Они сидели на поваленном дереве: Мелвин и Бонни — рядом, Бенедикт — поодаль. Время приближалось к полудню, солнце ощутимо припекало, Бенедикт то и дело утирал со лба пот, Бонни тоже заметно вспотела. Только Мелвин Кларксон, вновь принявший облик святого Михаила, ничуть не страдал от жары. Зато страдал от неудобного тела — голова огромная, ручки-ножки маленькие, лысина на пол-головы, жуть!
— Это ж надо было так лошадей перепугать! — вещал отец Бенедикт. — Обычно если какой зверь на дорогу выскочит, волк, например, или кабан, да хоть сам черт! Лошадь — она что делает? Отбежит в сторонку ярдов на сто и стоит себе смирно, только глазом косит. А сейчас как ухуячили, куда глаза глядят, так прямо пиздец какой-то. Магия это богомерзкая, истинно вам говорю, богомерзкая магия и ничто иное!
— Ты язык не распускай, — посоветовал ему Мелвин. — Магия не всегда богомерзкая. Обижусь, обращусь псом, пооткусываю руки-ноги, что будешь делать?
Бенедикт улыбнулся ехидно и ответил так:
— Вы лучше подумайте, ваше высочество, что сами станете делать, когда меня пообкусываете. Без моего благословения вашему высочеству в Локлире не укрепиться никак. Сельские рыцари если что в башку себе вобьют, так потом булавой не вышибешь. Если решат, что перед ними дьявольский чернокнижник, так уже не успокоятся, пока не истребят. Соберутся на пир, напьются, раздадут пьяных обетов всем святым, кого помнят, типа, бессмертной душой клянусь истреблять оборотня в рыцарских погонах, покуда хватает жизни. А когда протрезвеют, рады будут назад все откатить, но не осмелятся, потому что за бессмертную душу страшно. Проще в разбойники уйти, чем обречь душу на вечные муки во имя общечеловеческих ценностей. Помните, как в Худе разбойники барона местного насмерть затравили?
Мелвин поежился и передернул плечами, при этом шейные позвонки ощутимо хрустнули.
— Может, я тебе поменьше голову наколдую? — предложила Бонни. — Смотрю, как ты мучаешься, аж сердце кровью обливается!
— Поздно уже, — покачал головой Бенедикт. — Как будешь народу объяснять, что у святого голова уменьшилась? Ненастоящий, скажут, святой, это, наверное, не святой, а демон в кощунственном обличье, прости господи.
— Ты мне лучше вот что скажи, — сказал Мелвин. — Если я приду в Локлир, убью Роберта и открою дружине свой истинный облик, ты подтвердишь мое благочестие? Типа, что не я злоупотреблял сатанинской магией, но богомерзкий Роберт?
— Сатанинской магией всегда злоупотребляет проигравший, — ответил ему Бенедикт. — Только в сказках и житиях святых очевидно с самого начала, где добро, где зло, и кто на какой стороне. Свет, тьма, святость, сатанизм… Ты настоящего черта видел хоть раз?
— Конечно, — кивнул Мелвин. — Полчаса назад, например.
— Ты про дракона, что ли? — поморщился Бенедикт. — Да какой это, к хуям, черт? Оборотень это. Он, конечно, противный и страшный, но не больше, чем любая другая нечисть. А я однажды настоящего черта победил в честном бою.
— Неубедительно, — хмыкнул Мелвин. — Не хочу вас обидеть, святой отец, но храбрости вам, как бы помягче сказать, не дано…
— Так я же не нарочно победил! — воскликнул Бенедикт. — Я же не знал, что это реальный черт! Сначала подумал, обычный деревенский парень, потом решил, что разбойник-еретик, думаю, сейчас прикончит меня, ну и въебал посохом от отчаяния. Чтобы на сверхестественное существо выйти один на один в здравом уме и трезвой памяти — это надо совсем ебанутым быть. Я не такой.
И в этот момент Мелвин кое-что вспомнил.
— Бонни! — позвал он. — Ты, помнится, что-то говорила насчет артефакта в посохе святого отца.
— Какой к хуям артефакт! — возмутился Бенедикт. — Вообще одурела!
— Какой есть, — сказала Бонни. — Вовсе я не одурела. Колдовская аура у этого артефакта очень сильная, я за десять футов чувствую. Я так думаю, что тот черт, о котором святой отец только что рассказывал, на самом деле был обычный оборотень из Гримпенской трясины, притом из числа самых безобидных оборотней. На другого святой отец не отважился бы попереть с дрыном наперевес. Вот представьте себе, ваше высочество, приказали вы какому-нибудь рабу перенести ваш меч с одного места на другое, а на этого раба вдруг напал разбойник, накостылял по шее и меч отобрал. А потом разбойник этот показывает своим дружкам рыцарский меч и хвалится — я, типа, крутой, рыцаря победил…
— Да иди ты на хуй! — возмутился Бенедикт. — Кто дал тебе право порочить духовное лицо? Да по тебе костер плачет, еретичка хуева!
Мелвин нахмурился.
— Ты поосторожнее со словами, — сказал он. — Если не передумал со мной договариваться, то за речью следи, а то я обижусь, перекинусь снова собакой и загрызу, и посох твой дьявольский ни хера тебе не поможет.
— Он не дьявольский! — рявкнул Бенедикт.
— Цыц! — рявкнул Мелвин в ответ. — Хватит уже пиздеть не по делу, пора начинать мероприятия планирвать. В общем, так. Идем в Локлир, там ты меня представляешь народу, я всех благословляю, совершаю чудо-другое…
— Какое еще чудо? — изумился Бенедикт. — Вы не перегрелись ли на солнышке, ваше высочество?
— Его высочество, наверное, имеет в виду ебнутых теток, склонных к одержимости демонами, — предположила Бонни. — Есть такой тип женщин, они для демонов очень привлекательны, как говно для опарышей. А когда к одержимому телу приближается могучая мистическая сила, неважно какой ориентации, демонами овладевает беспокойство, они часто покидают захваченные тела и удаляются хер знает куда. Со стороны это воспринимается как чудо.
— Гм, — сказал Бенедикт. — Иисус Христос изгонял демонов… Ты на что намекаешь, кощунница?! Типа, божьи чудеса уже не чудеса?
— Некоторые чудеса, некоторые не чудеса, — спокойно ответила Бонни. — То, что Иисусу приписали лишнего, ничуть не умаляет его реальных достижений.
— Бонни, будь добра, помолчи, — сказал Мелвин. — Ты абсолютно права, я имел в виду именно это, но не перебивай меня больше. Так вот, мы идем в Локлир, я всех благословляю, совершаю чудо-другое, затем перекидываюсь в собаку и ликвидирую Роберта. После этого Бенедикт произносит проповедь и…
— Озверевшая толпа рвет нас на куски, — перебил его Бенедикт. — Ваше высочество превращается в летающую херню и улетает на хер, а нас с Бонни убивают. Мне не нравится такой план.
— Твои предложения? — спросил Мелвин.
— Пусть ваше высочество поживет какое-то время у нас в обители, — предложил Бенедикт. — Под видом святого Михаила, само собой. Монахи привыкнут к святому, перестанут дичиться, вначале станут домогаться благословений, потом начнут просить попроповедовать. Пойдут слухи, что святой творит чудеса, эти слухи всегда расходятся со страшной силой, стоит только, ну, не знаю…
— Артефакт у лешего отобрать, — подсказала Бонни.
Бенедикт нахмурился, но тут же улыбнулся.
— Например, так, — согласился он. — Так вот, о чем я… Я так думаю, в Локлир нам специально ехать не надо. Или ваше высочество желает уничтожить Роберта непременно собственной рукой?
Мелвин ненадолго задумался над вопросом, затем ответил:
— Да мне похуй.
— Мне кажется, об Роберта руки марать не надо, — сказал Бенедикт. — Пусть лучше его сметет народное восстание. А когда начнется анархия, Бонни ваше высочество расколдует, я засвидетельствую, что это божье чудо, вы вступите во владение уделом, как положено, тут даже его величество вряд ли осмелится что-либо опротестовать.
— Гм, — сказал Мелвин. — А это дельный аргумент.
— Вот именно! — воскликнул Бенедикт. — Когда узурпатора собственноручно уничтожает истинный ярл — это хороший сюжет для героической песни, но по жизни так не делают. Лучше пусть как бы господь все решит. Хотя… Если ваше высочество обладает какими-то еще сверхествественными талантами…
— Бонни! — позвал Мелвин. — Какими еще талантами я обладаю?
— Понятия не имею, — пожала плечами Бонни. — Могу сказать одно — плоть твоя суть плоть Гримпенской нечисти. А какими свойствами эта нечисть обладает — по-моему, вообще никому неизвестно, кроме самой нечисти. Потом можно будет опыты провести, если время будет… А кстати, как ты переродился в эту нечисть? Это случилось, когда мятежники посреди болота прятались на острове?
— Наверное, — сказал Мелвин. — Точно сказать не могу, но очень похоже, что тогда. Там, на болоте, очень необычные вещи происходили. Вначале прилетела какая-то херня…
— Летающая тарелка? — быстро переспросил Бенедикт.
— Нет, на тарелку совсем не похоже, — покачал головой Мелвин. — Скорее на собачью миску или даже на свиное корыто.
— Все равно оно, — непонятно сказал Бенедикт. И сразу пояснил: — Сэр Роберт очень разволновался, когда ее узрел. Бледный стал, ушел в палатку, сидел там до глубокой ночи, не то думал, не то колдовал предварительно, потом позвал Сильвера и пошли они свое колдовство творить.
— Точно колдовство? — переспросил Мелвин. — Не святую молитву?
