Крестовый поход отправился от Локлирского аббатства через два часа после рассвета и неторопливо двинулся к Локлирскому замку. Странный это был поход и нелепый.
Рыцарей в крестовом походе было всего трое, звали их сэр Брюс, сэр Дэвид и сэр Адриан, и оказались они здесь неожиданно. Прибыли в аббатство помолиться господу да подивиться на настоящего святого, якобы посетившего сию обитель, и вдруг хуяк — это и в самом деле настоящий святой. Хуяк второй раз — сэр Роберт, ярл Локлирский, оказывается, уже не знатный феодал и великий интриган, а поганый богомерзкий атеист, проклятый во веки веков. И, как апофеоз, хуяк номер три — все в крестовый поход! Знали бы, что все так обернется, ни за что бы сюда не приехали, но теперь уже поздно отказываться. Крестовый поход — дело такое, что избегать надо всеми силами, но если уж вляпался — даже не думай отвертеться, проклянут в момент, потом до конца жизни не отмоешься. Вот и пришлось почтенным рыцарям трястись на лошадях под палящим солнцем и сверкать во все стороны кособокими крестами, второпях намалеванными на щитах поверх древних гербов. Отец Бенедикт поначалу хотел, чтобы рыцари еще и кольчуги нацепили, дескать, какой крестовый поход, когда рыцари без доспехов? Это, мол, не крестовый поход, а хуйня какая-то, шествие бродячих скоморохов!
— Вы, святой отец, следили бы за языком, — посоветовал ему тогда сэр Брюс. — Ибо при всем уважении к духовному сословию у всякого терпения есть предел, и если кто за языком не следит, то рано или поздно огребет, кем бы он ни был и к какому бы сословию ни принадлежал бы.
— Любой-любой огребет? — уточнил отец Бенедикт. — И сам король тоже?
— Нет, король не огребет, — покачал головой сэр Брюс. — Потому что его величество дворянскую честь разумеет и за языком следит. Чего и вам советую, святой отец, искренне советую, от души. А если угодно полюбоваться скоморохами бродячими, то их вокруг до хера, но на кавалеров к ним причислять не надо, а то можно и пиздюлей огрести.
На эту отповедь отец Бенедикт буркнул нечто невразумительное и отъехал в сторону.
— Эко вы ловко его словами отмудохали! — восхитился юный сэр Адриан.
— Не говори гоп, пока к причастию не подошел, — мрачно посоветовал ему сэр Дэвид. — Я, пожалуй, к этому попу на исповедь не пойду, а то как замутит епитимью, страшно даже подумать.
— Страх рыцарю неведом, — строго и торжественно произнес сэр Брюс. — Стало страшно подумать о чем-то — перекрестись, помолись и все-таки подумай с божьей помощью. А еще лучше с самого начала не бойся. Ишь чего нашел бояться — епитимьи! Рыцарю страх неведом, понял?!
— Угу, — сказал сэр Дэвид.
Но было очевидно, что он согласился с товарищем только чтобы не продолжать бессмысленный спор, а так по жизни не согласен.
Неожиданно подал голос сэр Адриан:
— А вот интересно, когда Готфрид Буйонский и Боэмунд Тарентский отправлялись в Палестину, у них, наверное, войско поприличнее было?
Сэр Дэвид не удостоил младшего товарища словесным ответом, а просто многозначительн отхаркался. А сэр Брюс сказал следующее:
— То, что ты видишь вокруг, суть не войско, но толпа ебанутых дураков. Нормальный военный отряд пройдет сквозь нее, как нож сквозь масло, и даже легче.
— Тогда, наверное, нам не стоит идти с ними до конца, — предположил сэр Адриан. — У сэра Роберта, говорят, не самая плохая дружина в королевстве.
Сэр Дэвид отхаркался еще раз. А сэр Брюс сказал следующее:
— До конца идти не стоит, но, боюсь, придется.
— Рыцарю страх неведом, — заметил сэр Дэвид.
Кнехты захихикали, но сэр Брюс остался невозмутим.
— Это ты верно подметил, — сказал он. — Как только станет возможно свалить отсюда, не роняя чести и не нарываясь на проклятие вон того мудака, — он ткнул пальцем в отца Бенедикта, — надо сразу съебывать. А пока сие невозможно, следует стойко переносить тяготы и лишения, и не пиздеть. Понял?
— Угу, — кивнул сэр Адриан. — А как вы думаете, сэр Брюс, святой Михаил действительно святой?
— Это мы узнаем, когда осадим замок, — ответил сэр Брюс. — Если он реально святой, пиздец придет сэру Роберту, а если не реально — то ему самому.
— А пока мы ничего не знаем достоверно, как лучше к нему относиться? — спросил сэр Адриан.
— А тебе не похуй? — удивился сэр Брюс.
Сэр Адриан не нашелся, что ответить на этот вопрос.
Так получилось, что Мелвин и Бонни Черная Зайка ехали неподалеку от рыцарей и слышали весь разговор от начала до конца. Бонни то и дело хихикала и искоса поглядывала на святого, дескать, что ты будешь делать — проглотишь оскорбление или вмешаешься? В конце концов, Мелвин не выдержал.
— Да хватит тебе глазенками зыркать! — сказал он. — Думаешь, мне не похуй, что они обо мне говорят? Это ж рядовые вояки, катапультное мясо, смазка для мечей! Брюс еще хоть немного на человека похож, а эти двое… На них посмотришь — сам поверишь, что человеческий род произошел от зверя абузияна!
Бонни рассмеялась.
— А что, может, богомерзкий Роберт все-таки прав? — спросила она. — Может, во вселенной действительно нет бога, а человеческий род произошел от этого самого… как его…
— Может, и так, — буркнул Мелвин. — Бывает, смотришь вокруг и удивляешься — откуда столько мудаков? Как господь всемогущий допускает такое падение нравов? Я не знаю, как это можно объяснить, не впадая атеизм.
— Божье попущение, — сказала Бонни.
— Неправдоподобно огромное попущение получается, — сказал Мелвин. — Сама посуди, ну, вон тот, например, мудак с аршинным крестом поверх лохмотьев, какой из него христов воин? Ебаный стыд!
— Тише, — попросила Бонни. — Не кричи так громко, люди оглядываются. Ты же как бы святой, тебе ругаться неуместно. Не выходи из образа.
— Ругаться уместно всегда, — возразил Мелвин. — Сам Иисус говорил апостолам: «Изыдите прочь, порождения ехиднины!» Так что не пизди.
— Извини, я не знала, — сказала Бонни и скромно потупилась.
— Это нормально, — махнул рукой Мелвин. — Думаешь, почему попы не одобряют, когда мирские сословия священное писание самостоятельно изучают? Думаешь, просто так, из вредности? Нет, есть на то причина. Слишком много странностей и противоречий находится в священных книгах, слишком странные мысли возникают, если читать их вдумчиво. Думаешь, откуда еретики берутся?
— Ты реально думаешь, что Роберт прав, что бога нет? — спросила Бонни. — Или просто дразнишься?
Мелвин пожал плечами и сказал:
— Если честно, мне похуй. Я всегда знал, что молитва реально меняет мир, а с твоей помощью узнал, что богомерзкое колдовство тоже иногда помогает, и не такое уж оно богомерзкое. А когда познакомился поближе с Бенедиктом, узнал, что в духовном сословии бывают такие уебки, что пиздец. Понимаешь, Бонни, я не какой-то там хер ученый, чтобы доискиваться, как все устроено и как что объясняется. Мне похуй, как что устроено, я практик. Молитва работает — заебись, колдовство работает — тоже заебись. А какие отношения у господа вседержителя с колдуньями вроде тебя — это меня не ебет. Твои отношения с богом — твои проблемы, не мои. Грубо, да, зато честно. Надеюсь, ты не обидишься. Впрочем, это мне тоже похуй.
— Спасибо за честность, — сказала Бонни.
Некоторое время они ехали молча, затем Мелвин сказал:
— В первый раз, когда Бенедикт стал рассказывать мне про атеизм, я, конечно, охуел. А теперь думаю, а может, и ничего? Рыцарям про атеизм, конечно, ничего говорить нельзя, кроме критики, третьему сословию — тем более, но сам-то себе я могу не врать? Тут еще вот какое дело вырисовывается. Если бога нет, значит, все дозволено. Это ж какой простор действий для феодала!
— Если ты ошибаешься, и бог все-таки есть, ты обрекаешь себя на адские муки, — заметила Бонни.
— Верно, — согласился Мелвин. — Но я уже обрек себя на адские муки. Два раза. Когда выеб ту болотную кикимору и когда упорхнул с очистительного костра.
— Тот костер развели неправосудно! — возмутилась Бонни.
— А это никого не ебет, — покачал головой Мелвин. — Все ритуалы были проведены должным образом, так что костер получился реально очистительный. Да, Бенедикт и Роберт обрекли невинного на лютую казнь, это смертный грех, но и я тоже согрешил, когда не смирился и упорхнул. Что проповедуют все апостолы? Пострадал неправедно — смирись, господь всех рассудит. А я не смирился.
