— Заключенных нельзя! — возразил начальник стражи. Журналистка уточнила:
— Только охрану. Разведем костер и попляшем! Я так мечтала об огромном пылающем костре!
Начальнику стражи все же пришлось оставить на весь тюремный простор одного охранника — ворота закрывались только изнутри. Да и совсем без присмотра не положено! Трое вооруженных верзил погрузились в бронированное авто, а Нач с журналисткой, обмениваясь пылкими взглядами, вслед за пилотом поднялись в геликоптер. Я держался в стороне, ибо не должен попадать в кадр; Оп с кинокамерой привычно зависал над актерами, фиксируя действие.
Я и Оп, наконец, сели в геликоптер, и тяжело нагруженная машина поднялась в воздух. Съемки не прекращались и в полете. Камера жадно следила за развитием контакта между журналисткой и начальником стражи, не упуская при этом дорогу на шахту, по которой пылил тюремный автомобиль.
Прошу оператора камеру выключить. Пусть отдохнет. Через пару минут сядем, работы будет предостаточно.
Нач забросил руку на плечо журналистки, они мило щебечут.
Тихо, одними губами, спрашиваю у безразличного ко всему человека с камерой:
— Дети у вас есть?
Из внутреннего кармана Оп достал портмоне, а из портмоне — фотокарточку. Синими глазами на меня взглянула смешливая девчушка лет пяти.
— Моя радость. — Оп светился, стараясь угадать произведенное впечатление.
— Прелесть, — улыбнулся я.
Оп посчитал, что я полюбовался достаточно, вернул карточку в портмоне, а портмоне — куда-то под сердце. И опять натянул маску безразличия.
Геликоптер приземлился на ровной каменистой площадке, недалеко от шахтных нор. Охрана высыпала наружу, выставив колючками огневые стволы. Первым из кабины выпрыгнул начальник стражи — панику погасил. Оп, естественно, заметался с камерой над головами. Конвою объяснили: не дергайтесь! Идет киносъемка!
Журналистка потребовала экскурсию под землю. Быть рядом с шахтой и не побывать в самой шахте? Так не бывает! Давайте же, пока броневик в пути, посмотрим! Нач, однако, спускаться к заключенным отказался, ему хватит забот по организации праздника. Он разослал подчиненных на поиски дров для костра и лично проводил журналистку до штольни.
Штольня оказалась новой и должна напрямую привести к месту выработки.
Оп сунул мне в руки фонарь с мощным осветительным элементом и, крикнув «Помогай!», пристроился к журналистке. Мы двинулись в темень по наклонной насыпи; я манипулировал фонарем, освещая не только путь, но и фигуру героини, рассчитывая на художественный эффект.
Пришли на место; вдоль неровных покатых стен шевелились тени; слабые огоньки лишь обозначали их, человека не увидеть. Я объявил:
— Кончай работу! Будем снимать кино!
Тени выпрямились; луч фонаря побежал по серым удивленным лицам. Журналистка, как я велел, приблизилась к трудягам, стала пристально вглядываться в каждого, явно кого-то высматривая.
Резкий вопль заставил журналистку вздрогнуть:
— Кто посмел остановить работу!..
Фонарик высветил разъяренного инженера, не так давно пытавшегося меня загнать на врубовую машину.
— Сегодня праздник! — лучезарно объяснила журналистка. — Господин Карл велел подняться наверх и выпить на мое здоровье.
— Что за чепуха! Кто ты такая?! — не успокаивался инженер.
— Там все-все узнаете! — Журналистка загадочно плеснула рукой. — Будет костер, будут танцы!
В полном недоумении инженер растворился в темноте; киногероиня, в соответствии с моим сценарием, продолжала вглядываться в лица заключенных.
Вдруг я высветил Бо! Он безразлично взглянул на меня, кажется, не узнал. Его лицо заметно вытянулось, щеки ввалились; грязные пряди волос комками лежали на плечах… Бо кого-то напоминал. Но кого?… Я понял — кого. Остановил съемку, велел оператору с киногероиней отступить на несколько метров и приготовиться. Потребовал коробочку с гримом — Оп немедленно подал.