— Да иди ты на хуй! — возмутился Бенедикт. — Заебал уже к словам придираться! Если мы с тобой победим, значит, это было колдовство, а если проебем — значит, святая молитва. Что тут непонятного?
— Я той ночью никакого колдовства не заметила, — подала голос Бонни. — Когда могучий колдун творит сильные чары, возмущения тонких материй очень далеко расходятся. Той ночью такого не было.
— Тем не менее, колдовство было, — заявил Бенедикт. — Я своими глазами видел, как Роберт имитировал благочестивую молитву, и от этого тропа, по которой шли мятежники…
— Не мятежники, а поборники справедливости, — поправил его Мелвин.
— Да, ты прав, поборники справедливости, — согласился Бенедикт. — Так вот, Роберт воззвал к господу, ну, то есть, сделал вид, что воззвал, и поборники справедливости провалились и все до единого утопли. Кроме вашего высочества.
— Может, механическое устройство? — предположил Мелвин.
— Чего? — переспросила Бонни. — Я такого колдовства не знаю.
На ее реплику никто не обратил внимания.
— Я думал над этим, — сказал Бенедикт. — Но тогда это устройство должно быть поистине циклопическим. Нет, это было колдовство. Кстати, ваше высочество, разрешите узнать, зачем вы вышли в одиночестве далеко вперед — на разведку или на переговоры?
— Какие на хуй переговоры? — возмутился Мелвин. — На разведку я вышел. Мое превращение в оборотня шло полным ходом, я уже обрел ночное зрение, а сила и ловкость намного превзошла все, доступное мне ранее. Я тогда еще не понимал, что со мной происходит, думал, господь милость ниспослал. Мы с Робином до этого пол-ночи молились.
— То есть, это все-таки всевышний превратил ваше высочество в оборотня? — удивился Бенедикт.
— Очень надеюсь на это, — сказал Мелвин. — Это представляется вполне вероятным, но я не вполне убежден в этом. Слишком уж непостижимо, каким конкретным образом господь соизволил выразить свою волю. Слишком много там происходило странного и нелепого. Девка, например…
— Какая девка? — заинтересовался Бенедикт.
— Девка-оборотень, — объяснил Мелвин. — Вышла из болота, стала приставать к нам с братом с глупыми речами. Очень красивая девка была, как ангел, только не небесная, а земная. Мы сначала подумали, что это кикимора, решили вдуть, все равно, типа, помирать, прорваться-то мы не чаяли, ежу ясно, что заслон Роберт выставил непреодолимый. Ну, и вдули по разу. Девка не сопротивлялась, но потом стала говорить глупости и дерзости, и еще она оказалась неуязвима и нечувствительна. И одежда у нее была не настоящая, а такая, как сейчас на мне.
— Оборотень? — заинтересовалась Бонни. — Она вас с Робином заразила? Стало быть, оборотничество передается половым путем?
— Не дай бог, — ответил Мелвин и поежился. — Это ж какой пиздец настанет, если каждая блядь…
— Ты на кого это намекаешь? — спросила Бонни.
— А почему пиздец? — спросил Бенедикт.
— Эта девка по ходу на ладони отрастила челюсти с зубами, — ответил Мелвин Бенедикту. — Раскрыла ладонь, отрастила и клацнула, а потом рассосала. И сказала, что умеет такое в любом месте отращивать.
— Ух ты ни хуя себе прости господи, — выдохнул Бенедикт и перекрестился.
Бонни рассмеялась.
— Тоже хочу так уметь, — сказала она. — А прикольно будет, если ты меня заразил этим делом. Какие там были первые признаки?
— Паховый зуд, — ответил Мелвин. — Как при триппере, но другой. Потом проходит, но начинают проявляться новые свойства. Начинаешь видеть ночью, ловкий становишься неимоверно…
— А куда потом делась эта девка? — спросил Бенедикт.
Мелвин помолчал, затем сказал:
— Там хуйня вышла. Как мы с братом ее закончили пользовать, она словно ебанулась, начала какую-то херню нести, дескать, рабство — это плохо, и она, дескать, может вывести нас с болота незаметно для воинов Роберта, но так делать не будет, потому что рабство — это плохо… А потом стала просить, чтобы мы ее сильнее бранили, потому что ей это типа нравится. Ну, мы ее бранили-бранили, потом стали пиздить руками-ногами, потом мечами рубить. А ей похуй, она же оборотень, ей ногу отрубишь, а она обратно прирастает. В конце концов, сожгли эллинским огнем на хуй.
— И как, сработало? — заинтересовался Бенедикт.
— Непонятно, — пожал плечами Мелвин. — Девка исчезла, но сгорела или съебалась — хуй разберешь. Там так полыхнуло, что хер чего разглядишь. Мне показалось, она превратилась в летающую хуйню и улетела на хуй, как я с костра.
— Понятно, — сказал Бенедикт.
Неожиданно встал, подошел к Мелвину и Бонни, и уселся на бревно между ними. Повернулся к Бонни и сказал:
— Я бы на твоем месте, ведьма, бежал бы отсюда, куда глаза глядят с такой скоростью, словно за тобой черти гонятся.
— Почему? — удивилась Бонни.
— А вы там в келье разве не еблись? — удивился Бенедикт.
— Еблись, конечно, — ответила Бонни. — А что?
— Ты, возможно, заразилась от его высочества, — объяснил Бенедикт. — Ты теперь, возможно, тоже оборотень.
— Возможно, — кивнула Бонни. — И что теперь?
— Как что? Ты ему теперь опасна! Он тебя убьет при первом удобном случае!
Мелвин и Бонни одновременно рассмеялись, не сговариваясь.
— Долбоеб ты, Бенедикт, — сказал Мелвин. — Сразу видно долбоебского простолюдина, не имеющего понятия о дворянской чести. Бонни, не бойся, тебе от меня ничего не грозит.
— Я и не боюсь, — сказала Бонни. — Ты у меня не первый рыцарь, если посчитать всех, кто меня по сеновалам валяли — никаких пальцев не хватит. Короче, вашу дворянскую породу я знаю очень хорошо. Если ты кому чего должен — ты такому человеку никакого зла не причинишь, а если и причинишь, то потом покаешься и будешь молиться усердно за упокой невинно убиенной души. Так что я ничуть тебя не боюсь. Понял, Бенедикт? Вали на хуй с нашего бревна.
— Не «понял, Бенедикт», а «святой отец», — поправил Бенедикт девку. — И не «вали на хуй», а «позвольте нижайше попросить…»
— Вали на хуй! — перебил его Мелвин и гнусно заржал.
Мелвин свалил с бревна.
— В Истборне была похожая история, мне мама рассказывала, — сказала Бонни. — Вышел из леса прелестный юноша с обручем на башке, и торчал из того обруча драгоценный камень огромной величины. И был тот юноша одет в невиданные одежды, и не было на его теле ни следа никакой немощи. Только ебанут он был на всю голову, притом не в переносном смысле, а в самом прямом. Ходил по деревне, выспрашивал всякую херню, а когда его о чем-то спрашивали — отвечал невпопад, как безумец. Парни его сначала боялись, а потом поняли, что безобидный, перестали бояться и отпиздили дрынами из забора. Только ему было похуй, точь-в-точь, как ты, Мелвин, рассказывал…
— Не «ты, Мелвин», а «ваше высочество», — перебил Мелвин ведьму.
— Иди на хуй, Мелвин! — отозвалась ведьма. — А будешь пиздеть не по делу — будешь потом сам себя расколдовывать.
— Продолжай, — сказал Мелвин.
— Что значит «продолжай»? — не понял Бенедикт. — Ваше высочество прощает это оскорбление?
— Конечно, прощаю, — кивнул Мелвин. — Она же обосновала, что имеет право меня оскорблять. Только, Бонни, лучше не злоупотребляй. А то, не дай бог, выйду из себя и сначала отмудохаю тебя до смерти, а потом уже задумаюсь о последствиях.
— Это уж точно не дай бог, — сказала Бонни. — Но ты не бойся, Мелвин, я не такая дурочка. Так о чем я… Да, про того малохольного уебка из Истборна… Короче, отпиздили его местные пацаны так, что любой смертный на его месте десять раз уже помер бы, а ему все похуй. Тогда стали его острыми дрынами тыкать, как упыря, а ему все равно похуй. Позвали попа, он святой водой побрызгал, а парню по-прежнему похуй. Такие дела.
— А чем все кончилось? — спросил Бенедикт.
— А хер его знает, — ответила Бонни. — Не знаю я конца этой саги.
— Интересно, — сказал Мелвин. — А ведь та девка тогда много чего говорила. Вспомнить бы…
— А какие проблемы? — деланно удивилась Бонни. — Я знаю колдовство для пробуждения скрытой памяти. Но оно действует только по доброй воле второго участника. И еще мне нужно что-нибудь маленькое и блестящее. Можно, святой отец, ваше серебряное кольцо одолжить на четверть часа?
Бенедикт посмотрел на массивную гайку на своем пальце и сказал:
— Там же крест выгравирован!
— Этому колдовству крест не мешает, — заверила его Бонни.
— Ну, как знаешь, — сказал Бенедикт и снял кольцо с пальца.
Колдовство подействовало, крест не помешал. Мелвин вспомнил все события той ночи от явления и до исчезновения загадочной девки, но понятнее не стало.
— В речи той девки много искаженной латыни, — сказал Бенедикт, когда Бонни пробудила Мелвина от колдовского сна и они стали обсуждать вспомненное им. — Гуманоид, например, это человекоподобный.
— Человекоподобный кто? — не понял Мелвин.
— Кто угодно, — ответил Бенедикт. — Я не говорю, что понимаю смысл, я просто перевожу отдельные слова. Гуманоид — человекоподобный. Имитатор — подражатель. А планета — это одна из пяти светящихся точек на небесной сфере, не прикрепленных неподвижно, как звезды, а блуждающих…
— Хуйня какая-то получается, — перебила его Бонни. — Что за полевая работа может быть на планете? Как можно вспахивать и боронить блуждающую точку на небесной сфере? И что такое кибер?
