Грамотно подорвали, без лишних разрушений. Даже причал не пострадал особо. Просто бабахнуло, вздыбив доски палубы рядом с мачтой, окутало центр шнявы серым облаком, быстро разметанным дождем и ветром, после чего шнява начала медленно заваливаться на корму, оседая и натягивая швартовы. Понаблюдал за процессом. По причалу бегал капитан, рядом вскочила Тая, прижимая к груди руки, напротив меня встал Ермолай, сверля меня насупленным взглядом и заслоняя картину почти удавшегося покушения. Даже пришлось отодвинуться в сторонку, а то выглядывать из-за рясы нашего почти святого отца стало неудобно.
— И как ты, Князь, это объяснишь?!
Ермолай убедился в очередной раз, что его мимика на меня не действует, и перешел к словесному общению.
Ну вот. Разрушил всю картину. Тишина, дождь, тонущий корабль…. Правда, шнява легла на дно, так и не утонув. Ладно, действительно пора переходить от созерцания к действиям.
— Это мне у тебя, святой отец, объяснения спрашивать надобно! Как так вышло, что под нами корабль, будто крепостной бастион, заминировать смогли, а тебе о том не ведомо. Не вернись мы с пол дороги — пошли бы все на дно, и никому о нашей судьбе неведомо было бы. И не случайность это, то сам понять должен. За делом этим многие люди стоят! Тут и корабль купить потребно было, и инженеров найти, которые в подрыве крепостей опыт имеют, и мину особую создать, чтоб не сразу взорвалась, а в строго намеченный срок. И все это мимо тебя прошло, Ермолай!
Встал, привычно отряхивая брюки от налипшего мусора. Посмотрел на Ермолоая, олицетворяющего собой вселенскую скорбь.
— То, что угадал с бомбой — вот это действительно случайность, уж больно странно себя купец повел. Кабы не это, наши души уже бы стучали в ворота Чистилища, наплевав на оставленные земные дела.
— Не кощунствуй, Князь — привычно, но как-то потерянно, остудил меня Ермолай.
— Знаешь, Еермолай, думается мне, а не приложила ли руку к этому деянию и сама церковь.
Остановил жестом готовые сорваться возражения святого отца.
— Не вериться мне, уж прости, что такая подготовка без ее молчаливого согласия пройти могла. Что никто о душах загубленных моряков не исповедался, что грех свой не замаливал. Не отвечай мне сейчас, не надо. Просто подумай, да поговори с кем надо. Опосля к этому разговору вернемся.
Тая слушала наш разговор молча, опустив голову. Такое ощущение, что ей было стыдно, только непонятно отчего. То, что она к этому делу точно непричастна — не сомневался. В конце концов, должны же быть в жизни люди, в которых не сомневаешься — иначе останется одна дорога — в «скорбный дом» при монастыре.
На причал начали стягиваться зеваки, малочисленные, из-за погоды. Как обычно, любопытных баб было больше, чем любопытных, но ленивых мужиков. Отправил Таю распространять слухи — мол, бочонок худого пороху перевозили, на него лампа масляная упала, от непогоды. А команды на борту не было, и никто не заметил, как занялось да бабахнуло. Шито белыми нитками — но слухи тем и хороши, что народ сам все додумает. А Тае полезно будет встряхнуться, а то она как в воду опущенная. Впрочем, мы тут все мокрые по самое исподнее включительно — пора бы и в тепло. Похоже, купца мои орлы не нашли.
Еще минут 15 посидели под навесом. Самое смешное — капитан шнявы сам поверил дурацким слухам. Более того, он чуть ли не божился, что знает, где стоял бочонок, и какая лампа на него могла упасть. До чего же гибка человеческая психика.
Пришла целая делегация из штаба, вместе с дежурным капральством. Безобразно поздно прибыли на место ЧП! Будет на ком сбросить нервное напряжение и мне.