— Может, ты покаешься? — предложила Бонни. — Сразу отпустит. Я тоже хочу по-настоящему покаяться. Найти где-нибудь благочестивого попа…
Мелвин скептически хмыкнул.
— Да даже без попа! — воскликнула Бонни. — Господь-то все видит, ему похуй, через попа ты молишься или сам по себе…
— Ересь говоришь! — перебил ее Мелвин. — Не помню, как она называется, но это точно ересь, притом очень опасная.
— Что в ней опасного? — удивилась Бонни.
— А ты представь себе, что любой мудак станет трактовать закон божий, как ему на душу взбредет, — сказал Мелвин. — Вон тот мудак, например. Или вон тот. Не страшно?
Бонни немного помолчала, затем сказала:
— Нет, мудаки тут ни причем. Если мудаков бояться, так придется любое новшество отвергать. Пусть не мудаки трактуют закон божий, а нормальные люди вроде нас с тобой. Мы с тобой знаем, что в колдовстве нет ничего плохого, почему мы должны скрывать это знание?
— А ты уверена, что мы с тобой не мудаки? — спросил Мелвин. — Сможешь обосновать?
Бонни надолго задумалась. Затем спросила:
— Ты уже решил, что будем делать, когда достигнем замка?
— Более-менее, — ответил Мелвин. — Роберт запрется за стенами, я покажусь воинам, стану проповедовать, они вначале послушают немного, потом станут стрелять. Стрелы не причинят мне вреда, все станут кричать, что это чудо, дальше очевидно. Смятение, кто-нибудь переметнется на мою сторону, откроет ворота, ты обратишь меня в пса, я ворвусь внутрь, загрызу Роберта. Как-то так.
— А потом? — спросила Бонни.
— Потом ты обратишь меня обратно в Мелвина Локлира, — сказал Мелвин. — Мои вассалы узнают меня и снова присягнут мне. Я стану править строго, но справедливо.
— А Бенедикт? — спросила Бонни.
— Бенедикту пиздец, — ответил Мелвин. — Во-первых, мне понравился его артефакт, хочу отобрать. Во-вторых, он слишком много знает. В-третьих, мудак.
— Ты не должен быть под подозрением, — заметила Бонни. — Кто бы его ни убил, все подумают на тебя.
— Конечно, — кивнул Мелвин. — Поэтому я не буду его ни убивать, ни заказывать. Я предоставлю это дракону. Без меня ему от дракона не отбиться, а я не могу охранять его круглые сутки. Думаю, эта проблема решится сама собой.
Бонни улыбнулась и сказала:
— Как ты ловко все планируешь.
— Дык, — тоже улыбнулся Мелвин. — Давно уже все говорили, что я умен не по годам, и из меня вырастет ловкий интриган. Ну, вот и вырос.
Бонни неожиданно помрачнела.
— Тебе восемнадцать лет, если я ничего не путаю, — сказала она. — А мне двадцать семь, я уже три раза замужем была…
— И три раза овдовела? — заинтересовался Мелвин. — Так быстро? Как ухитрилась?
Бонни нахмурилась.
— Как-то само получилось, — ответила она. — Моего первого мужа убил мой второй муж. Потому что любил меня сильно, а я замужем за другим. А второго мужа убил третий муж, он был братом первого и мстил.
— А третьего мужа кто убил? — спросил Мелвин.
— Я, — ответила Бонни. — Отравила бледными поганками. Он такой мудак был…
— Суровая ты женщина, — сказал Мелвин.
— Жизнь суровая, — вздохнула Бонни. — О, гляди! Помнишь, та поляна, где на нас дракон напал? Так вот она!
— Точно, — кивнул Мелвин. — Эй, Бенедикт! Готов сразиться с драконом?
Бенедикт остановил коня, некоторое время размышлял о чем-то неведомом, затем спешился и стал раздеваться.
— Бенедикт, ты ебанулся? — спросил его Мелвин.
— Я не ебанулся, — ответил Бенедикт. — Со мной разговаривал господь и ниспослал откровение. Остаток пути я должен проделать пешим, босым, с непокрытой головой и в рубище.
— Где же ты найдешь рубище? — удивился Мелвин.
— У меня нижнее белье ветхое, — объяснил Бенедикт. — Сойдет.
— Ну, как знаешь, — сказал Мелвин. — Эй, рыцари! Как там тебя, Брюс! Будь любезен, поохраняй святого отца, а то ему тут откровение было…
— Брюс, иди на хуй! — рявкнул Бенедикт.
Сэр Брюс, только что повернувший коня, невозмутимо вернул животное на прежний курс.
— Поехали, Бонни, — сказал Мелвин, посмеиваясь.
— Ничего не понимаю, — сказала Бонни, когда они немного отъехали. — Что это на него нашло?
— Трусость, — объяснил Мелвин. — Он раньше не думал, что на нашем пути может сидеть дракон в засаде, а теперь подумал. А кто для дракона первейшая цель?
— Ты, — сказала Бонни.
— А вторая?
— Бенедикт.
— Все верно, — кивнул Мелвин. — Вот он и маскируется. На свой артефакт он не слишком полагается, на рыцарскую охрану — тем более. А смешается с голодранцами, глядишь, дракон и не заметит.
— Раньше надо было думать об этом, — заметила Бонни.
— Однозначно, — кивнул Мелвин. — Бенедикт никогда не отличался умом и сообразительностью. Он другим берет, наглостью и жестокостью.
— Жестокость-то откуда? — удивилась Бонни. — Раньше его в этом никто не обвинял.
— Те, кого он пытал, его уже ни в чем не обвинят, — сказал Мелвин. — А кого не пытал, тем похуй. Я — редкое исключение.
— Что-то не чую дракона, — сказала Бонни. — Сдается мне, не сидит он в засаде.
— Ну и заебись, — улыбнулся Мелвин. — Пусть этот мудак ноги разомнет, ему полезно.
Некоторое время они ехали молча, затем Бонни спросила:
— Мелвин, что будет с нами?
— А я-то почем знаю? — пожал плечами Мелвин. — Или со щитом, или на щите, а что конкретно — нам знать не дано.
— Я не об этом, — сказал Бонни. — Я о нас с тобой. Ты недавно сказал, что Бенедикт слишком много знает. Я знаю не меньше.
Мелвин рассмеялся, нагнулся с седла, ухватил Бонни за плечо, притянул к себе и смачно поцеловал в губы. Какие-то пешие долбоебы, наблюдавшие за святым похода с почтительного расстояния, засвистели и заулюлюкали.
— Я тебя люблю, — сказал Мелвин. — Женой я тебя не сделаю, ты уж извини, родом не вышла, но официальной фавориткой станешь. Как вступлю во владение замком, дам тебе дворянство за особые заслуги, какой-нибудь удел маленький… Детей наших признаю официальными бастардами… Чего так смотришь?
— Ничего, — сказала Бонни и пожала плечами. — Спасибо тебе, ты щедрый.
— Не понял, — сказал Мелвин. — Ты так говоришь, как будто я на самом деле не щедрый, а ты иронизируешь. Будто хочешь чего-то большего.
— Нет, большего я не хочу, — покачала головой Бонни. — Раньше я надеялась на большее, но теперь вижу, что зря.
— А на что ты надеялась? — спросил Мелвин.
— Что ты не ограничишься титулом ярла, — ответила Бонни. — Корона сама плывет тебе в руки, а ты не замечаешь. Я думала, ты глазастее.
— Я все замечаю, — сказал Мелвин. — Просто я не ставлю перед собой слишком далеких целей. Я ставлю перед собой реальные цели. Сначала надо убить Роберта и захватить Локлир. Потом удержаться в захваченном Локлире. А потом уже идти на Лондон, если сложится благоприятная обстановка.
— Обстановка сложится благоприятная, — заверила его Бонни. — Твое колдовство и мое колдовство вместе такая сила, что против нее ничего не устоит. — И неожиданно добавила: — У меня ничего нигде не зудит.
— А что должно зудеть? — не понял Мелвин. — И почему?
— У тебя, когда ты начал превращаться в оборотня, зудело в паху, — объяснила Бонни. — А у меня не зудит. Значит, от тебя ко мне ничего не передалось, и я никогда не стану оборотнем. Обидно.
— Гм, — сказал Мелвин. — Это как посмотреть. Не хочу тебя пугать, но если бы ты начала превращаться в оборотня, у меня возникло бы искушение.
— Понимаю, — кивнула Бонни. — Если бы я ощутила начало превращения, я бы от тебя убежала как можно дальше, пока оно не закончится.
— Либо убеждала бы меня изо всех сил, что никакого превращения не происходит, — добавил Мелвин.
— Об этом я не подумала, — сказала Бонни. — Наверное, мне все-таки надо было убежать.