— Не знаю, — ответил Бенедикт. — Интеллект — это разум, автономный — самостоятельный, программа — замысел.
— Рукотворный разум с самостоятельным замыслом, — сказал Мелвин. — Стало быть, та девка была не заколдованный человек, но гомунклус, сотворенный колдовством от начала до конца. Ну да, потом она то же самое повторила вульгарным наречием.
— А что такое наноматериал? — спросила Бонни.
— Ткань, уменьшенная в тысячу тысяч тысяч раз, — ответил Бенедикт.
— Хуйня какая-то, — сказал Мелвин.
— Угу, — кивнул Бенедикт.
— А что такое комкон? — спросила Бонни.
— Не знаю, — ответил Бенедикт. — По звучанию похоже на искаженную латынь, но я такого слова не знаю. Телепатия — кстати, слово не традиционно латинское, но эзотерическое, означает проникновение колдовством в чужие мысли.
— Ни хера мы не поймем, — вздохнул Мелвин. — Как с Робертом разберемся, надо будет посетить Гримпен с большой экспедицией. Чую, много загадок осталось неразгаданными на тех болотах. Но это потом.
— Я еще одну вещь не понимаю, — сказал Бенедикт. — Откуда дракон взялся?
— А чего тут непонятного? — пожал плечами Мелвин. — Очередной наноматериальный оборотень. Первым был тот уебок, о котором Бонни рассказала, вторым — девка, от которой я заразился, третьим, стало быть — дракон. А откуда он еще мог взяться? Робин погиб, а больше ту девку никто не трахал.
— А ты уверен? — спросил Бенедикт. — Какой-нибудь смерд из окрестной деревни…
— Не смерд, — перебила его Бонни. — В окрестных деревнях за последнее время никто не пропадал. Я бы точно знала, меня всегда зовут утопленников искать.
— Тогда рядовой кнехт из вашего с Робином войска, — предположил Бенедикт. — Когда вы девку сожгли, она могла на другой конец острова перепорхнуть и соблазнить там кого-нибудь. Вряд ли вы тогда так уж тщательно своих бойцов пересчитывали.
— Тогда он должен был мне подчиняться, — сказал Мелвин. — Он же присягу давал.
Бонни засмеялась, Бенедикт присоединился к ней. Мелвин смутился.
— Да ладно вам издеваться, — пробормотал он. — Всякий может глупость ляпнуть.
— Мы никогда не поймем, откуда взялся этот дракон и кто он такой, — сказал Бенедикт. — Потому что понять это невозможно без того, чтобы дракон заговорил, а он не говорит, а сразу атакует. По-моему, вопрос, который мы обсуждаем, чисто умозрителен и обсуждения не стоит.
После этих слов в разговоре возникла пауза. Некоторое время они молчали, а затем Бонни неожиданно спросила:
— Святой отец, а почему вы решили Роберта предать? Он же проповедует о равенстве, братстве, справедливости…
Бенедикт резко помрачнел. Некоторое время он молчал, шевеля губами, словно хотел что-то сказать, но то ли не осмеливался выговорить, то ли просто не мог их произгнести из-за наложенного заклятья. Наконец выговорил:
— Он думает, что бога нет.
И замолк, как будто уже сказал все, что собирался.
— Какого именно бога? — недоуменно переспросила Бонни. — Договаривайте, святой отец, я не понимаю.
— Никакого бога нет, — пояснил Бенедикт. — Ни отца, ни сына, ни духа, ни бусурманского аллаха, ни поганых языческих богов, вообще ничего божественного. Только косная материя и какой-то дурацкий принцип эволюции. Представляете, он даже в загробную жизнь не верит! Я ему говорю, типа, тогда все получается дозволено, если страшного суда нет, это и ребенку ясно, а он глядит на меня с этакой типа жалостью, мне аж страшно стало…
— Мда, — сказал Мелвин. — Это уже не ересь, это просто пиздец какой-то. Христом-богом клянусь, да не будет моей душе покоя, пока сию ересь не искореню!
— Ты отчаянный парень, — заметила Бонни. — Я бы на такую клятву ни за что не решилась бы.
— Мы, рыцари, народ решительный, — заявил Мелвин. — Ладно, посидели и хватит, пойдем в аббатство.
Они встали и пошли в аббатство. По дороге они продолжали беседовать, но ничего важного не сказали и никаких важных выводов не сделали.
Роберт вышел на поляну и закричал во весь голос:
— Эгегей! Я пришел!
И добавил себе под нос:
— Капитан Обвиус, бля.
Сзади что-то мерзко запищало. Роберт вздрогнул, отскочил в сторону, крутанулся в прыжке, пальцы сами собой сомкнулись на рукояти меча. Чудовищным усилием Роберт удержал себя от того, чтобы выхватить благословенное оружие и начать рубить адскую тварь направо и налево. И ведь понимаешь, что рубить дракона бессмысленно, и что не адская он тварь, а интеллектуальный робот на нанотехнологической элементной базе, и что нет во вселенной никакого ада, а есть лишь эволюционно устойчивый мем… да что там говорить…
Дракон был чудовищен. Не в том смысле, что огромен, могуч и вселял ужас, нет, совсем наоборот. Дракон был долговяз, неказист, уродлив и нелеп. Ноги как у журавля, перья как хер знает у кого, ясно только, что птица, голова змеиная, руки тоже хер знает какие, химера, блядь, а не творение божие! На картинках у прогрессоров динозавры смотрелись куда внушительнее. Может, потому что среда соответствовала?
— Я хочу твоей крови, Роберт, — пропищал дракон.
— Ты поклялся беречь мою жизнь, — заявил Роберт.
Это был самый рискованный момент во всем замысле. В сказках и древних хрониках драконы всегда соблюдают клятвы, но робот не связан ничем, кроме своих внутренних правил, установить которые не проще, чем разобраться в человеческой душе. А ведь этот робот даже первым законом не связан…
— Да, поклялся, — печально произнес дракон.
У Роберта чуть-чуть отлегло от сердца.
— Ты не хочешь моей крови, — сказал ярл. — Ты хочешь не только моей крови. Белла говорила мне, что ты хочешь стать ярлом Локлирским. Она не ошиблась?
— Она не ошиблась, — подтвердил дракон.
— Вот и хорошо, — кивнул Роберт. — Я уступлю тебе Локлирский удел в день моей коронации.
До этого мгновения Роберт полагал, что лицо дракона безжизненно, как у птицы или змеи, и неспособно выражать ничего осмысленного. Но теперь оказалось, что выразить изумление оно вполне способно. Роберт решил, что пора развивать успех.
— Беллу я тоже тебе отдам, — сказал он. — И еще помогу поискать колдуна, чтобы превратил тебя в человека, если пожелаешь. Не уверен, что это толковая идея — править людьми, когда ты сам дракон. Рыцарские восстания подавлять заебешься. Так что рекомендую потом найти толкового колдуна и с его помощью стать человеком. Но только после моей коронации.
— Почему? — поинтересовался дракон.
— Потому что до коронации ты мне нужен драконом, — объяснил Роберт. — Мы с тобой составляем непобедимую пару. Ты грозный противник в рукопашной, ибо неуязвим, но без меня тебе ничего не добиться. Потому что ты не умеешь планировать сложные мероприятия. Не умеешь вербовать людей и управлять коллективами. Ты всегда действуешь один, хотя давно пора уже сообразить, что один в поле не воин, даже если дракон. Чего ты добился за последние дни? Перепугал две сотни смердов до усрачки, возбудил полсотни рыцарей на святые подвиги, трахнул баронессу, что еще? Власть захватывают не так. Не знаю, что записано в твоих программах, но одно могу сказать точно: будешь продолжать так, как начал — ничего не добьешься. Это ты уяснил?
— Что такое программа? — неожиданно спросил дракон.
— Последовательность команд бинарного кода либо операторов скрипта, которая… да какая, на хуй, разница?
— А, понял, — сказал дракон. — Ты говоришь о наложенных на меня чарах.
— Можно и так сказать, — пожал плечами Роберт. — Прогрессоры тоже говорят, что в программировании есть нечто магическое… Так ты со мной?
— Я хочу стать не просто ярлом, но первым рыцарем королевства, каким был Кларк Локлир, — заявил дракон. — Ты готов на это пойти?
— Гм, — сказал Роберт. — А ты уверен, что справишься с обязанностями? Первый рыцарь — не только титул, но и…
В этот момент Роберт подумал, что в хорошо обустроенном королевстве воевать будет не с кем, и титул первого рыцаря станет не более чем титулом.
— Да, хорошо, — сказал Роберт, оборвав собственную мысль. — Клянусь спасением бессмертной души, что произведу тебя в первые рыцари Англии и отдам Локлирский удел, и Изабеллу Айронсайд в жены. Но все после моей коронации.
— Годится, — кивнул дракон. — Какую клятву ты желаешь услышать от меня?
— Разве существует сила, способная принудить тебя исполнять клятву? — удивился Роберт.
— Конечно, — кивнул дракон. — Я посвящен богине Фрее.
— Ну надо же, — сказал Роберт. — Тогда поклянись не причинять мне вреда, не убивать моих соратников и вообще никого не убивать без моей команды.
— Последнее неприемлемо, — заметил дракон. — А первое и второе приемлемо лишь до тех пор, пока ты не преступаешь своей клятвы.
— Это само собой разумеется, — кивнул Роберт. — Да ну на хуй, какие тут могут быть клятвы?! Если соратники стоят плечом к плечу только из-за клятвы, какие они, к хуям, соратники?
