он обгорел совсем не так сильно, как можно было рассчитывать. И взмахнул дракон неимоверно длинным хвостом, и обвил концом хвоста святой посох, и вырвал его из руки настоятеля. И возжелал дракон ухватить сей посох своими погаными лапами, но не попустил господь, не дался посох ему в руки, не сложились уродливые пальцы должным образом, и завопил дракон горестно и нечленораздельно.
— С нами крестная сила! — закричал отец Бенедикт, воодушевившись.
— Ну ни хуя себе колдовство! — закричала Бонни. — Я тоже так хочу!
— Да я вас всех и так уебу! — закричал дракон.
И напрыгнул на святого Михаила, выставив вперед свои страшные когти. И вонзился один коготь в бедро святого, и дальше началось невероятное.
Сверзился святой с лошади, и стало его тело меняться, и не успел он коснуться земли, как перестал быть человеком и обернулся огромным псом, тем самым, который вчера намеревался загрызть отца настоятеля, и потом его (пса, не настоятеля) весь вечер искали и не нашли. И клацнул пес челюстями, собираясь ухватить дракона не то за руку, не то за ногу, но не ухватил, ибо промахнулся. И Эрик Припадочный перехватил дубину поудобнее, и произнес нелепые слова, никем в тот момент не понятые:
— Чужой против хищника, я ебу.
И напрыгнул дракон на пса повторно, и вонзил когти в его плоть, но прошли они насквозь, не пустив крови и, кажется, ничего не поранив.
— Так вот как разрешается тот парадокс про собаку в раю, — сказал брат Эндрю. — Святой Михаил своему псу как бы одалживает душу на время, и никакого парадокса нет.
Но его никто не услышал.
Пес тем временем извернулся, подпрыгнул и откусил дракону левую руку, перья так и брызнули. Священный посох, неправедно захваченный богомерзким драконом, закувыркался, улетел далеко в сторону и затерялся в высокой траве.
— Как лиса курицу, — прошептал брат Мэтью.
— С нами крестная сила! — повторно провозгласил отец Бенедикт.
И поднялась на дыбы его лошадь, и сбросила наездника, и умчалась прочь. И затерялся отец-настоятель в высокой траве — то ли спрятаться решил, то ли от падения дух вышибло.
Откушенная рука дракона задергалась и распалась на три то ли четыре крылатые херовинки, подобные не то голубям, не то летучим мышам, хер их разберет. И затрепетали крыльями эти херовинки, и полетели к дракону, который как раз отпрыгнул назад, разорвав дистанцию боя. И сели они дракону кто на голову, а кто на шею, и растворились в его теле. И выросла из дракона новая рука, и проклюнулись на ней перья, и выросли в мгновение ока до нормальных размеров.
— Неуязвимый, сука, — пробормотал брат Мэтью и скрипнул зубами.
Пес ринулся на дракона и повторно откусил ему ту же самую руку. Дракон изогнул шею, как адский зубастый лебедь, вцепился зубами в песий загривок и вырвал оттуда нехилый клок плоти. И плоть эта была вовсе не окровавленным мясом, нет, это была неясная серая субстанция, очень похожая на…
— Ребята говорили, что когда чернокнижника жгли… — начал Эндрю, но не закончил, потому что Мэтью сказал ему:
— Цыц! Быстро валим отсюда! К тому же, мы последние остались.
Эндрю огляделся и увидел, что все монахи уже разбежались, и сверхестественные существа сражаются в одиночестве. Про ушибленного отца Бенедикта, валяющегося без чувств, в тот момент никто не вспомнил.
Битва дракона и пса тем временем приобретала все более комический характер. Когти дракона невозбранно проходили сквозь плоть пса, не причиняя вреда, а откушенные псом части драконова тела превращались в летающие херовины и снова вливались в это самое тело. И никто не мог одолеть противника.
Пес, казалось, не замечал, что битва заходит в тупик. Подобно заводной игрушке, он вновь и вновь бросался на богомерзкую тварь, и тщетность всех усилий его, казалось, ничуть не заботила. Он не лаял и не рычал, он просто грыз и рвал тело врага, и облако летающих херовин вилось вокруг них непрерывно. А вот дракон явно испытывал неудобство от бесполезных телодвижений. С каждой минутой боя он все реже пускал в ход зубы и когти, вскоре он больше перестал атаковать, а только бегал по кругу, уворачиваясь от песьих укусов, и его сопровождали летающие херовины, порожденные укусами, от которых ему не удалось увернуться. Наконец, дракон устал бегать и вспрыгнул на ту самую ветку, на которой раньше сидел в засаде. Растопырился, как петух на насесте и заорал своим мерзким писклявым голоском:
— Накося выкуси, райский пидорюга!