— Никуда убегать не надо, — сказал Мелвин. — Зря ты так боишься моей подозрительности. Сразу видно, что не из дворянского рода. У нас, дворян, каждый понимает, что быть чрезмерно подозрительным не лучше, чем быть недостаточно подозрительным. Когда ты совсем не доверяешь людям, ты их провоцируешь на предательство. Зачем честно служить феодалу, который все равно тебе не верит? Друзьям и вассалам надо доверять, это каждый феодал усваивает с молоком матери. И еще нельзя верить, что другие люди умнее тебя. Отец меня учил, что когда планируешь интригу, надо всегда исходить из того, что твой противник равен тебе по уму, не глупее и не умнее. Потому что когда противника переоцениваешь, это тебя демотивирует и получается еще хуже, чем когда его недооцениваешь. Я, наверное, непонятно говорю…
— Нет, все понятно, — сказала Бонни. — Я — твой противник, чего тут непонятного…
— Да еб же твою мать! — воскликнул Мелвин. — Ну какого хера ты все понимаешь наоборот?! Я говорил о тебе как о противнике сослагательно, в том смысле, что если я подумаю, типа, а вдруг моя милая Бонни на самом деле мой противник, то тогда…
— Не надо так говорить, — сказала вдруг Бонни. — Лучше поцелуй меня.
Они стали целоваться, и сэр Дэвид, издали наблюдавший за ними, сказал:
— А у этого святого губа не дура.
— Но мозгами его господь обделил, — добавил сэр Брюс. — Ибо баба, уморившая трех мужей, уморит и любовника, а всякая ведьма раскаивается только на костре и нигде более. Запомни это, Адриан, и никогда не забывай.
— Так точно, сэр Брюс, не забуду, — пообещал юный сэр Адриан.
— Дружина и гарнизон, становись! — скомандовал Реджи Хеллкэт. — Равняйсь! Смирно! Ваше высочество, дружина и гарнизон по вашему приказанию построены! Командовал барон Хеллкэт!
— Здравствуйте, други и братья мои! — выкрикнул Роберт.
— Здравия желаем сюзерену и повелителю! — вразнобой отозвался строй.
— Вольно! — скомандовал Роберт.
— Вольно! — продублировал Реджи.
— Други и братья мои! — обратился Роберт к бойцам. — Пусть выйдет из строя тот, кто хоть раз вовремя получал жалование до моего восшествия на престол сего удела!
На левом фланге из строя вышел пожилой рыцарь. Бойцы встретили его появление веселым ржанием.
— Да, был такой случай однажды, — тихо произнес Реджи. — Помнится, еще до Кларка, при его отце…
— Один человек, — громогласно констатировал Роберт. — Встать в строй! А теперь пусть выйдет из строя тот, кто не вовремя получал жалование при моей власти!
Строй стоял непоколебимо, усатые морды бойцов расцветились довольными улыбками, как у больших прямоходящих котов.
— Слава сюзерену и повелителю! — завопил кто-то с правого фланга.
— Слава его высочеству! — присоединились другие голоса. — За сэра Робера в огонь и в воду! Пусть попы сидят в своих церквях и не пиздят!
Реджи наклонился к уху его высочества и негромко сказал:
— Пусть ваше высочество не утруждается перечислением своих подвигов. Бойцы пойдут за вами хоть в ад самого Сатану с престола свергать. Приказывайте, ваше высочество, прошу вас.
— Спасибо, Реджи, — сказал Роберт.
Протер глаза (сразу в оба глаза попали соринки, так бывает), прокашлялся и провозгласил:
— Слушать приказ! В монастыре восстание! Настоятель Бенедиктишко поднял мятеж и утверждает, что я, Роберт Локлир, якобы отрицаю существование бога и науськиваю дракона на честных рабов божьих!
— Насчет дракона его вроде никто не обвинял, — тихо сказал барон Айронсайд барону Тейлору. — Уж не горит ли шапка на его высочестве?
— Тихо, — прошипел ему барон Тейлор. — Не мешай слушать!
В замке все знали, что барон Айронсайд люто, бешено обижен на его высочество за то, что тот сначала обещал жениться на его дочери, а потом пообещал эту самую дочь дракону. Но, с другой стороны, Белла Айронсайд — та еще блядь, и будь ее отец более добродетелен, высек бы ее розгами по голой жопе заранее, и не пришлось бы его высочеству наказывать ее за дерзость чуть ли не каждый день. А с третьей стороны, в словах Айронсайда был смысл, драконовыми злодеяниями сэра Роберта пока никто не упрекал, хотя если вспомнить непонятную перестройку старой конюшни…
— Так что, сэр Роберт, получается, дракона приручил?! — воскликнул барон Тейлор неожиданно громко.
Сэр Роберт оборвал свою речь на полуслове, бросил на Тейлора гневный взгляд, затем вдруг задорно улыбнулся и крикнул:
— Да я хоть самого Сатану приручу, если оттого моей дружине будет выгода!
— Ура ярлу Локлиру! — завопили дружинники.
Мгновением спустя к ним присоединилась замковая стража. Пусть его высочество и не упомянул их в своей речи, а упомянул только дружину, и так ясно, что подразумевал он всех бойцов до единого, жалование-то получили все, и с тех пор его высочество им стал как родной отец.
— С нами бог и дракон! — кричал сэр Роберт. — Пиздец дурным повстанцам! Ура, товарищи!
— Ура! — радостно кричали бойцы. — Слава сэру Роберту! Слава ярлу Локлиру! Слава победителю дракона!
— Сотники ко мне, остальные разойдись! — приказал Роберт.
Строй смешался, сотники бодрой трусцой двинулись на центр плаца, позвякивая оружием и доспехами.
— Это войско непобедимо, — сказал Реджи. — Как мало для этого нужно, оказывается — всего лишь выплатить жалование. Кто бы мог подумать!
— Одна вещь меня беспокоит, — сказал Роберт. — Лазутчик докладывал, что с повстанцами идет настоящий святой Михаил с лицом как на иконе. Не дрогнут ли бойцы при виде его?
— Могут дрогнуть, — ответил Реджи и сам при этом дрогнул. — Может, сразу стрелой? Или дракона с цепи спустить?
— Дракон не сидит на цепи, — резко сказал Роберт. — Дракон — не зверь, но союзник, во всем равный человеку, кроме биологического происхождения.
— Кроме чего? — переспросил подошедший барон Айронсайд.
— Кроме телесной природы, — переформулировал Роберт. — Гельмут, друг мой, вы не приносили мне присягу, будьте любезны, покиньте построение. Я не смею принуждать…
Гельмут Айронсайд выпятил тощую грудь, задрал нос к небесам и гордо провозгласил:
— Осмелюсь заметить вашему высочеству, что в принуждении к ратному труду не нуждаюсь, а если какой мудак станет меня прннуждать в ратном труде не участвовать, то вот это как раз меня оскорбит пиздец как…
— Но я не могу дать вам сотню, мой друг! — воскликнул Роберт. — Командиров перед боем не меняют! Не подумайте, что я недооцениваю…
— Я не настолько самонадеян, чтобы принимать под начало незнакомую сотню! — отчеканил Гельмут. — Но ни один долбоеб не смел до сих пор отвергнуть мой меч!
— Вы готовы сражаться рядовым бойцом? — спросил Роберт.
— Дык ёбте, о чем я, блядь, толкую?! — не выдержал Гельмут.
— Прости, брат, — сказал Роберт и мимолетно обнял несостоявшегося тестя. — Иди куда хочешь и сражайся, и не посрами рыцарского достоинства.
Гельмут ушел. Подошел Реджи и сказал:
— Часовые докладывают, противник на горизонте.
— Херово, — сказал Роберт. — Я-то рассчитывал отправить тебя в Хаддерсфилд за городским ополчением. Но теперь уже не получится.
— Можно ночью, — предложил Реджи.
— К ночи, я думаю, все закончится, — закончился Роберт. — А до заката стремно, словишь, не дай бог, шальную стрелу, мне тебя будет не хватать.
— Спасибо за добрые слова, — склонил голову Реджи. — Однако осмелюсь заметить, что не вполне понимаю ваше высочество. Если все кончится до заката, зачем собирать ополчение?
— Когда начинается большая смута, ополчение лишним не бывает, — сказал Роберт, хитро улыбнулся и подмигнул. — Не идти же на Лондон с одной только дружиной.
— Ой, бля… — изумленно выдохнул барон.
— Выше нос, Реджи! — сказал ему Роберт. — Что за уныние? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Или ты боишься не справиться с обязанностями первого рыцаря?
— Никак нет! — воскликнул Реджи и неосознанно принял стойку «смирно». — Разрешите выполнять, ваше высочество?
— Выполняй, — разрешил Роберт.
Реджи развернулся на каблуках, сделал три шага и сообразил, что его высочество ничего ему не приказывал. Что выполнять-то? Впрочем, не возвращаться же теперь за разъяснениями… В принципе, и так понятно, что делать.