— Гм, — сказал дракон. — А ты вроде ничего, не такой мудак, как о тебе рассказывают, даже странно. А ты правда хочешь построить коммунизм, чтобы смерды были как рыцари?
— Я правда хочу построить коммунизм, — подтвердил Роберт. — Но я не хочу, чтобы смерды были как рыцари, коммунизм — он совсем не про то. Это трудно объяснить… Если коротко, коммунизм — дело хорошее. Вот, например, я оптимизировал налоги в обоих городах, и горожане теперь за меня горой, и валовой внутренний продукт растет, как на дрожжах. А ведь это только первый шаг к коммунизму!
— Ни хера не понял, — покачал головой дракон. — Ты как бы намекаешь, что при коммунизме в стране будет мир и процветание, верно?
— Верно, — кивнул Роберт.
— Тогда я с тобой, — заявил дракон.
— Вот и хорошо, — сказал Роберт. — Пойдем, я распорядился подготовить тебе жилище. Оно, правда, на конюшне, но это только чтобы не палиться слишком явно. Там внутри все вычистили, запаха теперь меньше, чем в иных домах. Мебель, ковры, гобелены, все такое… Нормальный такой дом получился, богаче, чем у любого йомена.
— Ладно, пойдем, — согласился дракон. — Но если ты меня обманул, ты об этом пожалеешь. Убить тебя я, может, и не убью, но слуг твоих поднадкусываю знатно. И до тебя доберусь при первой же возможности.
— Я понимаю, — серьезно сказал Роберт. — Я не такой дурак, чтобы не понимать. Мы с тобой не должны обманывать друг друга, это не в наших интересах. Да и потом будет не в наших интересах, если я все правильно задумал.
Вернувшись в аббатство, святой Михаил больше не покидал его территорию. Это было разумно — раз господь не уберег от богомерзкого дракона, значит, повторно испытывать божью волю просто глупо. Тем более что на самом деле господь все-таки уберег Михаила, Бенедикта и Бонни, ибо дракон их не тронул, а всего лишь напугал. Человек наивный и невежественный мог бы рассудить, что им повезло, но всякий, кто в достаточной степени умудрен опытом, понимает, что нет под солнцем места для случайностей, а есть одна только неисповедимая божья воля. И совсем не сложно догадаться, что случившимися событиями господь тонко намекнул двум своим избранникам и примкнувшей к ним шлюхе, что им не следует идти в замок, но нужно пребывать в аббастстве, покуда господь не ниспошлет им очередной знак.
Так вещал отец настоятель, разъясняя монахам и послушникам, почему, изгнав дракона хер знает куда, они не продолжили свое путешествие в замок, а повернули назад. Монахи и послушники почтительно внимали, но было видно, что им похуй.
Вскоре выяснилось, что вокруг святого Михаила происходит неимоверно много чудес, гораздо больше, чем вокруг отца Бенедикта, что вполне естественно, ведь отец Бенедикт, если вдуматься, не настоящий святой, а всего лишь, так сказать, недосвяток недоделанный.
Главным чудом святого Михаила стало то, что он умел одновременно присутствовать в разных местах. Любой образованный человек знает, что со святыми такое случается сплошь и рядом, но одно дело знать, и совсем другое — видеть собственными глазами. Впрочем, внимательный наблюдатель (которых в обители не нашлось ни одного) мог бы заметить, что собственными глазами чудо ограниченной вездесущности никто не наблюдал. Кто-то видел святого Михаила в одном месте, а кто-то другой в то же самое время видел его в другом месте, но ни разу не бывало так, чтобы кто-нибудь видел сразу двух святых Михаилов одновременно.
Вот, например, что случилось через два часа после прибытия святого в аббатство. Слабоумный брат Ксандер, приставленный к порогу кельи святого Михаила, чтобы своевременно исполнять его пожелания и прихоти, клялся и божился, что высокий гость в тот момент пребывал в келье и не покидал ее ни на минуту, даже отхожее место не посещал. Но брат Седрик, пропалывавший морковку на огороде, самолично наблюдал, как подошел к нему святой Михаил и сказал:
— Эко усердно трудится сей монашек. Сделаю-ка я ему доброе дело.
И взмахнул святой Михаил посохом, и увидел брат Седрик, что сразу три грядки очистились от сорняков в мгновение ока, и воспылал брат Седрик благоговением до самых глубин души, и пал на колени, и стал молиться. И сказал святой Михаил:
— А непростое, однако, колдовство выдалось. Пожру-ка я морковки, чтобы восстановить силы.
И сожрал морковки, почитай, целый мешок. И вовсе не спиздил брат Седрик эту морковку, чтобы продать потом на базаре, но было все в точности так, как он только что рассказал. А ботву святой Михаил… нет, не сожрал, она сама куда-то подевалсь. А хули ему, святому, ему ботву истребить все равно, что два пальца обоссать.
Отец настоятель выслушал брата Седрика скептически, но по существу доклада возражать не стал, только лишь выписал двести отченашей за то, что непристойно назвал божье чудо колдовством. Дескать, колдовство — дело, как правило, темное и богомерзкое, а деяния святых следует называть только чудесами и более никак. Брат Седрик признал оплошность и отправился в храм замаливать грех. Если бы за ним наблюдал сторонний наблюдатель, не знавший, как все происходило на самом деле, этот наблюдатель мог бы подумать, что морковку не сожрал святой, а спиздил брат Седрик, а святого на огороде вовсе не было. Но мы-то знаем, как все было на самом деле!
В тот же самый час скорбная головой девица по прозвищу Баффи, не первый уже год ошивающаяся при кухне, явилась к брату Луису и заявила, что святой Михаил только что возложил ей руки на голову и явил следующее чудо. Снизошло на нее небесное озарение, и уяснила она твердо, что никаких вампиров и демонов на территории монастыря нет, не было и, даст бог, не будет впредь. И перестала она быть скорбна головой, но стала нормальной женщиной, и теперь ей неуместно пребывать при мужском монастыре, ибо вспоминает она, сколько блудных грехов совершила по скудоумному недомыслию, и горько ей становится, и обидно, и хочется покаяться. Дойдя до этого места, Баффи стала плакать и заламывать руки, да так неистово, что брату Луису померещилось на короткое время, что ее душевная немощь вернулась, но нет, Баффи справилась с собой и попросила исповеди. И стала она исповедоваться, и понял Луис, что зря согласился ее слушать. Потому что тех трех послушников, внезапное исчезновение которых все связывали с пернатым драконом, оказывается, эта дура забила насмерть осиновым дрыном, потому что ей, видите ли, померещилось, что они не люди, а упыри. Это ж надо быть такой ебанутой! А если бы брат Луис ей как-то не так померещился? Или, не дай бог, отец Бенедикт? Впрочем, теперь-то что, она, сука, правильно покаялась, по всем канонам, теперь без смертного греха под тайну исповеди не подкопаешься, и по закону божьему ее можно только изгнать. Впрочем, если в лесу что случится, да никто не увидит… Сказать бы братьям, чтобы придушили по-тихому, да кто ж на себя такой грех возьмет…
И еще в тот же самый час трое монахов исполняли сенокосное послушание на заливных лугах у реки, и им тоже явился святой Михаил, и завел беседу о высоких духовных материях, и беседовал четыре часа кряду. Так и вышло, что братья-монахи не исполнили дневного урока, а что от всех троих разит вином как из бочки — так это они уже потом забухали, потому что чтобы слушать настоящего святого четыре часа кряду и не забухать — это надо быть настолько бесстрасстным, что доброму христианину как бы невместно. И еще послушник Джим по прозвищу Феечка рассказывал товарищам, что в тот самый час святой Михаил поимел его противоестественным образом, но эти сведения не подтвердились. Ибо когда дошел этот слух до отца настоятеля, тот разгневался, и приказал дико отпиздить Джима возжами на конюшне, тот плакал и от кощунственной клеветы отказался.
Интересно, что чудеса творил не только сам святой, но и его рыжеволосая подруга, откликавшаяся на имя Бонни и кличку Черная Зайка. Эта женщина, правда, не достигла такого просветления, чтобы бывать в нескольких местах одновременно, но простые, бытовые чудеса творила легко. Брата Виктора избавила от заикания, брата Луиса — от нездорового пристрастия к вину, а брата Эндрю — от страха перед женщинами, естественного для молодого мужчины, принявшего обет послушника еще мальчиком. Говорят, что после сеанса лечения брат Эндрю во всеуслышание провозгласил, что монашескую жизнь отныне ебал противоестественным образом, но вскоре отрекся от этих слов, дескать, никогда такого не произносил, и вообще, отъебитесь от меня.
На следующее утро выяснилось, что святой Михаил досыта накормил десятерых монахов двумя репками и тем самым совершил истинно великое чудо из тех, про которые раньше говорили, что они под силу только самому господу и никому более. Дело было так. Предыдущим вечером отец Бенедикт заметил, что одна из монашеских бригад трудилась весь день спустя рукава, а когда он их упрекнул, братья стали оправдываться, что, дескать, явился им святой и стал проповедовать, какая тут, к хуям, работа? Но, давая эти объяснения, монахи путались, и вскоре стало очевидно, что никакой святой им не являлся, они нагло врут от начала до конца. Отец настоятель разгневался, велел посадить распиздяев под арест на хлеб и воду, а поскольку хлеба сегодня не пекли — выдать две репки на всех, и довольно с них.
Утром отец Бенедикт спросил бригадира распиздяев:
— Ну что, козлы, понравилось голодать?
И ответил ему бригадир распиздяев, которого звали Рупертом:
— Осмелюсь заметить, святой отец, никто не голодает, все досыта накушались двумя репками, правда, братья?
— Да! Досыта! Вот те крест! — отвечали распиздяи вразнобой. — Два мешка объедков осталось, да уже в парашу все спустили!