К этому времени дракон лишился почти всех перьев, но, странное дело, стал от этого выглядеть даже более грозным, чем в полном оперении. Потому что теперь он походил не на петуха-великана, а на двуногого ящера.
— А я теперь знаю, почему в книгах драконов рисуют без перьев, — прошептал Эндрю. — Они же там после боя изображаются.
— Тсс… — прошептал Мэтью, и Эндрю замолчал.
В отличие от остальных монахов, эти двое не убежали с места битвы добра и зла, но затаились в густом кустарнике. Почему — они сами едва бы ответили. Скорее всего, из бестолкового любопытства.
— Откуда ты взялся, хуйло мохнатое? — возмущался ощипанный дракон. — Чего молчишь, бессловесная тварь? Хули человеком прикидывался? Ненавижу вас, христианских созданий, нет у вас ни чести, ни совести! Убил бы тебя, мудака, не будь ты неуязвимый! Но Фрея сильнее, чем Иисус! Победа будет за нами! Любовь и красота побеждают! Я выпью твой мозг и сожру твою печень! Убью богомерзкого Роберта и поганого Бенедикта, истреблю в Локлирском уделе мерзкую христианскую веру! Ибо Фрея суть добро, а Иисус суть мерзость! И да будет так воистину!
Завершив эту кощунственную речь, дракон спрыгнул наземь и ускакал прочь. Чудо-пес попытался его преследовать, но безуспешно — превосходство дракона в скорости было подавляющим.
Кусты зашуршали, раздвигаясь, и из них показалась рыжая мордашка ведьмы Бонни. Она, оказывается, тоже предпочла затаиться, а не убегать.
— Мелвин! — позвала она. — Мелвин, вернись!
— Мелвин? — глупо переспросил Эндрю.
— Тсс… — прошипел Мэтью и ткнул его локтем в бок.
Пес вернулся. Подошел к Бонни, ткнулся ей мордой в ладонь, позволил почесать загривок.
— Бедненький мой, — сказала ему Бонни. — Покусал тебя гадкий драконище… Что же за исчадие адское, хотела бы я знать…
Чудо-пес требовательно тявкнул. Бонни вздохнула и сказала:
— Дай отдышаться. Думаешь, легко тебя в человеческий облик перекидывать? Я и тогда едва осилила, а я у себя дома была, дома и стены помогают, и травки волшебные…
— Р-р-р, — сказал пес, вежливо, но настойчиво.
— Да как я тебя обращу? — возмутилась Бонни. — Ни талисманов, ни амулетов, ни травок волшебных! Если так невтерпеж, кувыркнись через пень, но ни хера не выйдет, обращение оборотня — ритуал серьезный, это тебе не порчу навести.
— Оборотень, — прошептал Эндрю. — Святой Михаил — оборотень. Ну ни хуя ж себе дела творятся!
— Да тихо ты, долбоеб! — шикнул на него Мэтью. — Увидят — убьют, мы с тобой уже столько тайн узнали, что за одну десятую убивают только так!
— Ой, бля… — огорчился Эндрю.
Чудо-пес подошел к трухлявому пню, на который указала Бонни, и перепрыгнул через него. Ничего не произошло.
— Неправильно прыгаешь, — сказала ему Бонни. — Надо не просто прыгать, а перекувырнуться в воздухе через спину.
Пес нечленораздельно прорычал нечто печально-обиженное. В его интонации явственно читалось, дескать, я тебе акробат и не мифическая обезьяна, чтобы в воздухе кувыркаться. Я, дескать, собака, а собакам такие движения не свойственны.
— Горе ты мое, — вздохнула Бонни. — Ну что с тобой будешь делать… Ну, давай попробуем вместе.