Армия крестоносцев окружила Локлирский замок. К этому времени она окончательно утратила сходство с армией и больше походила на бродячий цирк. В самом деле, что это за армия, в которой осадных сооружений нет вообще, лошадей можно пересчитать по пальцам, мечами вооружены от силы пятьдесят человек, а в кольчуги одеты и того меньше? Пиздец какой-то, а не армия. С такой армией только кроликов пугать, а не замки штурмовать.
Впрочем, крестоносцы и не собирались штурмовать замок, замысел у них был совсем другой. Из нестройной толпы выехал на рыцарском коне странный человек с головой, закутанной в покрывало, как принято у сарацин, и подъехал к замковой стене почти вплотную, и сбросил покрывало с головы. И стало видно, что это вовсе не сарацин, а сам святой Михаил, точь-в-точь такой, какой изображен на иконе в сельском храме села Ноттамуна, где, по слухам, этот святой впервые повторно ступил на грешную землю. И смутились многие воины на стенах, ибо жалование жалованием, а бессмертная душа бессмертной душой. Орать во всю глотку о лояльности и прочих добродетелях — дело безусловно хорошее, когда стоишь в строю рядом с другими бравыми воинами, но поднять оружие на несомненного святого — это совсем другое дело. Это все равно, что свою бессмертную душу сразу и навсегда ввергнуть в огненную геенну, и никакое чистилище не поможет! И если не на самого святого оружие поднять, а пусть даже на самого последнего обозника в его нелепом войске… Войско-то хоть и нелепое, но божье благословение на нем явно присутствует, а в таких случаях твердость клинка и боевая выучка мало что значат, это всем известно. Господи, пиздец-то какой…
Святой Михаил приблизился к стене и начал проповедовать. Дескать, дошли до престола всевышнего достоверные сведения, что некий ярл Роберт исповедует поганый атеизм вместо благочестивой христианской веры, и намеревается установить неведомый, но богомерзкий коммунизм вместо справедливого феодального правления, где каждый каждому либо как отец сыну, либо как сын отцу. А при коммунизме не сразу и разберешь, кто чей раб или вассал, это же прямая дорога к анархии! Нет, не будет удачи стране, в которой установится коммунизм! Чаша господнего терпения близка к переполнению, но милосерден господь, и говорит он так: пусть поганого ярла выдадут на справедливый суд, и не будет тогда нанесено никакого ущерба ни замку, ни поселениям. И клянется во всем вышеперечисленном святой Михаил собственной бессмертной душой, уже прошедшей апробацию у престола господнего. И да будет так воистину.
И закончил свою обличительную речь святой Михаил, и стал ждать ответа. И поднялся на стену ярл Роберт и закричал зычным командирским голосом:
— А что, есть еще воины в моем замке? Не слышу ответа! Что, бля, воины вымерли, одни поповские подстилки остались?! Коврики, блядь, молитвенные?! Ну, раз так, отворяйте ворота, пойду на расправу к святошам-пидарасам, западло мне рулить такими вассалами! Трусы женоподобные, кролики козлодраные, мудопроебины трипиздоблядские! Ебаный стыд!
И свистнула стрела, и пронзила грудь святому Михаилу, и засмеялся тот, и вадернул стрелу голыми руками и переломил. И закричал торжествующе:
— Воистину хранит меня господь! А тебя, Роберт, демагогия не спасет!
— Сам ты демагог! — парировал Роберт. — Эллинский огонь на стену, живо!
После этих слов святой Михаил проворно развернул коня и удалился от стены на три полета стрелы. Теперь его уже никак не достать, даже эллинским огнем.
— Надо было лошадь под ним застрелить, — сказал Реджи. — А самого стрелами истыкать, как ежа, чтобы шевелиться не мог, потом сделать вылазку, захватить, затащить внутрь… Ваше высочество, разрешите скомандовать вылазку!
— Не разрешаю, — покачал головой Роберт. — У меня другой план. Я полагаю, пришло время испытать, хорошо ли я приручил дракона.
Реджи нахмурился.
— А не слишком ли вызывающе получится? — спросил он. — Дракон традиционно считается тварью не то чтобы дьявольской, но близко к тому. Если ваше высочество его натравит на несомненного святого…
— То дракон победит, — заявил Роберт. — И тогда все поймут, что святой этот — не настоящий, а дьявольская подделка. Ибо всякому ведомо, что добро побеждает зло, и если победил дракон, стало быть, дракон суть добро, а его враг — зло. К тому же, я сомневаюсь, что в моем войске найдется хоть один человек, кроме нас с тобой, кто поднимет руку на это существо.
— Один точно найдется, — заметил Реджи. — Гельмут Айронсайд в последнее время совсем с катушек съехал, на кого угодно руку поднимет.
— Три человека — все равно мало, — сказал Роберт. — Нет, Реджи, с драконом будет надежнее. Пойду, позову.
Роберт ушел. А к Реджи подошел Гельмут Айронсайд и сказал:
— Слушай, Реджи, а где настоятель Бенедикт? Что-то не вижу я его среди этих оборванцев.
— И в самом деле, странно, — кивнул Реджи. — Проебался куда-то. Должно быть, боится под случайную стрелу угодить.
— Скорее, моего зятя боится, — добавил Гельмут.
— Гм, — сказал Реджи. — Слушай, Гельмут, извини, если вопрос невежливый, но уж очень интересует… Тебя не смущает, что у тебя зять будет дракон?
— А хули тут смущаться? — пожал плечами Гельмут. — По мне, лучше дракон, чем безземельный конунг из Северной Норвегии. К тому же, Роберт обещает дракону высокий титул… Он, вообще, нормальный рыцарь, дракон этот, только заколдованный. Я с ним пиво пил, он все понимает, этикет разумеет, дочь мою любит, что еще нужно от зятя? Лучше бы, конечно, за Роберта ее выдать, но я еще не совсем дурак, квалификационные требования к невестам понимаю… Нет, дракон наш — дворянин что надо!
— А он точно не дьявольский? — спросил Реджи. — Ты не подумай, я не в обиду говорю или чтотбы поглумиться. Просто ты мне как бы друг…
— Да чего ты извиняешься? — возмутился Гельмут. — Нормальные рыцарские вопросы, нечего тут извиняться. Нет, дракон — он не дьявольский, он богине Фрее посвящен. Ну, та, которая у наших предков была типа как Венера у римлян. Только Венера блядская вся от начала до конца, а Фрея еще цветением всяким заведует, и чуть-чуть сражаться умеет. Очень достойная богиня, хоть и языческая. Но я так полагаю, что раз наши предки хер знает сколько времени языческим богам поклонялись, и ничего плохого от того не было, то типа все нормально, нет тут никакого кощунства.
— Ну, как знаешь, — пожал плечами Реджи. — Я тебя просто хотел предупредить по-дружески.
— За предупреждение спасибо, — серьезно сказал Гельмут. — А за то, что другом назвал — особое спасибо. Ну, где там дракон, чего они с Робертом тянут кота за хвост? Не дай бог, найдется у ворот кто-нибудь особо малодушный, поднимет решетку, опустит мост… Там же не дружина, там гарнизонные…
— Пойдем, проконтролируем, — предложил Реджи. — А то и впрямь найдется урод, не дай бог.
И они пошли контролировать моральный дух гарнизонных бойцов.
— Милый, я очень беспокоюсь, — сказала Белла, входя в горницу. — Я поговорила с поварихами, они говорят, замок осадили какие-то долбоебы, которых якобы ведет святой Михаил, точь-в-точь как на иконе, и он вроде говорил, что его высочество богомерзкий и ты тоже богомерзкий…
Дракон в это время валялся на лавке и грыз вяленое мясо. При появлении Беллы он отвлекся от своего занятия, но ненадолго.
— Милый, я волнуюсь, — сказала Белла, прижимаясь к длинной и пушистой шее любимого.
— Осторожнее, задушишь, — прошипел дракон, безуспешно стараясь говорить нежно. — На мясо не сядь, испачкаешь.
— Милый, как ты можешь думать о еде в такой момент! — воскликнула Белла. — Бенедикт поднял восстание простолюдинов! Они все, конечно, говно, но их ведет настоящий святой из рая!
— Это не святой из рая, — возразил дракон. — Это такой же оборотень, как я, только другой.
— Тоже заколдованный рыцарь? — заинтересовалась Белла.
— Не знаю, — ответил дракон и пожал плечами. — Если честно, мне похуй. Он мой враг, и этого достаточно.
— Он тоже неуязвимый? — спросила Белла.
— Однозначно, — кивнул дракон. — Он не в дракона перекидывается, а в большую собаку. Мы с ним однажды схватились, так никто никого не одолел, всякая рана сразу затягивалась, рвали друг друга как дураки, пока не надоело. Да хватит тебе дрожать! Ничего страшного не происходит. Знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем? Дождемся темноты, а потом я выберусь за стену и поубиваю на хуй всех этих ебучих крестоносцев, пока тот оборотень не останется один. А когда он останется один, нам будет на него похуй. Правда, хороший план?
— Да, неплохой, — согласилась Белла. — А зачем ждать темноты?