— Так это, блядь, типа, господь чудо явил вам, долбоебам? — ехидно поинтересовался отец Бенедикт.
Брат Руперт вытаращил глаза и стал озадаченно скрести тонзуру. Было очевидно, что эта простая мысль раньше не приходила ему в голову.
— Братие! — воскликнул он, наконец. — Да это ж в натуре, бля, чудо! Помолимся, братие! Аллилуйя!
Позже в тот день отец настоятель и святой Михаил сидели на скамейке в уединенном уголке монастырского сада и чинно беседовали.
— Говорил же я вашему высочеству, что все будет заебись, — говорил Бенедикт. — Хотя столько чудес, честно говоря, я сам не ожидал. Это просто пиздец какой-то, стоит хоть кому-то хоть что-то проебать в самой ничтожной малости, так сразу является вымышленный святой и оправдывает все проебы. И что интересно, они сами во все свои бредни искренне верят, какого хера — не могу понять. Автокатализ какой-то.
— Интересное слово, — хмыкнул Мелвин. — Никогда раньше не слышал такого. Узурпатор научил?
— Угу, — кивнул Бенедикт. — Он, вообще-то, не дурак, сэр Роберт. Но мыслит настолько хитровывернуто, что я иногда даже спрашивал себя, а точно ли он человек? Бывает, такое ляпнет, что хоть стой, хоть падай, а потом понимаешь, что он почти наверняка прав, а все остальные — невежественные долбоебы. Однажды спросил я его по приколу, откуда дождь берется, а он знаете, что мне ответил? Говорит, облака небесные — вовсе не престолы для ангелов, а просто клубы тумана, носимые ветром, и когда сей туман приплывает в холодное место, то в нем образуются капли, они падают вниз и оттого происходит дождь. И когда облако становится достаточно большим, оно затмевает солнце, охлаждает воздух и тем самым ускоряет свое выпадение дождем. Тоже автокатализ.
— Оригинально, — сказал Мелвин. — А почему зимой холодно, а летом жарко, он тебе не рассказывал?
— Рассказывал, — кивнул Бенедикт. — Вот, глядите, ваше высочество.
Взял со стола восковую табличку и нарисовал стилизованное солнышко с лучами, какое часто рисуют дети прутиком на песке. Затем нарисовал линию перпендикулярно лучам, и еще одну линию под косым углом.
— Вот, извольте видеть, — сказал Бенедикт. — Чем ближе угол падения луча к перпендикуляру, тем больше пересекаемых лучей приходится на единицу длины пересекающей линии.
— И что теперь? — не понял Мелвин. — Как это относится к временам года?
— Напрямую, — ответил Бенедикт. — Летом солнце поднимается выше, угол падения солнечных лучей ближе к перпендикуляру, лучей на единицу длины пересекается больше, соответственно, тепла тоже переносится больше.
— Охуенно, — сказал Мелвин. — А ведь это вполне может быть правдой… Слушай, Бенедикт, а прикинь, если его дурацкий коммунизм тоже на самом деле правда? Мы думаем, он башкой ебанулся, но первые свои интриги он провел очень толково, надо признать, и наше с Робином войско разгромил в момент… Может, вся эта хуйня насчет равенства и братства — не просто хуйня, может, в ней на самом деле есть что-то правдивое?
— Никак нет, ваше высочество, не может такого быть, — решительно заявил Бенедикт. — Вся эта хуйня суть хуйня и ничто иное. Это очень легко обосновать. Поскольку сэр Роберт не верит в бога…
— А кстати, — перебил его Мелвин. — Я тогда тебя забыл спросить, если бога во вселенной нет, то кто ее сотворил по мнению Роберта?
— Большой взрыв и силы самоорганизации в неравновесных термодинамических системах, — ответил Бенедикт.
— Чего? — переспросил Мелвин. — Ничего не понимаю. Что вся эта херня значит?
— Я тоже не понимаю, — пожал плечами Бенедикт. — Но вся эта херня заменяет Роберту нашего христианского бога. Это абсолютно точно, я тоже своим ушам сначала не поверил, несколько раз переспрашивал. Но он реально верит, что бога нет! И мне эта вера не по нраву. В сына божьего Иисуса Христа, смертью смерть поправшего, я верю свято, а верить в бездушные силы эволюции и отбора — это не по мне. А еще Роберт говорил, что загробной жизни не бывает, дескать, со смертью приходит окончательный конец всякому сознанию и самоощущению…
— Ну ни хуя себе! — потрясенно выдохнул Мелвин. — А ты точно ничего не путаешь?
— Вот-те крест, — сказал Бенедикт и размашисто перекрестился. — Видите ли, ваше высочество, сэр Роберт однажды перепил и по пьяни попытался меня обратить в свою еретическую веру. Он тогда очень четко разложил по полочкам, что, дескать, никакого воздаяния за грехи и подвиги нет, страшного суда никогда не будет, конец света будет, но неебически далеко, а про четырех всадников, дескать, еврейские пророки напиздели, потому что мухоморов объелись. И так у него все получалось целостно и правдоподобно… Достал священное писание, открыл на первой же главе, и как начал комментировать… Стыдно признаться, я ему тогда поверил. Там ведь действительно много очевидных ошибок, переписчиками допущенных. Понятно, что святости документа это не умаляет, но когда такой вот антихрист… Ой, бля…
— Антихрист, — повторил Мелвин. — А ведь действительно похоже… Напомни мне, Бенедикт, что в откровении святого Иоанна перечисляется как характерные признаки?
— Три шестерки, — сказал Бенедикт и еще раз перекрестился.
— Хуйня, — отмахнулся Мелвин. — Три шестерки могут означать все, что угодно, это неинформативно, как говорят ученые.
— Остальное нетвердо помню, — сказал Бенедикт. — Вроде, грамотных должно стать больше чем неграмотных… ну, это не про самого антихриста, а про людей в целом, но тоже подходит… возгордится, отступится… человеческие добродетели, удача… Черт его побери! Да он вполне может быть реальным антихристом! А даже если нет, в эту ложь стоит поверить, по-моему. А поскольку это не ложь, а очевидная правда, тут и думать нечего. Я так полагаю, ваше высочество, Локлирский замок не должен достаться этому существу. Но стоит ли ограничиваться одним только Локлирским замком?
— Не понял, — сказал Мелвин. — Ты на что это намекаешь?
— Господь явил вашему высочеству великую милость, — торжественно провозгласил Бенедикт. — И вручил великую силу. Я подозреваю, это связано с более великой целью, чем восстановление справедливости в одном отдельно взятом уделе. Узурпатор возжелал порушить весь христианский образ жизни во всем королевстве! С налогами мутит какую-то херню, совращает горожан на богопротивные общественные договоры, того и гляди, йоменов совратит феодалам налоги не платить! А его величество разве справится с антихристом? Его величество — рыцарь славный, спора нет, но интриган из него никакой, сожрет его антихрист только так, никто и глазом моргнуть не успеет. Но не судьба утвердиться узурпатору надолго на высоком престоле, ибо чаша рыцарского терпения неглубока, и когда она переполнится… Короче, так. Я хочу титул архиепископа всея Англии. Если ваше высочество поклянется замолвить за меня словечко перед Папой Римским, я помогу вашему высочеству стать вашим величеством. Годится?
— Годится, — кивнул Мелвин. — Пойдем, выпьем, обмоем сделку.
— Ты такой милый, — сказала Изабелла Айронсайд, слезая с возлюбленного и улыбаясь. — Я люблю тебя, Роберт! Когда мы поженимся?
Роберт состроил задумчивое лицо и некоторое время молча глядел в потолок. Начинать неприятный разговор не хотелось, но после того, как Белла задала прямой вопрос, дальше тянуть становится уже неприлично. Жалко, не получилось вдуть ей напоследок еще разок…
— Мы никогда не поженимся, — сказал Роберт. — Ты выйдешь замуж за дракона.
Белла неловко дернулась и чуть не упала с постели.
— Ты что, охуел? — спросила она. — Как за дракона? С каких хуев?
— Тебя под него никто не тянул, сама с ним спуталась, по собственной воле, — объяснил Роберт. — Теперь он тебя любит.
— Как это любит? — не поняла Белла. — Он же зверь!
— Если он зверь, то ты скотоложница, — сказал Роберт. — Но он не зверь. Ты сама говорила, что он заколдованный рыцарь из знатного рода.
— Это он так говорил, — сказала Белла. — Может, он напиздел, откуда я знаю?
— Напиздел или нет — раньше надо было думать, — сказал Роберт. — Отдаваться дракону было с твоей стороны опрометчиво. А кружить ему голову, влюблять в себя — еще более опрометчиво. Но что сделано, то сделано. Дракон тебя любит, хочет на тебе жениться, а я не хочу отказывать ему в этой просьбе, он ценный союзник. Тем более что удовлетворить его просьбу мне ничего не стоит. Так что готовься под венец.
Белла растопырила пальцы и набросилась на Роберта, явно собираясь расцарапать ему морду острыми ногтями. Роберт встретил атаку встречным ударом кулака.
— Ах ты мудак! — всхлипнула Белла, держась за подбитый глаз. — Пидарас! Нажалуюсь дракону, он тебя заживо сожжет!
— Не сожжет, — возразил Роберт. — Наш дракон не из тех, что выдыхают пламя. Учи матчасть, дура.
— Значит, когтями раздерет, — пообещала Белла.
— Не раздерет, — сноыа возразил Роберт. — Дракон нам попался слишком здравомыслящий, чтобы раздирать меня когтями. И дворянскую честь он разумеет, не станет он нарушать договор из-за капризов сварливой бабы.
— Я не сварливая баба! — закричала Белла. — Я прекрасная дама! А что за договор у тебя с ним?