Собственно, на этом дождливый день и закончился. Сушились, обедали. Проводил разбор полетов. Делал оргвыводы и сомневался в занимаемых должностях. А если бы не дождь? Ведь порт мог сгореть запросто, с такой расторопностью.
Ночью, по-тихому, ушли на фрегате в Азов. Мало ли, у ребят с такой подготовкой был план «Б». У меня бы точно был.
Не задерживаясь в Азове, пересели на «чайку» идущую вверх по Дону. Для сохранения лица написал краткое письмо коменданту, что дела государевы требуют моей расторопности, и воспользоваться гостеприимством Азова никак невозможно, хоть и очень хочется — далее словесные кружева. Заметил за собой легкость, с которой теперь удается плести эти узоры. Великое дело — практика. Скоро смогу по памяти исписать страницу письма полным титулом Петра — а это показатель! Там одного только перечисления земель на треть страницы, а остальное — связующие кружева, в которых не дай бог ошибиться.
Врастаю потихоньку в эпоху. Грустно. Моя прошлая жизнь выгрызается из памяти Лангольерами. Уходят звонки трамваев на перекрестках, гудки автомобилей, подгоняющие перебегающих дорогу пешеходов. Стираются посиделки у костров, когда над ночным берегом разносился веселый тост хором «… мы за это пить не будем! Мы за это кааааак Жахнем!..».
Больно это, быть единственным свидетелем несуществующей эпохи, и знать, что ее уже никогда не будет. Более того, прикладывать к этому руки.
Все чаще вспоминается, куда выложена дорога благими намереньями. Вот только, как не крути, но выходит, что туда выложены дороги любыми намереньями, в том числе и бездействием. И есть только одно мерило — здесь и сейчас. Мой прошлый опыт скептически относиться ко всему, что намекает — «… надо потерпеть несколько лет, и будет рай на земле». Было уже все это в моей истории. И коммунизм через 50 лет, и квартира каждому через 10 лет, и все остальное. Гораздо проще обещать блага в будущем, чем каждый день делать лучше мир вокруг себя. Устал от легких путей, больно уж они бесконечные. Грел себя мантрой — «Делай что должно — случиться чему суждено». Перенимаю фатализм местных жителей.
Ростов на Дону встречал нашу продрогшую экспедицию хорошей, хоть и морозной погодой, жаренным поросенком и праздником. Что именно праздновали, уже было неважно — вроде как начали отмечать несколько свадеб. Потом прибыл мой улов, праздник грянул с новой силой, и теперь он тлел, в ожидании главного блюда, в смысле гостя. Дождался. Бедная моя печень. Хотя, напряжение действительно стоит сбросить.
И если хоть какая-то сволочь отравит мне жаркое — с того света достану, честное слово.
Город Боцмана приютил нас до ледостава. По началу, порывался прорываться через непогоду к отложенным делам и заброшенным заводам. Но Боцман, со свойственной ему неспешностью, рассудил, что в конце ноября на Дону встанет лед, и в первой декаде декабря уже можно будет отправлять легкий санный поезд. Коль так, к чему все эти подвиги? Причем, зная меня — напрямую он это все не высказал, наоборот, спешно вываливал на меня проблемы артелей. Хитрюга. К слову, до меня дошла вся подоплека этой суеты далеко не сразу — провели как юнгу. Ну и ладно. В конце концов, много нужных дел порешали. Именно тогда родили идею централизованного ассенизационного предприятия. Полив полей — это хорошо, но удобрение их будет еще лучше. Навоз от ферм — это четверть дела. Коли организовать вывоз «удобрений» из сел и городов — будет шикарное подспорье для полей. Причем, настолько шикарное и активное, что если его просто так в поля вывалить — удобрение сожжет все посевы. Тут надо действовать тоньше — ямы завести, куда сваливать эту ценность, золой ее пересыпать, с торфом или молотой соломой перемешать, дать побродить этому коктейлю — глядишь, через годик можно и на поля раскладывать. Загружать с новые, широкие, телеги и разбрасывать с них лопатами перед распашкой. А может, и механизирую сей процесс со временем. Да и иные способы есть — водой можно разводить, давать несколько дней настояться и поля поливать — запаха уже не будет никакого, одна польза.