— Чтобы наших бойцов не пугать, — объяснил дракон. — Меня многие почему-то боятся.
— Долбоебы, — сказала Белла. — Ты милый, красивый, обаятельный…
— Перепихнемся? — предложил дракон.
— Нет, лучше попозже, — сказала Белла. — Извини, я не в настроении. Я так волнуюсь… Но если невтерпеж, я могу потерпеть.
— Терпеть не надо, — сказал дракон. — Так и быть, давай попозже. Скажи девкам, пусть воды нагреют, и сама тоже помойся. Я вернусь часа в два пополуночи, кровь смою и сразу перепихнемся. Чего такая грустная?
— Волнуюсь, — всхлипнула Белла. — Я раньше никогда не провожала любимого на войну.
— Да разве ж это война? — сказал дракон и попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась жутковатая и зловещая гримаса, жесткие губы дракона плохо приспособлены к человеческой мимике. — Ты не бойся, они мне ничего плохого не сделают. Я же неуязвим!
— Все равно боюсь, — сказала Белла и еще раз всхлипнула. — Что я буду без тебя делать? Ты мой господин, надежда и опора, без тебя я кто? Шестая дочка из девяти, папины друзья на меня смотрят и ставки делают, выдаст меня отец замуж по-человечески или продаст норвежским варварам… Я такая обездоленная…
— Никакая ты не обездоленная, — возразил дракон. — У тебя есть я и моя любовь к тебе. Я тебя никогда не брошу, клянусь.
Она обняла его шею, впилась губами в его жесткую пасть, а ее шаловливая рука потянулась вниз.
— Кхе-кхе, — донеслось от входной двери.
Белла отпрянула от любимого и машинально вытерла руку об юбку. Роберт (именно он вошел в комнату) хихикнул.
— Стучаться надо, — зло сказал дракон.
— Я, вообще-то, хозяин этого замка, — напомнил ему Роберт.
— Это не отменяет правил вежливости, — сказал дракон.
— Ладно, хуй с тобой, — отмахнулся Роберт. — Извини, впредь буду стучаться. Тут вот такое дело. Замок осадила целая толпа мудаков…
— Крестоносцев, — вставил дракон.
— Да, так они себя называют, — кивнул Роберт. — Погоди… Ну, раз ты все знаешь, буду краток. С ними какое-то сверхествественное существо, они говорят, что оно святой Михаил, я не знаю, насколько он святой…
— Нинасколько, — перебил его дракон. — Это оборотень, я с ним уже дрался.
— Оборотень? — удивился Роберт. — Расскажешь подробности? Впрочем, времени уже нет, бойцы волнуются, очень уж сильно их демотивирует этот блядский оборотень, многие верят, что он реально святой, а он им говорит всякую хуйню, например, будто я атеизм проповедую…
— Ты его действительно проповедуешь, — заметила Белла. — Как напьешься, так и проповедуешь. И еще какой-то коммунизм. Заебал уже донельзя, честное слово.
— Бля, — вздохнул Роберт. — Язык мой — враг мой. Слушай, дракон, будь другом, сделай что-нибудь, пока все мое войско не разбежалось. Впервые за всю историю Британии выплатил бойцам жалование вовремя, а им какой-то фальшивый святой важнее, чем звонкая монета. Не понимаю я этих людей.
— Их не надо понимать, — сказал дракон. — Ими надо повелевать. А если будешь понимать, они тебе на шею сядут.
— А ты не простой рыцарь, — неожиданно сказал Роберт. — Ты как минимум барон или… гм… Неужели Мелвин Локлир?
И тут дракон взорвался, и это было не менее неожиданно, чем последнее высказывание Роберта.
— Да ты уже заебал в моей душе ковыряться! — заорал дракон. — Ходит, смотрит, с одной стороны смотрит, с другой… Ты не рыцарь, Роберт, ты хуй! Рыцарь понимает, что такое дворянская вежливость, а тебе, пидарасу, это неведомо! Сколько раз, блядь, можно повторять — не узнавай мое имя, сучара, блядь, мудак остопизденный!
Белла ожидала, что эта отповедь повергнет Роберта в безудержный гнев (и пиздец придет ее судьбе, продаст отец норвежским варварам, куда же ее еще девать после такой неудачи), но тот всего лишь криво усмехнулся и ляпнул невпопад:
— Будь я прогрессор, уже обосрался бы.
— Хуессор, не хуессор, все равно обосрешься, — заверил его дракон. — Ладно, хватит пиздеть, пойду спасать твою бестолковую жопу. Но не ради тебя иду рисковать жизнью, но ради прекрасной дамы! Белла, посвящаю сей подвиг тебе!
Дракон вскочил с лежанки и одним прыжком выскочил в дверь. Хорошо, что она открывается наружу, а то неудобно получилось бы. Впрочем, дракон наверняка проделывает этот фокус не в первый раз, уже запомнил, куда дверь открывается.
— Все сходится, — пробормотал Роберт себе под нос. — Он очень молод, юношескую порывистость, как ни пытайся, не скроешь, и попытка скрыть сама по себе тоже есть характерный признак… Власть знает не понаслышке… Однозначно Мелвин Локлир!
— Ты чего бормочешь? — спросила его Белла. — Погоди… Бля…
— Бля — это ты, — резко сказал Роберт. — Не суетись, Белла, сиди здесь и носу наружу не показывай. Потому что иначе огребешь не по ебалу, как обычно, а клинком по шее. Игры кончились, кишки выпущу, сука, только дернись! Сидеть и не рыпаться!
Белла повалилась ничком на лавку и стала рыдать. Все-таки истерика… Впрочем, при таких обстоятельствах это допустимо, Роберт, вон, сам, можно сказать, истерить начал. Мудак ты, Роберт, а не человек новой эпохи. Варвар, долбоеб, обезьяна со скорчером. Скорчер, кстати, не помешал бы…
— Реджи, ко мне! — крикнул Роберт. — Барона Хеллкэта ко мне немедленно!
— Ух ты, кажися, начинается! — восторженно завопил какой-то кнехт.
Мудаки, блядь, дети малые, только бы покричать вволю, да кишки друг другу повыпускать. И я тоже такой же мудак, как ни пыжусь…
Когда сэр Реджинальд Хеллкэт нашел сэра Роберта Локлира, последний сидел на ступеньках крыльца донжона, и по лицу его высочества было видно, что он только что плакал. А теперь перестал плакать, успокоился, и из глаз его глядела смерть.
— Слушай приказ, — сказал Роберт невыразительным мертвенным голосом. — Есть сведения, что дракон — заколдованный Мелвин Локлир. Сведения неподтвержденные, но вполне вероятные. Приказываю действовать по обстоятельствам.
— Не понимаю, — сказал Реджи.
— Я тем более не понимаю, — сказал Роберт. — Но теперь уже нечего понимать или решать, все остальное в руках господа всемогущего. А я, долбоеб, верил, что его нет…
— Я засвидетельствую покаяние вашего высочества, — серьезно сказал Реджи.
— Свидетельствуй, — кивнул Роберт. — Делай, что хочешь, только оставь меня в покое! Пошел на хуй отсюда!
Реджи ушел. За поворотом его ждал Гельмут Айронсайд.
— Ну что там? — спросил пожилой барон молодого.
— Сэр Роберт — отличный интриган, — ответил Реджи. — Но командир из него не то что хуевый, а просто пиздец какой хуевый. От первой же проблемы расклеился напрочь, сидит, рыдает, молится.
— А что случилось? — заинтересовался Гельмут.
— Что случилось? — переспросил Реджи. — Да, пожалуй, ничего важного. Адъютант, ко мне бегом! Старую конюшню заминировать эллинским огнем, никого не впускать и не выпускать!
— Ты охуел?! — воскликнул Гельмут. — Там моя дочь!
— Этого оглушить, — продолжил Реджи. — Благодарю. Леди Изабеллу отныне считать заложницей. Сэра Роберта охранять двумя десятками лучших бойцов, как появится дракон, немедленно оповестить его, что леди Изабелла в заложницах. Если станет бесчинствовать — подпалить конюшню и молиться о спасении души.
— Разрешите уточнить, что случилось? — поинтересовался адъютант.
— Наш дракон — заколдованный Мелвин Локлир, — объяснил Реджи.
— Пиздец, бля, — сказал адъютант.
— Вот именно, — кивнул Реджи. — И да поможет нам бог. Выполняй.
Адъютант ушел, и Реджи понял, что совершенно не понимает, что и как теперь делать. Сэр Роберт, пожалуй, был прав. Ничего не остается, кроме как сидеть и молиться. Ну что за пиздец, прости господи… Отче наш, иже еси на небеси…
Дракон перемахнул через стену одним могучим прыжком, не напрягаясь и почти не помогая себе крыльями. Позже он сообразил, что надо было не перепрыгивать, а задержаться на гребне, потому что снаружи стена намного выше, чем изнутри, так можно и в ров наебнуться… нет, перескочил. Как же больно ногам… Перелом, однозначно. Был бы не оборотень, покалечился бы до конца жизни. Но не будем о грустном.