Следующие несколько минут они занимались совершенно безумным делом. Пес вставал перед пнем, припадал мордой к земле, а зад оттопыривал, как сука перед случкой, Бонни хватала его за задние лапы и пыталась перебросить его толстую жопу через пень, но ничего не получалось, потому что пес был большой и тяжелый, а Бонни — женщина некрупная, хоть и жилистая. Не хватало у нее сил, пес заваливался то вправо, то влево, и кувыркался не через пень, а через пустое место. Никакого превращения при этом, естественно, не происходило.
— Может, поможем? — прошептал Эндрю.
Мэтью ничего не ответил ему, только ткнул в бок, дескать, никшни и затаись, коли жизнь дорога.
— Господи, помоги рабе твоей ведьме праведной, — прошептал Эндрю.
Понял, что только что сказал, и начал глупо хихикать. Мэтью отвесил ему подзатыльника. Бонни, очевидно, услышала какой-то шум, замерла и стала прислушиваться. Но монахи затаились, и она решила, что послышалось.
Мудрые люди говорят, что если заниматься каким-нибудь делом достаточно долго и упорно, то рано или поздно что-нибудь получится. И правило это распространяется не только на обычные повседневные дела, но и на всякую извращенную херню, какая нормальному трезвому человеку не придет в голову никогда и ни за что. Если, например, маленькая рыжая женщина примется кувыркать через пень большую серую собаку, и будет делать это упорно и неустанно, то рано или поздно все у нее получится. Так и вышло.
— Фу, наконец-то, — сказал Мелвин Кларксон, отряхиваясь. — Я уже заебался.
— Ты долбоеб неуклюжий, — сказала ему Бонни. — Неужели трудно было помочь хоть чуть-чуть? Я тебе не грузчик такую животину ворочать.
— Кувыркательные движения собакам не свойственны, — сказал Мелвин. — А если бы ты не пиздела и не стонала, давно бы уже обратила меня и не устала бы совсем. Ленивая ты девка, Бонни.
Бонни нахмурилась, уперла руки в бока и сказала:
— Если бы не колдовство этой ленивой девки, ты бы, мудак, до сих пор по лесам бегал бы. Так что заткни ебальник и не пизди, а вырасти лучше одежду, чтобы голым не ходить, а то замерзнешь.
Мелвин опустил взгляд и увидел, что голый.
— Не понял, — сказал он. — Бонни, что значит вырастить одежду?
— То и значит, — ответила Бонни. — Ты же оборотень, тебе должно быть похуй что выращивать: шерсть или одежду. Или перья, как этому дракону. Я уже заебалась тебе одежду наколдовывать.
— Но я не умею! — воскликнул Мелвин. — Шерсть — она как-то сама собой отращивается, а управлять процессом я не умею.
— Ну и дурак, — сказала Бонни. — Дракон умеет, а ты не умеешь. Долбоеб.
— А причем здесь дракон? — не понял Мелвин.
— Он тоже оборотень, — объяснила Бонни. — Я смотрела, как вы грызлись, у тебя и у него плоть устроена одинаково, вы однотипные оборотни. Только он умный, а ты дурак.
Мелвин насупился и спросил:
— Почему это я дурак?
Он хотел, чтобы вопрос прозвучал грозно, но не получилось. Очень трудно быть грозным, когда ты голый. Вот и на Бонни его попытка не произвела ни малейшего впечатления.
— По жизни дурак, — сказала она. — Ты когда псом оборачиваешься, речь утрачиваешь напрочь, а дракон в любом облике разговаривает, как человек. Ты когда дерешься, прешь напролом, как мудак, а дракон соображает, когда надо драться, а когда лучше убежать. А когда дракон отращивает новый член взамен откушенного, он сразу перьями покрывается, а у тебя шерсть растет только там, где ни разу не откусили. Дурной ты оборотень, недоделанный.
— Гм, — сказал Мелвин.
Бонни подошла к нему и потрепала по плечу.
— Да не расстраивайся ты, — сказала она. — Я не в обиду говорю, а чтобы ты понимал. Одежду я наколдую, только лучше сначала, наверное, снова принять облик как на иконе. А то узнает кто в лицо, не дай бог… Бенедикт, например…
— А что Бенедикт? — пожал плечами Мелвин. — Бенедикт — поп достойный, вменяемый. При других обстоятельствах я бы с ним союз заключил против Роберта-коммунара. Поначалу я, конечно, на Бенедикта зол был, потому что он жесток неимоверно и когда меня в замковом застенке пытали, он такое придумывал, что до сих пор передергивает, как вспоминаю. Я его как впервые увидел после той моей казни, сразу в глазах помутилось, чуть было не загрыз. А потом подумал и понял, что не зря мне господь не попустил его загрызть. Потому что Бенедикт, хоть и не святой никакой, а грешник злоебучий, мудак трижды опизденевший, тремя кадилами выебанный… но союзник из него может получиться вполне достойный. Если бы не этот дракон… Я Бенедикту собирался открыться, когда Роберта убью. Потому что без него мое повторное воцарение легитимизировать будет очень непросто. А с ним просто.
