— Значит — никто. А теперь, посмотри на этого человека и скажи аримасп, что скрывает одежда. — Безбородый почему-то вздрогнул… — У безбородого, — начал толстяк и на мгновение осёкся — этого не может быть! О Папае!.. От левого плеча к животу тянутся четыре борозды шрама. Скорее всего, когти большого хищника. На правом боку у бедра, след резанной раны, справа от шеи шрам от сквозного ранения от стрелы, под правой грудью родимое пятно. На левом плече след ожога в виде. — Аримасп сложил пальцы в виде фигуры. — Половина волос — белы, но это вы видите и сами. На ногах.. — Сосед Ассея пробовал улыбнуться, но у него не получилось… С каждым словом последующим словом цари приподнимались. Дрон открыл рот от изумления и возбуждённо вскричал, выразив то, что было известно всем. — Ты тот, о котором говорит степь! Атонае, почему ты сразу не сказал!? — У Ассея запульсировало в глазах от услышанной новости, а Зиммелих громко засмеялся. Атонай поднял руку. — Присядь, "скифе", рубаху снимать не нужно. Этот человек — цари, спас моему сыну жизнь, — голос царя дрогнул, — а я не буду скрывать — хотел увидеть его голову. Он мой гость и кровный брат моего сына, а значит и твой, Ассее. А теперь садитесь все. Потом познакомитесь ближе. Итак, — о главном: завтра мы вступим в сражение с Лисимахом, и я хочу услышать мнение каждого из вас, цари и тысячные. Мой левый фланг займёт царь Ассей с Дроном. Две тысячи своих воинов, Ассее отдашь мне в центр — тысячу всадников и тысячу — пехоты. На правом — Перисад, с Агасаром и Токсаридом. С ними пойдут воины Клеонида. В резерве остаются две тысячи во главе с Оршесом и Накрой. Затягивать битву нельзя, к Лисимаху в дне хода подкрепление. Силы с греками сейчас, примерно равны. Теперь говорите свои соображения. Начинай Тертее, мы слушаем тебя.
— Атонае, — начал Тертей — ждать действительно нельзя, если мы пойдём в лоб, потеряем много тяжёлой конницы. Колья и копья остановят и задержат атаку наших катафрактариев. Возможно, следует пустить вперёд пеших воинов.
— Нет Тертее, мы не успеем; — возразил царь северных скифов — Токсарид. — Пешим воинам нужны большие щиты, подобные шитам фаланги. В противном случае греческие стрелки и катапульты превратят пехоту в горы мёртвых тел. До кольев доберутся единицы. Нам нужен стремительный натиск, чтобы пробить фалангу и минимум жертв.
— Я согласен с тобой Токсарид, Лисимах не настолько глуп. Он ожидает лобового удара, зная нашу стратегию и тактику. Там нас и ожидают. Я уверен — это западня! — утвердительно воскликнул Зиммелих, а Ассей добавил. — Твои слова Зиммелихе могут означать одно,
— У нас почти нет шансов на победу, вернёмся к переговорам с Лисимахом. — закончил за Ассея Агасар.
— Нет Агасаре, — возразил Ассей — это значит одно — у греков сильные фланги.
— Да Ассее, я подумал о том тоже — вмешался Перисад. — Лисимах заманит нас в центр, а затем отсечёт нашу пехоту и закроет кольцо. Знать бы, где он прячет резерв.
— Да! — Атонай кивнул в знак согласия с Перисадом и долил себе "молока" кобылиц. — Меня тревожат орудия для метания стрел-копий и катапульты и этот проклятый мост на Тире. Зря мы не сожгли его раньше, Ассее.
— А если мост для отхода греков, в случае неудачи? — слабо спросила Накра, не веря самой себе.
— Как-бы не наоборот царица амазонок, — возразил Крей. — Скорее, ловушка для нас. Нас заманят на ту сторну, а потом отрежут дорогу назад. — Ассей и Перисад согласно закивали тысячному, а Атонай подозвал главного вещуна… Скол приблизился, догадавшись, что от него хочет царь. Наступала минута принятия важного решения. Круг умолк, а двое помощников Скола — верховного жреца Атоная принесли ритуальную чашу и высыпали содержимое на угли. От кострища заструился приятный и ароматный дым конопли. Запах дыма защекотал ноздри. У Атоная расширились зрачки. Он начал говорить: — Мы пришли к самому важному моменту. Меня, как и вас беспокоят два вопроса: первый — избежать больших жертв, при прорыве фаланги. Второй — мост. Думайте скифы. Если мы сможем сберечь 2–3 тысячи катафрактариев, исход битвы будет решён. Что скажешь ты, "Путник"? Я слышал, что твой ум не отстаёт от твоей силы и военной доблести.