Второй оборотень, головастый, увидел дракона и двинул коня наперерез, пока не меняя образа. Это он зря, у Робина Локлира на этот бой другие планы. А прикольно, как узурпатор принял его за Мелвина, совершеннолетнего и умудренного опытом! Не зря говорят, что от суровых испытаний юноши взрослеют быстрее. Вот Роберт удивится, когда узнает… или лучше пусть не узнает? Да хуй с ним, потом разберемся.
Хорош конь у головастого оборотня, но дракон все равно быстрее. Робин легко уклонился от схватки, и помчался вглубь лагеря осаждающих. Впрочем, разве это военный лагерь? Лежбище отдыхающих баранов, а не лагерь. Ничего, бараны, недолго вам осталось ждать расплаты за потерю бдительности. Главное на войне — бдительность, все остальное второстепенно, даже строевая подготовка, а что не бдительность и не строевая подготовка — то вообще хуйня. Ну, теперь держитесь, долбоебы…
Первый удар. Все просто: две ноги, два когтя, два трупа. Второй удар. Две ноги, два когтя, два трупа. На этот раз не удалось удержаться на ногах, жалко, что Фрея такие маленькие крылышки наколдовала. Впрочем, и так неплохо получилось, благодарю тебя, богиня, и прости, что не совсем доволен. Мы, люди, существа такие ебнутые, что полностью довольными бываем только когда пережрем мухоморов под пиво, но это не считается.
Первая стрела прилетела. Сама выпала, даже напрягаться не пришлось. А от второй стрелы увернулся, экий я ловкий! Вот три крестоносца удирают во все лопатки, притом это не простолюдины и даже не монахи, но пешие кнехты. Хорошая цель, годная. Пиздец вам, изменники!
Кажется, последние слова Робин прокричал вслух, и зря он это сделал. Потому что кнехты остановились, укрылись щитами, обнажили щиты и приготовились продать свои жизни задорого. Но это у них вряд ли получится.
Высокий прыжок, поджать ноги, и похуй, что вражеский меч срубил голову. Хотя нет, не похуй, голова кружится — это, оказывается, не всегда иносказательное выражение. Ан нет, похуй, ноги сами справились, без участия головы, два когтя, две смертельные раны. Теперь эти мудаки пытаются изрубить тело в труху, но хер у них чего получится. Если бы можно было сознательно превращать тело в кучу летающих херовин… Ух ты, а ведь можно! Заебись, пиздец вам, слуги Бенедикта, всех поубиваю, один на один с вражьим оборотнем останусь!
Со стороны это было страшно. Пернатый дракон носился по полю, как муха по сараю, и очертя голову бросался то на одних воинов, то на других. Некоторые погибали мгновенно, другие какое-то время отбивались, наносили дракону жуткие раны, побеждали его, но побежденный дракон всякий раз восстанавливался подобно мифическому фениксу и снова бросался в бой. И никто не мог дракону противостоять, кроме, возможно, святого Михаила, но дракон его к себе не подпускал, пользуясь превосходством в маневренности.
И спрыгнул святой Михаил с коня, и обернулся огромным псом, и стал бегать быстрее, но все равно не мог изловить дракона. И по-прежнему носился дракон по полю, и убивал крестоносцев, которые к этому времени побросали кресты, и разбегались, кто куда, подобно зайцам или косулям, и не было им спасения. И вопили рыцари и кнехты с замковой стены торжествующе, и смеялись, и улюлюкали, и торжествовал дракон вместе с ними. И бегал за ним большой лохматый пес, и был этот пес жалок и беспомощен.
И прятался в овражке под деревом отец Бенедикт, и сжимал в руках чудотворный посох, и наводил набалдашник на дракона, но нажать спусковую кнопку не осмеливался, ибо быстр был дракон и ловок, и сомневался Бенедикт, что сумеет поразить его с первого выстрела. И еще сильнее сомневался он, что успеет сделает второй выстрел, если промахнется в первый раз. Потому и лежал он, спрятавшись, и праздновал труса.
Сэр Реджи Хеллкэт стоял на стене, опирался на зубец и смотрел вниз, как один оборотень гоняет другого, а этот другой истребляет врагов, и душа сэра Хеллкэта была пуста. Потому что он совершенно не понимал, что станет происходить, когда битва оборотней так или иначе закончится, и победитель войдет в замок. Тут появлялось много вариантов: победит пес или победит дракон или никто не победит, в замок войдет один оборотень или оба, окажется дракон Мелвином Локлиром или совсем другим рыцарем или вообще хер знает кем… И не знал барон Хеллкэт, какой вариант хорош, а какой плох, и о каком исходе молить господа, ибо мерещилось барону, что все плохо и беспомощен он и нелеп, и знал он, что такое бывает в бою и проходит, но легче от этого знания не становилось.
И рыдала на сундуке в переделанной конюшне леди Изабелла, и чувства ее удивительно походили на чувства Реджи Хеллкэта: та же самая беспросветная беспомощность, нечего делать, кроме как молить господа, но о чем конкретно его молить — хер знает, и Белла молилась так: «Господи, сделай мне хорошо», и ничего более разумного ей в голову не приходило. Впрочем, Реджи Хеллкэту не пришло в голову даже это, потому что за годы военной службы отвык он перекладывать ответственность на кого бы то ни было, пусть даже на самого бога.
И прятался на опушке леса юный коммунар Саша Зуйков, также известный как Припадочный Эрик. И голова его была перетянута обручем, и смотрела из этого обруча через пинхол-объектив видеокамера, и писала на нанокарточку видеозапись боя. И тащился Саша Зуйков сам от себя, и мечтал о том, как вернется в родной интернат, и как восхитятся его приятели его подвигами на планете РГ-11, и Галя Цзюн наконец-то ему даст. И лежала левая рука Саши на кнопке экстренного вызова спасателей, и не задумывался незамутненный коммунар, как именно эта кнопка вызовет спасателей, если вокруг планеты РГ-11 нет ни одного человеческого спутника. Саша не привык думать о том, как устроены вещи, он считал, что все просто — нажал кнопку, получил результат, и зашибись. Вот если, не дай бог (не забыть потом отвыкнуть от паразитических мемов), появится реальная угроза жизни или здоровью, тогда он сразу нажмет кнопку, и все станет зашибись.
Как ни странно, Саша был прав. Официально вокруг РГ-11 спутников не было, но реально они были, и на одном из них нес вахту агент комкона по имени Мбопа Райли. Он наблюдал битву оборотней через восемьдесят с чем-то камер, одна из которых размещалась на лбу Саши Зуйкова. Нет, Саша не знал, что сигнал его камеры идет на спутник, Мбопа тихо хакнул ее еще в прошлом месяце, а сообщать владельцу счел излишним. В самом деле, зачем расстраивать мальчика?
Саша был уверен, что воспитатели не смогли проследить маршрут его побега (иначе непонятно, почему его не вернули обратно в интернат). Если бы Саша знал, как много беглецов из интернатов погибают в первые недели после побега, он ни за что не поверил бы этим цифрам. Но гуманизм гуманизмом, а естественный отбор никто не отменял, а перенаселение Земли — тем более. С тех пор, как мировая ассамблея запретила аборты без медицинских показаний, партия голубых (не путать с партией радуги) провела невероятно успешную кампанию против добровольной стерилизации, а главный санитарный врач Земли упорно запрещает все проекты звездолета для массовой эмиграции, короче говоря, цивилизованных возможностей регулирования мирового населения нынче стало совсем мало. Грязную работу, как обычно, свалили на комкон, засекретили и забыли. И всем все равно, потому что почти никто ничего не знает, а те, кто знают, никому не расскажут. И никто не скажет, что ему похуй, потому что так говорить некультурно и недостойно воспитанного коммунара.
Так думал Мбопа Райли, глядя на смертельный бой глазами ничего не подозревающего Саши Зуйкова. Мбопа никак не мог решить, повезло Саше, что он попал на РГ-11 в такой интересный момент, или нет. С одной стороны, он стал звездой мирового информатория и теперь Мбопа обязан его спасти в случае чего, потому что такие известные люди не могут кануть в безвестность, а с другой стороны, что теперь станет с его психикой… Впрочем, это был его сознательный выбор.
Информационная система, за которой приглядывал Мбопа, собирала информацию с восьмидесяти с чем-то видеокамер и передавала через ортогональную нуль-транспортировку во всемирный информаторий, физически находящийся в параллельной вселенной. Пять миллионов коммунаров смотрели прямую трансляцию в онлайне, еще шестьдесят миллионов подписались на ежечасные сводки. На серверах Лас-Вегаса принимали ставки: на общий результат боя, на выживание Бенедикта, Саши Зуйкова, Роберта, на победу атеизма на РГ-11 и на многое другое. Всего более десяти тысяч тотализаторов общей суммой более пятидесяти триллионов долларов. Деньги в коммунистическом мире — величина символическая, но, тем не менее, масштаб впечатляет.