— Но ты же еретик богомерзкий, — заметила Бонни. — Тебя на костре сожгли. И не покаялся ты ни хера, до самого конца обвинял Роберта и Бенедикта в грехах и преступлениях, клеветал и кощунствовал нагло и закоренело. За то и поплатился.
— Клеветал и кощунствовал — это пока в Локлире Роберт сидит, — возразил Мелвин. — А когда в Локлире сяду я, это будет не клевета и не кощунство, а духовный подвиг, типа, пошел на мученическую смерть, но господь не попустил и явил чудо. Поняла?
— Поняла, — кивнула Бонни. Немного помолчала и добавила: — Вон там, в траве, какое-то тело копошится. Думаешь, это Бенедикт?
— Не думаю, а уверен, — ответил Мелвин и улыбнулся. — Я когда в собачьем теле пребываю, нюх у меня становится ниибический. Я все жду, когда же он храбрости наберется и вылезет, намекаю, намекаю…
Отец Бенедикт выскочил из травы, как стрела из арбалета. В руках он сжимал чудотворный посох, направленный волшебным наконечником прямо на Мелвина. Выражение лица Бенедикта напомнило Мелвину загнанную в угол крысу.
— Сейчас ты у меня донамекаешься! — завопил святой отец. — Как переебу лучом божьего огня, пиздец тебе настанет немедленно!
Судя по всему, этой тирадой Бенедикт намеревался Мелвина напугать. Но не вышло.
— Дракона ты этим лучом не переебал, — сказал Мелвин. — А Бонни говорит, мы с драконом одинаковые по устройству, правильно я говорю, Бонни?
— Угу, — подтвердила рыжая ведьма.
— Я этой девочке в колдовских делах доверяю, — продолжил Мелвин свою речь. — Она в колдовстве знает толк. В отличие от тебя, мудака. Так колдовская палка твоя не поможет тебе ни хера. Кстати, Бонни, ты как думаешь, эта палка божественная или колдовская?
— Никакая, — ответила Бонни. — Там под набалдашником спрятан волшебный артефакт, но он не святой и не дьявольский, его Гримпенская нечисть сотворила, а она духовно нейтральна, это всякому колдуну известно.
— Ты чего пиздишь?! — возмутился Бенедикт. — Я этот артефакт лично отобрал у самого дьявола…
Тут он понял, что проговорился, и смущенно умолк. Мелвин и Бонни засмеялись.
— Да ты, сука, с нечистой силой сношаешься, — сказал Мелвин. — Сам признался, мудозвон, в присутствии двух свидетелей.
— Да какие вы на хуй свидетели! — воскликнул Бенедикт.
— Да я не о себе, — сказал Мелвин. — Вон в тех кустах два монаха прячутся. Вылезайте, братья, и свидетельствуйте, пока вам пиздец не пришел.
Бенедикт крутанул посохом, и Мелвин быстро крикнул:
— Отставить вылезать!
И добавил, уже спокойнее:
— Потом вылезете, пусть этот долбоеб сначала успокоится.
— Я не долбоеб, а иерарх святой церкви, — заявил Бенедикт.
Но посох опустил.
— Ты не иерарх, а полутруп, — возразил Мелвин. — Ты одной ногой в могиле стоишь, знаешь, почему?
— Почему? — спросил Бенедикт.
— Потому что если мы с тобой не договоримся, я тебя убью, — ответил Мелвин. — Или, может, ты хочешь проверить, кто из нас двоих милее всевышнему? Твой артефакт против моей силы оборотня? Один на один?
Бенедикт нахмурился и некоторое время молчал. Затем сказал:
— Допустим, не хочу. Что дальше?
Мелвин улыбнулся и сказал:
— Тогда начнем договариваться. Эй, монахи! Валите на хуй, пока живы, нам с Бенедиктом лишние уши больше не нужны.