— Договор очень простой, — ответил Роберт. — Когда на мою голову архиепископ возложит королевскую корону, я первым же указом пожалую дракону Локлирский удел. А на следующий день вы с ним сыграете свадьбу. Его статус надо будет легитимизировать, нечеловеческое существо на месте ярла — новшество беспрецедентное, многие дворяне откажутся присягать дракону, станут требовать, чтобы ярлом был человек. Но если дракон с королевского благословения женился на человеческой девице знатного рода, он по закону как бы человек, такому присягать не зазорно. Поняла?
— Погоди, — сказала Белла. — Ты раньше говорил, что тебе тоже надо леги… это самое…
— Верно, раньше говорил, — кивнул Роберт. — Но то было раньше, а теперь мне это самое уже не надо. Я твердо решил узурпировать королевский трон в самое ближайшее время. Волчий Клык — рыцарь славный, но на троне должен сидеть не славный рыцарь, а хитрый интриган и талантливый организатор. Например, я. Так что брак с тобой мне уже не поможет, в жены мне девицу надо брать более знатную.
— Так ты, получается, государственный изменник! — воскликнула Белла. — Тебе отрубят голову!
— Голову не отрубят, — возразил Роберт. — Я изменник не простой, а умный и удачливый, таким головы не рубят, такие сами голову отрубят кому хочешь. И еще у меня в союзниках неуязвимый дракон. Да мы с ним вдвоем всю страну вверх дном перевернем! Я войду в историю как Роберт Великий или, может, Роберт Справедливый, я еще не решил. А твой муж дракон станет моим первым рыцарем. Лучше соглашайся, Белла, все равно выше, чем ярлова жена, тебе с твоей родословной не подняться, а дракон как муж ничем не хуже человека. Будь он плохим любовником, ты бы с ним не спуталась.
— Дракон говорил, у нас дети не родятся, пока он не расколдуется, — вспомнила Белла.
Роберт игриво улыбнулся и сказал:
— С этим делом я вам помогу.
— Как поможешь? — не поняла Белла.
— Ползи ко мне, покажу, — сказал Роберт.
— Иди на хуй, развратник! — воскликнула Белла.
Роберт заметил, что она больше не выглядит разъяренной. Очень умная девочка, даже не верится, что простая баронесса и такая умная. Не каждая баба умеет так быстро отбросить дурную обиду и начать думать не сердцем, а головой. Жаль, не получилось сделать ей сына, великий рыцарь должен был получиться. Впрочем, тогда дракон наверняка обиделся бы… Ладно, что бог ни делает, все к лучшему.
— Мудак ты, Роберт, хоть и узурпатор, — говорила между тем Белла. — И жлоб. Зачем по морже ударил? Я теперь неделю буду синяк сводить, не меньше.
— А ты когти свои не тяни, куда не надо, и не будешь в морду получать, — посоветовал ей Роберт. — Давай одеваться. Или желаешь еще разок перепихнуться напоследок?
— Сам с собой перепихнись, — лаконично ответила Белла. — Погоди! Так ты меня теперь в лес прогонишь? Типа, к суженому, разделять тяготы и лишения?
— Я не такой садист, как ты думаешь, — улыбнулся Роберт. — Дракон со вчерашнего вечера живет в замке. С чего, ты думаешь, я приказал так срочно старую конюшню ремонтировать?
— А что, ее ремонтируют? — удивилась Белла.
— Херовая ты хозяйка, Белла, — сказал Роберт. — Настоящая леди должна знать обо всем, что происходит в ее хозяйстве. Только последняя дура доверяет все заботы ключнице. В лучшем случае ключница спиздит у тебя половину сокровищ, а в худшем получится как у того короля в Гардарики. Он, правда, сам дурак был, догадался брата ключницы взять в дружину, а тот возьми да выслужись… Короче, одевайся и пойдем, сама все увидишь.
Через полчаса Белла обнаружила, что старая конюшня за последние дни изменилась до неузнаваемости, даже удивительно, как Роберт ухитрился организовать такую масштабную перестройку так незаметно. Воистину великий организатор, жалко, что не получилось за него замуж выйти. Какие дети от него родились бы… Впрочем, замужество за драконом завести детей от Роберта не помешает… Но не будем загадывать так далеко…
Лошадей в конюшне больше не было. Все стойла были идеально вычищены, на гладком земляном полу не осталось ни единой соломинки, ни единой крупицы навоза. В дальней от входа половине все внутренние перегородки были разобраны и собраны по-новому, в замкнутую выгородку, и когда Роберт распахнул туда дверь, изнутри дохнуло теплом.
— Там что, печка внутри? — изумилась Белла. — Как это ее сложили так быстро? Магия?
— Не магия, но инновационная технология, — непонятно ответил Роберт. — Смотри и учись.
— Чего? — не поняла Белла.
— Сэр Роберт любит блеснуть знанием латыни, — пояснил дракон. — Он сказал всего лишь «новое умение».
Внутри выгородки обнаружилась просторная горница с гобеленами на стенах, сундуками и лавками вдоль стен, двумя маленькими окошками, затянутыми бычьим пузырем, и удивительным сооружением в центре — большая железная бочка, внутри горит какая-то херня, а из верхнего торца выходит железная труба и уходит наружу через вентиляционную щель под крышей.
— Ух ты! — восхитилась Белла. — Как ловко придумано! Печка в бочке! А эта труба — чтобы дымом глаза не резало?
— Совершенно верно, — кивнул дракон своей лебединой шеей. — Какая ты умная, Белла, сразу все поняла! Ну-ка, погоди… Кто тебя так?
— Это я, — смущенно ответил Роберт. — В порядке самозащиты. Она мне чуть всю морду не расцарапала.
Дракон скептически оглядел Роберта и мрачно заявил:
— Что-то непохоже.
— Просто я не теряю бдительности, вот и непохоже, — объяснил Роберт. — Я без причин женщин не избиваю, только для самозащиты или воспитания. А зачем мне ее воспитывать, если я ее уже тебе пообещал?
— А из мести ты женщин не избиваешь? — поинтересовался дракон.
— Из мести не избиваю, — ответил Роберт. — И давай оставим этот вопрос, пока не поссорились.
— Давай оставим, — согласился дракон. — Ты Беллу ко мне насовсем привел?
— Типа того, — кивнул Роберт. — Ты за ней будешь сам следить, чтобы не убежала?
— А какого хера ей от меня убегать? — удивился дракон.
— Женская душа — потемки, — сказал Роберт. — Если хочешь, могу снаружи пост поставить, но только с твоего согласия, чтобы ты не думал, что я тебя в заключении держу.
— Белла от меня не убежит, — заявил дракон. — Она меня любит, правда, Белла?
— Угу, — подтвердила Белла.
Выражение лица у нее было мрачное и охуевшее. Сразу видно, что нежный девичий мозг работает на пределе, очень непросто ему осознать, какие масштабные перемены вот-вот испытает судьба благородной девицы. А ведь надо не только осознавать, но и сразу планировать новую линию поведения… Как бы в истерику не впала, в реактивный психоз, как называют это прогрессоры… Впрочем, если впадет в истерику, значит, ее наследственность не так хороша, как казалось, и тогда ценность юной баронессы падает, как говорят прогрессоры, ниже плинтуса…
— Ты чего, оглох? — спросил дракон, и Роберт понял, что он уже что-то вещает, а Роберт не слушает, отвлекся.
— Извини, отвлекся, — сказал Роберт. — Прости, пожалуйста, повтори еще раз.
— Кровать хочу, — повторил дракон. — Нормальную двуспальную кровать, с пуховой периной, стираными простынями с вышивкой, и все такое прочее. Не все же время нам с Беллой по кустам любиться.
— Гм, — сказал Роберт. — Не хочу тебя обидеть ни в коей мере, мне просто любопытно стало… Ты когда в постель укладываешься, ступни с когтями обычно наружу высовываешь? Ну, чтобы простыни не порехать. И хвост…
Дракон неожиданно смутился. Изогнул длинную шею, будто хотел спрятать голову под куцее недоделанное крыло, но потом сообразил, как неуместен этот жест для гордого величественного зверя, и передумал.
— А ты ведь совсем недавно драконом стал, — догадался Роберт. — Если бы ты прибыл издалека, например, из Шотландии, ты бы уже наверняка хотя бы раз поспал в постели или хотя бы задумался, какого там дракону. А ты об этом ни разу не задумывался, это очевидно. Стало быть, ты из наших рыцарей, из местных. А это значит, человека, которым ты был раньше, я должен хорошо знать. Может, сам расскажешь, кем был, для ускорения процесса?
— Иди на хуй, Роберт, — ответил дракон. — И ты тоже прекращай думать в эту сторону, а то мы точно поругаемся.
— Хорошо, прекращаю, — кивнул Роберт. — Я лучше о колдуне подумаю.
— О каком колдуне? — не понял дракон.
— Который тебя заколдовал, — объяснил Роберт. — Он ведь, получается, тоже местный. Если его найти…
— И заставить заколдовать кого-то еще, например, Реджи Хеллкэта, и тогда я стану не нужен, — подхватил дракон. — Ловко ты придумал, интриган хуев.
— Нет, Реджи не годится, — покачал головой Роберт. — Реджи — хороший феодал, толковый, но когда ему станет выгодно меня предать — предаст моментально. Он же толковый феодал. Нет, Реджи нельзя превращать в дракона. Если бы я нашел этого колдуна, я бы его попросил, чтобы он заколдовал меня.
— Тебя? — изумилась Белла.
— Да ты крутой рыцарь! — воскликнул дракон и расхохотался. — Отчаянный… Хороший король из тебя выйдет.
— Дык, — скромно сказал Роберт. Подождал немного и спросил: — Так ты сведешь меня с тем колдуном?