Сэр Роберт Локлир тем временем валялся на полу в позе эмбриона, его с разных ракурсов снимали три камеры, но он об этом не знал. Тем более он не знал, что ставки на его выживание падают с каждой минутой, и что сейчас его шансы пережить полночь оцениваются как один к двадцати пяти. Сам он даже не пытался оценить свои шансы, ему было похуй. Это у коммунаров мозги с детства привычны к нервным перегрузкам, мозг Роберта развивался в доиндустриальном обществе и сегодня он пошел вразнос. В старых земных языках были особые слова для таких случаев, «кручина», например, или «тоска», но коммунары таких слов уже не знали.
А дракон все убивал и убивал несчастных олухов, сдуру прозвавших себя крестоносцами, и конца-края убийству не было видно. Отец Бенедикт, похоже, избежал худшего, затаился под кустом, пока Робин дракон мимо, и сейчас глядел ему в тощий зад сквозь прицел скорчера. Будь Бенедикт коммунаром-межпланетником, он бы уже давно выстрелил, совсем ведь простой выстрел, даже целиться не надо, но Бенедикт пользоваться скорчером почти не умел, и потому не выстрелил. И, наверное, уже не выстрелит, потому что чем дальше удаляется чудовищный дракон, тем ценнее представляется собственная жизнь и тем страшнее ее потерять из-за неудачного выстрела. И Саша Зуйков тоже избежал опасности, и благодаря этому исчез мизерный шанс, что коммунистическая цивилизация в лице товарища Мбопы явит свое присутствие в варварской стране и наведет хотя бы временный порядок. Как это чаще всего бывает, коммунистическая цивилизация предпочла пустить процесс на самотек. В конце концов, хватит уже ученым-историкам защищать диссертации на компьютерных симуляциях. Натурный эксперимент ничто не заменит.
И устал оборотень-пес гоняться за обортнем-драконом, и остановился, и задрал к небесам длинную зубастую морду, и завыл. И так тоскливо и жалостно он выл, что навернулись слезы на глаза у пяти миллионов зрителей прямой трансляции, и полмиллиона из них присоединились к акции «помести в свой дневник собачью лапку в поддержку Мелвина Локлира». Но Мелвин так и не узнал об этой акции.
Он сидел и выл, и окружала его смерть. Кровь, мясо, разодранные кишки, переломанные кости и ничего живого, потому что дракон ускакал куда-то далеко, крупное зверье попряталось, избегая его гнева, а мелкое зверье типа мышей и воробьев не считается. И смотрели на оборотня зрители с замковой стены, но они тоже считаются, потому что далеко.
И взмолился Мелвин, дескать, господи, дай мне силы сделать хоть что-нибудь, не могу больше сидеть как мудак, пока дракон убивает тех, кто мне доверился, они, конечно, долбоебы, но они же, блядь, мне доверились! А я их доверие обманул, пусть неосознанно, но все же обманул! Какой я теперь, к хуям, феодал! Говно я, а не феодал! Господи, дай силы хоть что-нибудь сделать, хоть что-нибудь преодолеть, чтобы снова ощутить себя не куском бесполезного дерьма, а хотя бы оборотнем, раз уж не человеом. Оборотиться в огромную летучую мышь, ворваться в замок и устроить там тотальный пиздец в отдельно взятом строении. Чтобы не лыбились эти мудаки со стены, будто нечего им бояться, пидарасам злоебучим!
И привиделся Мелвину лик Бонни Черной Зайки, и был он почти такой же совершенный и умиротворяющий, как у богоматери. И сказала ему любимая его ведьма:
— Чего ты ждешь, милый? Лети и убей узурпатора!
И он полетел.
Роберт сам не понимал, заснул ли он или провалился в беспамятство. Тем более он не понимал, сколько времени это беспамятство заняло. Субъективно оно было недолгим: вот он бросается на жесткий каменный пол, вот долбит в отчаянии кулаками по неровным камням, разбивая пальцы в кровь, а в следующее мгновение уже перезагрузился, как раньше говорил товарищ Горбовский. Лежит на спине и глядит пустым взглядом, как перед ним летающая херня формирует из себя тело Мелвина Локлира.
— Давид, блядь, — тихо произнес Роберт, и собственный голос показался ему чужим и каким-то грубым.
Действительно, Мелвин сейчас походил на ту знаменитую статую, которую какой-то хер из эпохи возрождения изваяет полтысячелетия спустя. Помнится, раньше Мелвин был ниже ростом и шире в талии, не жирный, но склонный к полноте. Он, наверное, сам себя представляет в этом улучшенном облике. Если бы Роберт стал оборотнем, он бы тоже изменил себя, нос сделал бы покороче, голос — более низким и мужественным…
Мелвин закончил формировать тело. Оглядел себя, удивился, что голый, на мгновение прикрыл срам ладонью, но сразу убрал руку. Действительно, чего тут стесняться…
— Чего валяешься, узурпатор? — обратился Мелвин к Роберту.
— А что мне делать теперь? — безразлично отозвался Роберт. — Все, что мог, я уже сделал, остальное в руках господа.
— Тебе ли говорить о господе?! — возмутился Мелвин. — Атеист проклятый!
— На поле боя атеистов не бывает, — сказал Роберт. — Так говорили воины грядущего, и я склонен согласиться с этим мнением. Хотя раньше возражал.
Мелвин присел на корточки и уставился на Роберта оценивающим взглядом.
— Объясни мне, почему я не должен тебя убивать, — потребовал он.
— Иди на хуй, — сказал ему Роберт. — Хочешь убивать — убивай, мне похуй. Я только одного не понимаю, почему ты не убил меня раньше?
— Разве это не очевидно? — удивился Мелвин. — Не мог подобраться, вот и не убил. Теперь смог.
— Не понимаю, — сказал Роберт. — Если бы ты хотел… впрочем, мне похуй.
— Это правильно, что похуй, — кивнул Мелвин. — Но последний выбор тебе все-таки придется сделать. Ты должен выбрать между смертью быстрой и смертью медленной.
Роберт поморщился и сказал:
— Избавь меня от этого мудацкого пафоса. Если хочешь что спросить — спрашивай, а высоких слов не надо.
— Что происходит в Гримпене? — спросил Мелвин.
— Ничего, — ответил Роберт. — Раньше там была база прогрессоров, теперь только кибермозг.
— Кто такие прогрессоры? — спросил Мелвин
— Люди грядущих веков, — ответил Роберт. — Почти как боги. Но мудаки. Впрочем, для них все наоборот, для них мудаки — это мы. Все относительно.
— Зря я тебя расспрашиваю, — сказал Мелвин. — Ибо знаний после твоих ответов остается столько же, сколько было, а незнание возрастает. Лучше расскажи мне, кто такой дракон и откуда он взялся.
— Издеваешься? — удивился Роберт. — Дракон — это ты.
— Гм, — сказал Мелвин. Немного подумал и добавил: — Я могу тебя пощадить, если расскажешь мне все, что тебе известно.
Роберт ехидно улыбнулся и сказал:
— Заебешься слушать.
— Давай попробуем, — сказал Мелвин.
— Давай, — Роберт улыбнулся еще раз. — Начнем с аксиом вещественных чисел. Первые девять из них носят общее название «аксиомы поля».
— Достаточно, — перебил его Мелвин и нахмурился. — Я не люблю, когда надо мной издеваются. Я хотел уважить твое мужество дворянина и мастерство интригана, но зря. Но я великодушен, ты примешь смерть не как мудозвон, а как тот, кто носил титул ярла. Пусть и недолго.
— Я все еще ярл, — сказал Роберт. — И я буду оставаться ярлом, пока ты меня не убьешь. Жаль, королем мне уже не стать.
— Это точно, — кивнул Мелвин. — Королем стану я. И мы могли бы заключить союз. Если бы ты не подставил моего отца так подло. Твои достоинства неоспоримы, но кровная месть есть кровная месть. Ты должен меня понять.
— Наверное, должен, — пожал плечами Роберт. — Но не понимаю. Я только одно понимаю, когда на тебя гляжу. Мудак ты, Мелвин.
Мелвин укоризненно покачал головой.
— Плохая сага получится из твоей смерти, — сказал он. — Я рассчитывал, ты умрешь красивее.
— Смерть не бывает красивой, — сказал Роберт.
Мелвин вспомнил поле, залитое кровью, передернулся и сказал:
— Возможно, ты прав.
— Я почти всегда прав, — сказал Роберт.
— Почти не считается, — сказал Мелвин.
Немного помолчал и добавил:
— Достаточно слов. Вставай и защищайся.
— Никто не скажет, что я убил голого мужчину, — процитировал Роберт старинную балладу.
— Ты не убьешь голого мужчину, — сказал Мелвин. — Я обращусь псом. Гм…
Роберт улыбнулся и задал уточняющий вопрос:
— Если получится?
— Да, если получится, — серьезно ответил Мелвин.
— Господи, помилуй! — заорал Роберт во всю глотку.
