Карл вышел в приемную и велел следовать за собой. На ходу он сказал:
— Не вздумай какие-нибудь штучки… я защищен со всех сторон.
— Что вы, господин Карл… — только и сумел я ответить.
— Знаю я вашего брата, — бросил он.
Здесь же, на третьем этаже, Карл свернул в кабинет без номера, который оказался своеобразной гардеробной. На вешалках вдоль стены красовалась самая разнообразная одежда — всех фасонов и назначений: сапоги кирзовые, сапоги резиновые, сапоги из тонкой кожи; оранжевые полусапожки с боковыми застежками; простые и меховые ботинки; туфли, туфли, туфли…
Карл облачился в кожаное пальто с пушистым белым воротником, натянул желтые сапоги с загнутыми носами, извлек откуда-то кожаный шлем. Воротниковая опушка делала его похожим на хищного грифа…
— Выбирай, Чек, — просипел гриф, — и возьми на заметку; сам господин Карл дарует со своего плеча. — Заметив мое недоумение, объяснил: — Там холодно, одевайся теплей.
Долго я не копался. Взял меховую шапку, теплое пальто с воротником и натянул сапоги. Карл, терпеливо пронаблюдав за моим одеванием, коротко бросил: «Идем».
В комнате, за вешалками, оказалась еще одна дверь. Карл толкнул ее ногой, и мы вышли на лестничную площадку. Ступеньки круто взбегали вверх. «На крышу», — догадался я.
Да, на плоскую и ровную крышу, которая служила сейчас площадкой для геликоптера. Небольшая железная стрекоза, свесив винтовые крылья, сутулилась поодаль и ожидала нас. Наверху было действительно холодно, дул несильный, но ледяной ветер, и я почувствовал, как мои щеки задубели.
Мы с Карлом заняли места позади пилота, и тот включил двигатель. Где-то над головой зашуршал винт, и мы бесшумно взмыли над городом. Во все глаза я смотрел сквозь прозрачные стенки вниз, на город, пытаясь определить в пересечении улиц знакомые черты. Парк и знаменитый карловский особняк остались позади, и я узнал только, кажется, господина Крома и улицу, на которой не раз бывал…
Геликоптер резко снизился над окраиной города и сел на асфальтированном треугольнике рядом с высоченным сооружением из стекла, которое можно было принять за многоярусный гигантский парник.
Вслед за Карлом я выбрался наружу и заметил, как от стеклянного колпака к нам навстречу бежал, а точнее часто-часто семенил кругленький, толстенький лысоватый человек в темно-синем халате. Когда он подкатил ближе, я увидел, что это весьма пожилой человек с круглыми, как у совы, глазами и дряблыми, старческими щеками.
— Знакомься, — торжественно сказал мне Карл. — Знаменитый скульптор, величайший мастер своего дела. Специалист не только по тончайшей резьбе, но и монументалист.
Скульптор засмущался, стал благодарить господина Карла за столь высокую оценку его скромных трудов и повел в мастерскую.
Мы не спеша, равняясь на размеренную походку Карла, направились к стекляшке. Я с любопытством поглядывал на великого мастера, который подобострастно юлил вокруг Карла. Боже, во что он превратил художника и, судя по всему — талантливого человека!
За толстыми стеклянными стенками оказались леса, обрамляющие гигантскую скульптуру. Снизу я разглядел невероятных размеров башмаки с лепными бантами — ни дать ни взять — белые баржи с белыми парусами.
Пришлось отойти подальше, чтобы прочитать на постаменте слова, выложенные метровыми буквами:
«ЭТО Я. ОТНЫНЕ И НАВСЕГДА».
— Нельзя ли посмотреть лицо? — спросил я скульптора.
— Не полезете же вы под самый купол! — он кивнул не железную лестницу, уходящую по стеклянной стене вверх.
— Полезу, — сказал я. — Работа стоит того.
Скульптор просиял, а Карл сдержался, изучая меня.
Я сбросил пальто. Цепляясь за перекладины, зачастил руками и ногами по тонким железным прутьям. До самого верха не отдыхал, хотя, признаюсь, хотелось остановиться и сбросить непривычное напряжение…
Да, это было лицо Карла — носатое, с надменно прищуренными глазами и властно выпяченным подбородком. Крупные детали надвигались застывшими гигантскими волнами, все лицо сразу не увидишь. Выручало воображение…
Спускался я долго, медленно — уже порядком устал. Скульптор встретил восторженными словами:
— Феноменально! Вы, оказывается, спортсмен! Мы-то ползаем, как букашки…
Похвала не понравилась Карлу. Он с опаской глянул в мою сторону и сухо спросил:
— Ну, что увидел?
— Оказывается, это вы, господин Карл. Похоже, как две капли воды.
— А почерк художника чувствуется?
— Еще как, господин Карл.
— Возьми на заметку. Я должен высказаться по этому вопросу.
— Непременно, господин Карл.
— Ну, дорогой, — повернулся он к скульптору, — давай заканчивай. Ко дню моего рождения. Понял?
— С полуслова, господин Карл! Не сомневайтесь.
Скульптор закрутился волчком, залебезил, рассыпался в заверениях преданности и любви. Он явно перегнул, даже Карл поморщился.
— Ну, насчет любви — ты брось.
В геликоптере, когда мы опять взмыли ввысь, Карл с чувством высказался:
— Хороший он мужик. Понимающий, правильный. Люблю таких. — И вдруг спросил: — Как тебе монумент?
— Грандиозно, — мотнул я головой.
— Еще бы. Создается на века! Запомнил надпись?
— «Это я. Отныне и навсегда», — продекламировал я.
— Вот-вот. Обрати внимание: я не стал выпячивать себя. Ты не найдешь на постаменте моего имени. К чему бахвалиться? Лучше скромно, без претензий: «Это я». Так впечатляет больше. И знаешь, по моей задумке это не только мой портрет. Это больше, чем я сам. Это все мы, противостоящие разрушительной силе глупого добрячества. Потому и начертано: «Отныне и навсегда». Ведь мы на земле будем вечно.
«Поживем — увидим», — усмехнулся я про себя и стал осматривать местность, над которой летели. Пока ничего особенного — ровно, пустынно.
Геликоптер был же далеко от города, а мы все летим и летим. Пилот, наконец, стал снижать легкую послушную машину над полем, заросшим бурой травой.
Приземлились у беспорядочно разбросанных строений, и опять к нам бежал некто, но уже молодой и быстрый. Он махал руками и кричал: «Здрас- с-с!..»
— Отличный парень, — доверительно сообщил мне Карл. — Пойдет за меня в огонь и в воду. Преклоняюсь перед такими!
— Кто он?