— Не сведу, — отрезал дракон. — Я бы рад был, но никакого колдуна нет. Меня превратила в дракона лично богиня Фрея, а с ней свести я тебя не смогу. Могу только помолиться ей за тебя, но тут ты уж сам решай, готов ты рискнуть, что Иисус заревнует, или не стоит оно того.
— Лично богиня Фрея, — задумчиво повторил Роберт. — Расскажи мне, пожалуйста, как оно было.
— Не расскажу, — жестко сказал дракон. — Не положено тебе этого знать. Никакой пользы не принесет это знание, только душу смутит. Лучше уясни сразу, что не бывать тебе драконом, и не потому, что я не позволю, а потому, что это по жизни невозможно.
— Технически, стало быть, невозможно, — пробормотал Роберт себе под нос. — Нет, не понимаю! Богиня Фрея — она на летающей тарелке прилетела?
— Кря, — сказал дракон и спрятал голову под крыло.
Роберт понял, что угадал.
— Ну ни хуя себе, — прошептал он. — Вот, значит, как дело обернулось…
Это было неожиданно. Насколько Роберт помнил рассказы товарища Горбовского, согласно инструкции, утвержденной комконом и фактически имеющей силу закона, единственным методом научного эксперимента над чужой разумной расой является наблюдение, а активные этологические эксперименты допускаются только над неразумными или полуразумными видами. Если коммунары объявили наш народ полуразумным… а ведь все сходится! Никаких контактов, ибо зачем человеку контактировать с собакой или, скажем, с полумифическим хомо эректус? С ними надо не контактировать, их надо воспитывать, а вернее сказать, дрессировать. И эксперименты… Помнится, был на базе прогрессоров один хер по имени Яков, так он все доставал товарища Горбовского, дескать, давайте устроим аборигенам деловую игру по мотивам их народного фольклора, заколдуем кого-нибудь или живого эльфа покажем… А теперь товарищ Горбовский помер в неведомой техногенной катастрофе, а может, и не сам помер, а ухайдокали его излишне любопытные пидарасы от науки… Теперь, получается, всей Англии пиздец пришел? Если эти мудаки начнут превращать рыцарей в драконов не единично, а массово… они, суки, любят массовое производство…
Дракон в это самое время думал, что та загадочная летающая херня, которую узурпатор почему-то назвал тарелкой, и про которую сам дракон и думать забыл, должна быть как-то связана с богиней Фреей. И если вспомнить все туманные слухи и легенды, связанные с летающими херовинами над тем проклятым болотом… Уж не началось ли вторжение нечисти, предсказанное Иоанном богословом? Там, правда, говорилось не про летающие херовины, а про четырех всадников, но откровения богословов всегда излагаются аллегорически, ибо пророчество, понятое слишком рано, не сбывается, что несложно обосновать…
— Мальчики, чего это вы так поскучнели? — спросила Белла. — Что-то случилось?
— Да, кое-что случилось, — мрачно произнес Роберт. — Понять бы еще, что именно… Уважаемый дракон, ты точно ничего не хочешь мне рассказать?
Дракон вытащил голову из-под крыла и твердо ответил:
— Точно не хочу. Ибо не пришло еще время всеобщего взаимопонимания.
— Еб твою мать, как я ненавижу всю эту мистику, — сказал Роберт и вышел, не попрощавшись.
— Чего это он? — спросила Белла.
— Расстроился, — объяснил дракон. — Интриганы всегда расстраиваются, когда чего-то не понимают. Потому что гордыня. Ходит такой гордый, думает, типа, я сам себе господь, как решу, так и будет… А высшие силы глядят на уебище и посмеиваются, а ему обидно. Ладно, хер с ним, с богопротивным гордецом. Дай я лучше тебя обниму. Милая, вон в том сундуке лежит медвежья шкура, я ее доставать не стал, чтобы случайно не порезать когтями, давай ее достанем, расстелим на полу…
— Ах, милый! — вздохнула Белла. — Как это романтично! На полу, на медвежьей шкуре, рядом с печкой новейшей конструкции… Я люблю тебя, мой пернатый герой!
И припала к ороговевшим устам пернатого героя долгим поцелуем. А потом открыла сундук, вытащила медвежью шкуру, расстелила на полу, и овладел ею пернатый герой на этой шкуре, и было это весьма романтично. Но насчет когтей Роберт, сука, правильно говорил, пол-шкуры изодралось в клочья, нельзя дракону спать на льняных простынях, изорвет на хер в первую же ночь. Но зато как романтично…
Отец Бенедикт сидел на скамеечке в тихом уголке монастырского сада. Это была особая скамеечка, отец настоятель облюбовал ее для уединенных размышлений, и нарушать уединение отца настоятеля в такие минуты не дозволялось никому. Только лишь дважды за всю историю аббатства святой отец принимал посетителей на этой скамеечке, один раз это был Кларк Локлир, другой раз — святой Михаил. А чтобы отец Бенедикт принимал здесь простого монаха — такого не бывало никогда, и, многие полагали, никогда не будет. Но они ошибались.
— Святой отец, брат Мэтью по вашему повелению прибыл, — доложил брат Мэтью и опасливо покосился на прислоненный к скамейке чудотворный посох.
— Вижу, что прибыл, — добродушно проворчал отец Бенедикт. — Целуй руку и садись рядом, будем беседовать.
Брат Мэтью преклонил одно колено, поцеловал руку отцу настоятелю, затем сел рядом.
— Благодарствую за великую честь, — сказал он. — Не знаю, в чем тут дело, но клянусь оправдать и не посрамить, что бы оно ни было… того самого…
— Не клянись, — строго сказал ему отец Бенедикт. — Ибо господь наш Иисус Христос ясно сказал: «Не клянись». Понял, чадо?
— Так точно, — почтительно ответил Мэтью. — Прошу простить невольный грех и осмелюсь, воспользовавшись случаем, попросить разъяснения вот по какому вопросу. Господь наш Иисус Христос, помнится, также говорил: «Не суди», однако…
— Цыц, — перебил его отец Бенедикт. — Заткнись, чадо, покуда невольный и невеликий грех не перерос в грех большой и неискупаемый. Не твое дурацкое дело, чадо, толковать священное писание, для того есть особые иерархи и не суйся, чадо, со свиным рылом в калашный ряд. Понял?
— Так точно, — кивнул Мэтью. — Еще раз прошу простить грех, по-прежнему невольный, клянусь… бля…
Отец Бенедикт рассмеялся и сказал:
— Лучше помолчи, чадо, и не умножай невольных грехов сверх минимально неизбежного уровня. Скажи мне лучше вот что. Ведомо ли тебе такое понятие — атеизм?
— Гм, — сказал Мэтью. — Латынь я разумею не в совершенстве, но… теос — бог, теизм — божественность, атеизм, стало быть — отсутствие божественности… безблагодатность?
— Хуже, — сказал Бенедикт. — Атеизм суть ересь, отрицающая само присутствие бога во вселеной.
Мэтью расхохотался. Бенедикт нахмурился.
— Прошу прощения, святой отец, — сказал Мэтью, отсмеявшись. — Но это в самом деле смешно. Уму непостижимо, каким мудаком надо быть, чтобы не верить в божье существование! Неужто в самом деле существует такая ересь?
— Существует, чадо, — мрачно произнес Бенедикт. — В нашем грешном мире много чего существует. Ибо неистощим на выдумку враг рода человеческого… но не будем о грустном. Знаешь, чадо, кто такой адвокат дьявола?
— Конечно, — кивнул Мэтью. — Это когда на диспуте кто-то обосновывает заведомо неверную позицию, чтобы другая сторона могла лучше отточить аргументацию, или когда в судебном процессе надо соблюсти ритуал правосудия, в то время как приговор очевиден с самого начала… Как-то так.
— Все верно, — кивнул Бенедикт. — А теперь слушай меня, чадо, внимательно. Я сейчас немного побуду адвокатом дьявола и попробую защитить ересь атеизма. А ты попробуй ее опровергнуть.
— А чего тут опровергать? — пожал плечами Мэтью. — Очевидный же бред! Ну вот, например, кто сотворил вселенную и человека, если не господь всемогущий?
— Вселенная сотворилась из большого взрыва и приобрела нынешнюю форму в результате самоорганизации материи в неравновесных структурах, — ответил Бенедикт. — А человек произошел от зверей в ходе естественного отбора, как собаки происходят от волков, или как породистые собаки от дворняжек. Только собак отбирают хозяева, а наших предков никто специально не отбирал, отбор происходил сам собой, естественно. Слабые и глупые помирали, сильные и умные выживали и оставляли потомство, из которого, в свою очередь выживали тоже самые сильные и умные. Понимаешь?
— Хуйня какая-то, — помотал головой Мэтью. — В священном писании про сотворение мира написано совсем другое. Шесть дней на все ушло, вначале господь отделил свет от тьмы, потом небо от земли… или наоборот…
— Изложение этой истории в книге бытия содержит внутренние противоречия, — сказал Бенедикт. — Более того, там подряд приведены два разных рассказа, очень похожих, но противоречащих друг другу в мелочах. Как будто книжному переписчику попались две версии одного текста, он не смог выбрать истинную и вставил в книгу обе. Это примерно как с четырьмя евангелиями, но там проще, там никто не спорит, что жизнеописание Иисуса весьма приблизительно и дается, так сказать, сквозь призму мировосприятия апостолов, бывших простыми людьми… Понял?
— Не понял, — покачал головой Мэтью. — Вы так говорите, словно в книге бытия написана не священная история происхождения вселенной, а какая-то бредовая хуйня, все высокие иерархи это знают, но держат свое знание при себе, чтобы не смущать рядовых священников.
Бенедикт печально улыбнулся и сказал:
— Ты произнес эти слова, не я.