И вскочил на ноги, прямо из позиции лежа на спине, как учил его один мастер кун-фу из параллельной вселенной, и выхватил меч прямо в прыжке, и нанес удар, который мог стать смертельным. Но не стал, ибо господь не помог Роберту, и вонзился его меч не в человеческую печень, а в собачье плечо. И не полилась из собаки кровь, но обнажилась богомерзкая серая пакость. И понял Роберт, что пришел ему конец. И разорвали собачьи клыки его глотку, и хотел Роберт произнести напоследок «прими, господи, мою душу», но не успел, потому что умер прежде.
И превратился пес обратно в обнаженного белокурого мужчину, и произошло это без каких-либо особых обрядов наподобие кувырка через пень, а только лишь по воле оборотня. И опустился оборотень на колени, и произнес заупокойную молитву по заблудшей душе недавнего врага, а затем произнес благодарственную молитву за дарованную победу в смертельном поединке. И еще особую молитву в искупление греха, пока еще не совершенного, но совершить его все-таки придется.
Поднял Мелвин с пола меч Роберта, взмахнул им дважды, оценивая баланс, и затем взмахнул в третий раз, и перерубил шею узурпатора, и отсек голову. И поднял ее за волосы, стараясь не причинять трупу излишнего бесчестия, и пошел по коридору с мечом Роберта в правой руке и головой Роберта в левой. И встретились ему какие-то кнехты, и застыли в изумлении, глядя на обнаженного рыцаря. И сказал им Мелвин:
— Барона Хеллкэта ко мне, живо!
И перекрестился старший над кнехтами, и произнес краткую молитву, и последовательно сотворил все жесты, отрицающие нечистого, какие знал. И стоял Мелвин смиренно, и терпеливо ждал, пока воины убедятся, что перед ними не черт. Затем сел в угол, на холодный и грязный каменный пол, поставил перед собой голову бывшего врага, рядом положил меч, и стал ждать и молиться.
И явился через несколько минут барон Хеллкэт, и вздохнул тяжко, и присел рядом на корточки, и сказал ему Мелвин:
— Ты должен кое-что решить, Реджи.
— Здравствуй, Мелвин, — отозвался Реджи.
— Привет, — запоздало сказал Мелвин.
— Разве с тебя снято обвинение в чернокнижии? — спросил Реджи.
— Нет, Реджи, обвинение не снято, — покачал головой Мелвин.
— Тогда я имею полное право тебя зарубить, — сказал Реджи. — И ни одна сука не скажет против ни слова. Бенедикт объявит дворянам и народу, что господь избрал меня своим орудием, и никто не осмелится ему возразить. Я смогу претендовать на титул ярла Локлира.
— Претендовать — сможешь, — согласился Мелвин. — Но не более. У его величества амбициозных баронов — хоть жопой ешь.
— Ты прав, — вздохнул Реджи. — Знаешь, Роберт выплатил бойцам жалованье. Абсолютно все жалованье, до последнего пенни.
— Рисковый парень был, — сказал Мелвин. — В казне хоть что-нибудь осталось?
— Я надо ней свечку не держал, но вроде да, — сказал Реджи. — При всех своих недостках Роберт был умен и решителен.
— Это точно, — кивнул Мелвин. — Зря он погубил моего отца.
— Зря, — согласился Реджи.
Некоторое время они молчали, затем Мелвин спросил:
— Присягу принесешь?
— Дьявольскому чернокнижнику? — уточнил Реджи.
— А кому еще? — пожал плечами Мелвин. — Боязно?
— Есть чуть-чуть, — согласился Реджи. — Вечные муки все-таки…
— А святому Михаилу присягу принесешь? — спросил Мелвин и изменил облик.
— Ой, бля, — сказал Реджи.
Мелвин вернул облик обратно.
— Это была военная хитрость, — объяснил он. — Бенедикт сказал, что в ней нет греха, и лично благословил сей замысел. Бенедикт теперь со мной. Когда я сяду на престол, он всем разъяснит, почему я не чернокнижник, и почему можно мне присягать, не губя бессмертную душу.
— А почему, кстати? — спросил Реджи.
— Хер его знает, — пожал плечами Мелвин. — Я высоким словам не научен, я феодал, а не богослов. Я только одно твердо знаю — христианскую веру я не предавал и королевскую присягу не нарушал. Почему такая херня со мной приключилась — вообще без понятия. Хочешь, крест поцелую, что не лгу?
— Да ладно тебе, — махнул рукой Реджи. — Но ребятам теперь придется жалование платить без задержек. К хорошему быстро привыкают.
— Это я уже понял, — вздохнул Мелвин. — Но это не очень страшно, золото в казне скоро появится. Пойдешь со мной на Лондон?
Реджи вздрогнул и спросил:
— А ты не слишком замахнулся?
— А хули, — пожал плечами Мелвин. — Я неуязвим и умею менять облик. Со мной Бенедикт, один из лучших демагогов Англии, если не самый лучший. Осталось только договориться с драконом, чтобы палки в колеса не совал. Сам подумай, кто нам сможет противостоять?
— Как бы народишко не разбежался, — сказал Реджи. — Все-таки дракон…
— Не разбежится, — заверил его Мелвин. — Бенедикт — отличный демагог, объяснит им все что надо, не разбегутся.
— Роберт в городах какую-то херню замутил, — сказал Реджи. — Налоги, хуйлоги… Я, если честно, не понял ни хера, но городские главы ходят теперь счастливые, будто мухоморов объелись, и готовы за сэра Роберта хоть на самого Сатану походом идти. Надо всю эту херню подвердить первым же указом.
— Подтвержу, — кивнул Мелвин. — Титулов, привилегий и вольностей раздам щедрой рукой немеряно, никто не уйдет обиженным. Празднество устрою трехдневное. Я же не долбоеб непонимающий, моим отцом ярл был, меня учить не надо, как дружину и народ задабривать. Все будет нормально, не волнуйся и не суетись. Я хоть и молодой, но феодальное дело разумею. А если где лажанусь, ты подскажешь.
— Регентом возьмешь? — спросил Реджи.
— Хуегентом! — ответил Мелвин. — Губы не раскатывай, будешь первым рыцарем, и хватит с тебя.
— Тоже неплохо, — улыбнулся Реджи. — Готов принести присягу вашему высочеству хоть сейчас.
— Вот и заебись, — резюмировал Мелвин. — Эй, бойцы! Слышали, что барон Хеллкэт говорит? Есть возражения?
— Никак нет! — браво отрапортовал какой-то десятник.
— Вот и заебись, — повторил Мелвин. — Плащ мне найдите какой-нибудь, быстро! Негоже его высочеству трясти мудями по родному замку, верно?
— Так точно! — гаркнул тот же десятник. — Извольте принять от чистого сердца!
И протянул сюзерену собственный плащ. Его высочество принял чистосердечный дар, понюхал, поморщился, но ничего говорить не стал, а невозмутимо закутался в несвежую тряпку.
— Реджи! — позвал он. — Отправь кого-нибудь, пусть пройдется по постам, скажет, что я вернулся, чтобы не пугались. Я, конечно, неуязвимый, но негоже, когда ярл Локлир бродит по родному замку, истыканный стрелами, как мудак. И распорядись, пусть тело узурпатора готовят к похоронам со всеми почестями. Хоть и был он врагом и узурпатором, но врагом был достойным и никакого урона его чести я не допущу, понятно?
— Разрешите уточнить, сэр Роберт погиб от руки вашего высочества? — спросил Реджи.
— От зубов, — уточнил Мелвин. — Я когда с ним сражался, псом оборотился, я же голый был, а он с мечом, без зубов не осилить, будь ты хоть десять раз неуязвим. Он храбро сражался, переднюю лапу, считай, подчистую отрубил. Если бы не неуязвимость, победил бы меня однозначно. Храбрым рыцарем был сэр Роберт, несмотря на свои идеи мудацкие.
— Ваше высочество изволит намекать на коммунизм? — уточнил Реджи.
— Да уж не на то, что бойцам жалование выплатил! — ответил Мелвин и натянуто рассмеялся. — На коммунизм, конечно, на что же еще? Эй, воины, слушайте и не говорите, что не слышали! Пока я правлю Локлиром, никакой свободы здесь не будет и никакого равенства тем более, а братство будет исключительно боевое! Правильно я говорю, ребята?
— Правильно! — закричали кнехты. — Долой коммунаров! Да здравствует его высочество сэр Мелвин!
В целом смена власти в Локлирском замке прошла быстро и безболезненно. На внутренний двор замка выкатили бочку вина, выпили, затем рыцари и кнехты присягнули новому ярлу и пошли кто спать, кто караулить. Никто не ругался, не возмущался, и про покойного ярла Роберта почти не вспоминали. В самом деле, что про него вспоминать? Феодал был великий, интриговал и сражался достойно, а что проиграл в схватке за власть — так не всем же выигрывать. Нормальный рабочий момент, как потом будут говорить коммунары в подобных случаях.