Зола опять же. Всю солому пускать в переработку, в том числе в газогенераторы, а золу из них складировать в сухом месте и рассыпать на поля. Ведь солома забирает из земли все, что надо растению. В процессе пережигания сгорает, большей частью, углерод — который из земли растению не нужен, оно углерод из углекислого газа нащипывает, вот и выходит, что в золе содержится все самое необходимое растению. Остается только рассыпать золу на поля. А вот сжигать ее на полях — это расточительство. У меня и так проблемы с топливом.
Вот такие две ключевые фигуры в мире удобрений. Про эти ухватки мне еще дед в деревне моей юности рассказывал — мол, зола на поля это первое дело, но только чтоб сухая была. И сортир для огорода чуть ли не полезнее хлева. Скотина она в рационе ограничена, а вот человек и мясцом балуется, и рыбкой — много после него полезных веществ остается, грех добро выбрасывать.
Собственно, после очередного обильного обеда, стоя в коротенькой очереди к сортиру, и родили с Боцманом совместную идею. Градоначальники, за подобный вывоз «добра» из городов только спасибо скажут — можно даже посуетится, чтоб спасибо звучало в звонкой монете. Даже попробую Петру намекнуть, пусть это дело указами припечатает — и городу хорошо, и урожаям подспорье. Можно будет даже общественные туалеты построить. Много. Гм. И фосфор, опять же. Целая отрасль намечается. Прибыльная, хоть и с запахом. И еще мусороперерабатывающие предприятия при каждом городе. И чтоб они сами мусор сортировали! Вот ведь размечтался. Самому смешно. Но указ из Петра выдавить надо. Каждая река начинается с тоненького, порой невидимого ручейка.
Ближайшая к городу артель постепенно становилась нашей «Потемкинской деревней». Все новые идеи ехали обсуждать к ним, так как до остальных было сложнее добираться. Думаю, еще месяц нашего мозгового штурма и артельщики начнут прятаться от нас по лесам. Но было интересно.
Привезенные нами мастера осваивались на новом месте. Уж не знаю, каких юрт и медведей они ожидали, но поселили их пока в рабочих бараках, благо наплыв людей в городе спал, разошедшись по артелям, а жилье осталось. Барак — это просто название. На самом деле, длинные рубленные избы, крытые сосновой дранкой. С печью и окнами, правда, частично затянутыми бычьим пузырем — но постепенно заменяемым нормальными стеклами. Город то еще молодой!
Отойдя от шока отсутствия вигвамов и медведей — горячие итальянцы начали задавать вопросы а где тогда их каменные хоромы и выездные экипажи. Пришлось проводить разъяснительные беседы, срывая голос и размахивая руками — по иному этот контингент не понимал. Насколько все же проще было с индейцами. Но эту простоту взял на себя Боцман. Особенно после того, как разъяснил ему подробно перспективы «земляного яблока». Обещал ему урожайность в два раза больше привычной репы, а вкус даже лучше, коли правильно приготовить. Пожертвовал пятком клубней для посева, из самых проросших — отварили картохи с лучком и солеными грибочками. Под водочку. Боцман обещал взять дело под личный контроль. Доброго пути.
Тем временем, южные гости нашего города окончательно оклемались от «страшного» путешествия. Пришлось немедленно занять их работой. Самое первое и безотказное средство, что пришло на ум — готовим подарки для государя. И от того, какими они будут — вся их дальнейшая жизнь зависит.
Вот! Совсем другое дело! Правда, теперь меня доставали другими жалобами — нет того, нет этого. Кожа у нас, видите ли, выделана плохо, из нее ничего стоящего сделать нельзя. Ну, так учите как надо! Кто тут мастера? Дерево вам не такое? Идите … вслед за скорняжниками. И, кстати, времени у вас только до того, как встанет зимник!