— Бля, — сказал Мэтью.
Бенедикт немного помолчал, затем сказал:
— Земля не есть центр вселенной, но есть рядовая планета, наряду с Меркурием, Венерой, Марсом и всеми прочими.
— Чего? — не понял Мэтью. — Я прошу прощения, святой отец, но вы… гм… вы точно башкой не ебанулись? Может, вам лекаря позвать?
— Лекаря звать не надо, — сказал Бенедикт. — Существуют журналы астрологических наблюдений, у нас в монастыре, например, Рейли Аул такой журнал сейчас ведет. Гипотезу о том, что Земля — центр вселенной, легко проверить по любому подобному журналу, ведущемуся достаточно долго. Если и Меркурий, и Венера обращаются вокруг Земли, то должны быть моменты, когда они наблюдаются в противоположных частях небосвода. Но если они обращаются вокруг Солнца по орбитам, лежащим внутри орбиты Земли…
— Бля… — сказал Мэтью. — Они же оба наблюдаются только на рассвете и закате…
— Вот именно, — кивнул Бенедикт. — Поэтому Земля не центр вселенной, но рядовая планета. И это значит, что в книге бытия написана хуйня. И про Иисуса Навина, остановившего движение Солнца по небу, тоже написана хуйня. И когда бусурманский Магомет молитвой порвал Луну напополам — тоже хуйня. Понимаешь, какой пиздец грозит человечеству?
— Кажется, понимаю, — кивнул Мэтью. — Стоит только признать, что где-то в священном писании написана хуйня, как сразу появляется искушение проверить все остальное священное писание, выделить там всю хуйню, и всю ее исключить. Но если это дело начать, окажется, что хуйни в священном писании настолько много, что его ценность становится сомнительной, и появляется вопрос, а есть ли вообще бог во вселенной. Но если бога нет, то нет ни рая, ни ада, и в таком случае только последний долбоеб станет смирять гордыню и не грешить. Получается, все праведники — глупцы, а миром правят грешники, и нет ничего недозволенного. Убивай, насилуй, клевещи, предавай… Это же ад на земле! Апокалипсис, армагеддон!
Отец Бенедикт улыбнулся доброй отеческой улыбкой и сказал:
— Ты понял. Я рад, что не разочаровался в тебе. Тебе, наверное, интересно, зачем я завел этот разговор?
— Угу, — кивнул Мэтью.
— Роберт Локлир тайно проповедует атеизм, — сказал Бенедикт.
— Не может быть! — изумился Мэтью. — Прошу простить меня, святой отец, я не то чтобы подвергаю ваши слова сомнению, но в это невозможно поверить!
— Тебе придется в это поверить, — сказал Бенедикт. — На самом деле поверить в это очень легко. Ты же не думаешь, что всю те еретические измышления, которые я тебе цитировал, я придумал сам?
— Ой, бля… — сказал Мэтью.
— То-то же, — кивнул Бенедикт. — А теперь слушай, что тебе надо сделать.
Однажды сидел святой Михаил по своему обыкновению посреди двора под навесом, беседовал с паломниками и творил чудеса. И задал ему один паломник вот какой вопрос:
— А правду говорят, что Земля не плоская, а подобна шару?
— Да, это истинная правда, — ответил святой Михаил и осторожно кивнул своей огромной головой.
— А почему тогда вода из морей-океанов не выливается вниз? — спросил паломник. — С нижней стороны Земли она должна падать вниз, верно?
— Ну ты и дурень! — сказал ему молодой монах по имени Эндрю. — Это же очевидно! Вселенная сотворена всего шесть с половиной тысяч лет назад! Вода еще не успела вытечь!
— Ты неправ, Эндрю, — возразил ему святой Михаил. — Твои слова не содержат противоречия и могли бы быть правдой, но не являются ею. На самом деле все проще. Вниз — это направление к центру шарообразной Земли. На другом конце Земли низ направлен навстречу нашему низу, у Земли нет нижнего конца, ее низ в ее центре.
— Охуенно! — воскликнул Эндрю. — И там, в самом центре вселенной, располагается преисподняя адского Сатаны!
— А в Локлире говорят, что центр вселенной не в Земле, а в Солнце, — сказал паломник. — Дескать, иначе непонятно, почему какие-то две планеты наблюдаются только утром и вечером, но никогда в полночь.
— Ты сейчас хуйню сказал, — заявил святой Михаил. — Сам подумай дурацкой своей башкой, где планеты и где центр вселенной? Планеты суть точки на седьмой небесной сфере! Какой мудак тебя всей этой хуйне научил?! Отвечай!
— Да я, чё, помню, что ли… — испуганно забормотал паломник. — Монах какой-то жирный, вроде, из ваших… Он еще ссылался, что так в Локлире все говорят, чуть ли не сам ярл…
На нечеловеческом лице святого Михаила отразился гнев. Он громогласно провозгласил:
— Кто бы так ни говорил, хоть сам король, говорящий сию ересь суть еретик и дорога ему одна — на костер! Ибо сомневаться в священном писании суть гордыня и смертный грех! И искоренять сию ересь надлежит в зародыше! Ибо сначала ты не веришь Аристотелю, потом не веришь какому-нибудь второстепенному пророку, например, Иезекиилю, а потом перестаешь верить самому господу! Каждый, кто говорит, что Земля не центр вселенной, тем самым как бы говорит: «Иди на хуй, господи, нет тебя во вселенной, и все твои заповеди — унылая хуита, и нет для меня отныне греха, а есть только наслаждение!» И для каждого, для кого нет греха, тем самым нет внутреннего закона и дозволено любое преступление, и брат встанет на брата, и сын на отца, и педофилы станут невозбранно ебать кого захотят, и воцарятся Содом и Гоморра повсеместно, и явится всадник на коне белом, и ад воспоследует за ним!
В задних рядах кто-то упал и забился в судорогах.
— Дьявол! Дьявол! — завопила какая-то женщина. — Убейте дьявола!
— Заткнись, дура! — сказал ей какой-то монах и отвесил подзатыльника, чтобы стало понятнее. — Это же Эрик Припадочный, он по жизни такой.
Тем временем святой Михаил раздухарился так, что сам выглядел почти что припадочным.
— Крестовый поход! — кричал он. — Даешь пиздец богомерзкому ярлу во имя господа! Мочить атеистов! Утопить еретиков в собственной крови! Удавить собственными кишками! Сделать им орла, как делали наши предки викинги!
Отец Бенедикт незаметно ткнул святого Михаила локтем в бок и прошептал:
— За базаром следи, палишься! Какие, на хуй, викинги, ты по легенде римлянин!
— Да всем уже похуй, — прошептал святой в ответ и продолжил орать: — Берите мечи ваши, братие, и топоры, и колуны, и вилы и все что у кого есть! Даешь крестовый поход на богомерзкого кощунника! Не допустим преждевременного армагеддона! Пиздец атеисту Роберту!
— Пиздец! Пиздец! — скандировала толпа.
Какая-то экзальтированная тетка срывала с себя одежду, другая тетка каталась в пыли, как гигантский червяк, какие-то юродивые бродяги увлеченно бичевали друг дружку, кровища так и брызгала во все стороны. Бонни Черная Зайка сидела в сторонке, на ее лице застыло брезгливое выражение. Было ясно видно, что священный экстаз, овладевший толпой, не затронул ее ни в малейшей степени.
— Мочи ведьму! — закричал какой-то шибко активный паломник.
И напрыгнул на Бонни, и попытался ебнуть ее по башке какой-то деревяшкой, но немедленно огреб пиздюлей сам. Ибо Мелвин предвидел подобное развитие событий и назначил рыжей ведьме охрану из четырех кнехтов, двое из которых были глухи, а другие двое — глупы (товарищ Горбовский назвал бы их дебилами), посему они не отвлекались на посторонние зрелища, а четко выполняли поставленную задачу. Сказано охранять раскаявшуюся ведьму, значит, охранять, и не ебет.
Мелвин оглядел толпу и решил, что пора выходить из образа. Сейчас здесь можно хоть черную мессу творить, все равно никто ничего не поймет. Надо же было так толпу возбудить, самому не верится, что получилось…
— Давай, настоятель, распоряжайся, — сказал Бенедикту Мелвин. — Пусть записываются в отряды, выбирают десятников, сотников… И пусть обязательно поклянутся, пока угар не прошел, и не какой-нибудь хуйней, а бессмертной душой, и чтобы каждый — своей. Иначе завтра хер кого соберешь.
— Все сделаем в лучшем виде, — пообещал ему Бенедикт. — Я не вчера родился, знаю, как такие дела организовываются. А вы отличный оратор, ваше высочество. Честно признаюсь, не ожидал, что так хорошо все получится.
— Всякий отличный феодал суть отличный оратор, — заявил Мелвин. — А я феодал просто охуенный. Привыкай.
Мелвин удалился, Бенедикт посмотрел ему вслед и тихо-тихо пробормотал.
— Плохому феодалу плохую молнию, хорошему феодалу — хорошую. Кончилась ваша эпоха, феодалы, теперь рулить будет святая церковь.
И поднял Бенедикт чудотворный посох, и направил его Мелвину в спину, и тихо сказал:
— Пыщь.
Но стрелять не стал, ибо не время и бессмысленно. Этому феодалу нужна особая молния. Бенедикт пока не знал, где такую молнию взять, но не сомневался, что когда придет время, господь как-то решит эту проблему. Не оставит его господь, но поможет правому делу, ведь иначе не может быть, святая церковь воистину должна рулить миром, ибо если не она, то кто? Не феодалы же богомерзкие, чуть было не низринувшие вселенную во тьму апокалипсиса. Это ж надо было додуматься — бога нет! Вот пидарасы богомерзкие!