Я наклонился к самому уху Бо и тихо, только для него, стал говорить:
— Здравствуй, дорогой Бо! Это я.
— Здравствуй… — прошелестел ответ. — Какими судьбами?…
— Через несколько часов ты будешь на свободе…
— Бежать?… Я еле хожу…
— Полетим на геликоптере. Но сейчас ты должен сыграть… Мы снимаем фильм, ты понял?… Подними-ка подбородок. Так! — Под носом Бо я нарисовал две черточки — усы! Сходство с главным героем карловского сериала усилилось, можно кричать «Мотор!» Но прежде — последние наставления: — К тебе подойдет журналистка, видишь ее? Она скажет, что пришла тебя освободить. Это правда! По ее сигналу ты выведешь людей наверх, все разбегутся, а ты и журналистка сядете в геликоптер.
Дальше все так и было. Вокруг гигантского костра прыгали и орали что-то несвязное пьяные охранники и повеселевший инженер; окосевший начальник стражи устроился возле теплого камня вздремнуть; не держался на ногах пилот геликоптера… Последнее обстоятельство грозило провалом, но выручил Оп: он умел управлять геликоптером.
Нет смысла описывать подробно наше возвращение. Замечу только: Ле, одурманенная хмелем, сразу же уснула; я тоже чертовски устал и тоже был не прочь завернуть в гости к Морфею; только Бо, поверивший, наконец, в свое освобождение, откровенно радовался, вспоминал о киносъемках. Нарисованные усы так и остались на верхней губе — разлетались и прыгали, замирали и падали, как стрелки чуткого прибора, показывающего настроение. Оп сосредоточился на полете — в ночных условиях, я понимал, вести машину крайне тяжело. А когда Оп посадил геликоптер возле калитки моего дома, мне захотелось этого все умеющего человека обнять; я сдержал себя, но слов благодарности не пожалел.
Геликоптер, высадив меня, упорхнул, и я, входя в комнату, с удовольствием подумал6 «Наконец-то смогу отдохнуть, привести мысли в порядок. Я вернулся! Я дома! Я!..»
Телефонный звонок все испортил. Карл зловеще прошипел:
— Отдыхай. Через часок, другой загляну. Да без фокусов!
Да, я дома. Но дом, к сожалению, не мой…»
Без энтузиазма поплескался в ванной, что-то на кухне пожевал. Подсел к письменному столу. Приказал себе: не раскисай, возьми себя в руки! Я должен думать о том, что увидел, и не потому, что об этом распорядился Карл. Случившееся со мной кровно меня волновало. Все это каким-то образом связано с моим нелепым пребыванием в страшном, уродливом мире. Я не могу понять одного: неужели человек может мириться с голодом и унижениями, с тысячью несправедливостей, главная из которых: у кого-то все, а у кого-то ничего. Неужели нельзя устроить так, чтобы всем было хорошо?
«Странно, — подумал я. — Мысли мои не вернулись в шахту, к нелепому костру, а перескочили в другую плоскость… Но разве эти плоскости живут сами по себе, между собой не связаны?… Кинозвезда и Оп, Вор и освобожденный Бо?… А куда запропастился Роб, вот бы кого сейчас увидеть!..»
Мысли переключились на Роба. В самом деле — где он? Может быть, найти самому?… Нет, нет, только подведу его, наведу на след. Буду сидеть тихо, смотреть, запоминать, авось наблюдения мои пригодятся…
Ри мне поможет…
Ри?… Чувствую, мысли опять потекли по новому руслу. Чем она сможет помочь? Не помешала бы…
Нет, размышляю, Ри может помочь. Но не сразу, наверное. Что-то в ней есть. Но никак не рассмотрю. Мешает мне, наверное, то, что она очень симпатична, субъективизм туманит верную оценку, уводит в сторону…
Шорох! Я обернулся. Оказывается, Карл уже в кресле, изучает меня!
— Ну, господин преступник, кайся! Чем неистовей, тем лучше. Лоб разбей!
Я пожал плечами.
— В чем каяться?