Что хорошо в южном темпераменте — работают они не менее споро, чем ругаются. Главное направить эту реку кипучей энергии в нужную сторону.
Строители рисовали здоровый альбом видов нового города, всех, кто мало-мальски подходил им для задумок — привлекли для создания макетов. Скульптор один долго возмущался, что для него эти поделки не по мастерству — предложил ему слепить небольшой макет коней Клодта. Почему именно их? Сложно сказать. Это одна из жемчужин моего города, и пока меня не прибили, хотелось бы убедиться, что жемчужина не будет фальшивой.
С этими скульптурами вообще не простая история, в моем времени приключилась. Как собственно и с мостом, на котором они стояли. Этот мост через Фонтанку строили как пограничный. Да, да — именно по Фонтанке проходила граница Петербурга в далеком, но еще не наступившем 1715 году. Мост строили солдаты, из батальона подполковника Аничкова. С тех пор так мост и называют — Аничков мост. Выстроили мост из дерева, длиной в три раза больше, чем существующий в мое время — чтоб мост перекрыл не только реку, но и болотистые ее берега. Более того — мост был разводным, не только для того, чтоб пропускать корабли с высокими мачтами, но еще и для того, чтоб разводить его на ночь, мешая волкам из лесу бегать по городу. И это не шутка.
На мосту стоял пограничный шлагбаум, где и собирали въездные пошлины — деньгами и камнями. Все же, организовано строительство города, особенно снабжение его стройматериалом, было отвратительно. Ну да это поправимо.
Впрочем, возвращаясь к мосту, можно добавить, что перестраивали его множество раз, за почти полторы сотни лет он успел поменять несколько видов, одеться в камень, укоротиться и потерять разводной участок, так как давно перестал быть пограничным. Зато обзавелся статуями. Правда, первоначально кони Клодта выглядели несколько иначе и предназначались для набережной, напротив академии художеств. Но туда привезли сфинксов, прямо из Египта. Кстати, хорошо, что вспомнил — надо будет выцыганить у осман достояние фараонов, под шумок строительства Суэца. Может и пирамиду попросить? Тогда точно все будут дивиться на восьмое чудо света — как эти русские умудряться перетащить около пяти миллионов тон каменных блоков на три тысячи километров. Всего то около семи тысяч ходок Апостолов. А если их десяток работать будет — то за 350 лет легко уложатся. И ведь никому не объяснить значение волшебного слова «халява».
Впрочем, опять отвлекся. Скульптуры коней ведомых юношами установили на мосту в гипсовом варианте. На следующий год скульптор обязался отлить скульптуры в бронзе — и таки отлил. Но по указанию Николая I, скульптуры подарили прусскому Фридриху-Вельгельму. Получив от него, в качестве ответного жеста пару изваяний Славы для Конногвардейского бульвара. Вторая попытка Клодта закончилась аналогично — на этот раз бронзовых коней подарили королю Сицилии Фердинанду. На третий раз Петр Карлович решил не рисковать, и сделал неразрывную смысловую серию — «Покорение коня человеком». Раздавать ее по частям станет неправильно, а отдать все четыре статуи — жаба задушит. Так и обзавелся Аничков мост скульптурной группой. Как писал Блок:
…Лошадь влекли под уздцы на чугунный
Мост. Под копытом чернела вода.
Лошадь храпела, и воздух безлунный
Храп сохранял на мосту навсегда…
Впрочем, писал о конях не только Блок. Более того, писали и на самих конях, практически сразу, после их установки — на крупе одного из коней появились четыре строчки:
«Барон фон Клодт приставлен ко кресту
За то, что на Аничковом мосту
На удивленье всей Европы
Поставлены четыре жопы…»
Узнав об этой выходке из полицейского рапорта, Николай I размашистым подчерком вывел прямо на рапорте:
«сыскать мне пятую жопу и расписать на ней Европу»