Неожиданно "скиф" поднялся и ошарашил своим предложением виды-видавших царей и воинов. — Атонае, нам нужны колесницы! — уверенно заявил сосед Ассея, чем вызвал усмешку царя Меотиды. В "кругу" раздался громкий хохот. Прыснула и Накра, а Зиммелиху стало неудобно за брата. Агасар нахохотавшись до слёз, издевательски произнёс. — Да будет известно тебе "скифе", колесницы отжили своё время с тех пор, как наши прадеды разгромили персов, сровняли с землёй город Валтасара. Это поняли и персы, и египтяне и киммерийцы. Колесницы отжили своё время и перестали быть оружием. Тяжёлая конница, вот что сметает всех на своём пути… Фаланга Филлипа Одноглазого, вот что греки придумали в противовес нашим лукам. Вопрос не в фаланге, мы прорубим её! Много воинов ляжет, вот в чём дело. Сил может не хватить. — В "кругу" одобрительно зашумели, с Агасаром согласились все, за исключением Атоная. Ассей тоже задумался над словами "скифа". Только сейчас участники Совета заметили — Атонай и "путник" смотрят в одну точку… За кольцом охраны стоял воз, запряжённый волами и доверху груженый хворостом. Ассей машинально посмотрел туда, а затем вскочил и закричал, напугав Накру. — Именно! Колесницы! Как-же это никому не пришло в голову. Я понял тебя Атонае и тебя "скифе"! Колесницы, которые ничто и никто не сможет остановить!!! Колесницы Атоная! — уже торжественно закончил Ассей. — Ведь ты специально поставил воз для нас Атонае. Воз-подсказка. Я удивился этому по приезду, когда спешивался и не придал значения. Зачем здесь у всех на виду нагруженный доверху воз? Какой же я глупец!
— Я ничего не понимаю, Тертее объясни мне. При чём здесь волы? — тихо спросила Накра. Тертей наклонился и зашептал на ухо царице амазонок. Прислушался и Дрон. Лицо Накры светлело с каждым словом. — Так просто, — удивился Дрон. — как мы не догадались. Подпалить хворост на возах, да-да Тертее, я понял. Огонь погонит волов к фаланге. Почему мы не догадались? Атонай — гений!
Довольный собой Атонай усмехался всем членам Совета. — Вы догадались бы и сами, я не хотел забирать много времени. Теперь каждый займётся своей работой. Все свободны, за исключением царей. Уточним наши действия. "Белолобого" приведите сюда.
Слухи…Слухи. Не всегда от них веет непогодой с запада, зноём с востока. Не всегда слухи несутся в упряжке сплетен и приносят зависть, гнев и негатив в течение реки-жизни. К примеру: поделились вы на ночь приятной новостью с соседкой или соседом; человек спокойно спит и радуется жизни. Вы не провозгласили истины, просто поделились хорошим. У вашего собеседника (собеседницы) приятный сон; полёты на марс, радостное общение с близкими или воображаемыми "близкими". Не важно, что завтра возникнут проблемы, проблемы есть и будут у всех, важно другое — вы сделали человеку приятное, сняли стресс, страх перед "завтра", страх перед самим собой. А значит и вам хорошо; возможно, именно сегодня произойдёт у вас встреча с любимым (ой), решатся какие-то завязшие во времени вопросы. Откуда вы знаете, а вдруг завтра вы закроете амбразуру дота, или вас собьет на дороге полупьяный водитель. Вариантов — бесчисленное количество, но негатив в большинстве случаев порождает — негатив…
Это не идеализм, нет, к примеру, просыпаетесь вы эдак к сорока годам, терпимо. А если проснулись к восьмидесяти? Вопрос — а где вы находились раньше? Подавали кофе любовнику-миллионеру, нет!? Прогибались перед ничтожеством и ублажали прихоти какой-то, извиняюсь дряни? А может, забыли, кто ваши родители? Я не пессимист и не апологет идеализма? А вы? Проснуться никогда не поздно, может быть для того, чтобы побыть один день, одно мгновение, самим собой. Я не о ВАС, я о себе……
А ежели посмотреть в зеркало на себя, кто находится там: вы, или другой и незнакомый вам человек. Бывает… Хорошо, если оригинал и "копия" почти совпадают. А если этого давно нет. Если ваш "мой" двойник перестал быть двойником. Он стал управлять мыслями и сознанием, как всепоглощающая опара. Скоро "копия" детских или юношеских иллюзий разбухает до той степени, что оригинала, т. е. — нас, попросту более не существует. Оригинал превращается в призрак зазеркалья, а на смену приходит отражение небытия. Созданный и лелеянный долгое время образ становится хозяином положения, а где-то внутри, в тисках подсознания ещё бьётся и кричит, не имея возможности явить себя, личность. Она кричит и взывает ко всем — это не Я! Выпустите меня! Возможно, это и есть то, что "древние" называли порождением потустороннего мира образов, негативная копия реального бытия. Т. е. демоны различных мастей, прячущиеся за своим уродливым хозяином — князем тьмы и начавшие работу на разрушение. Но автор отвлёкся…
Слухи, они возникают, казалось на пустом месте, и растут быстрее, чем опара. Замешанное тесто Слова, бродят, наполняясь пузырьками домыслов. Изменяется форма, но основа содержания — Слово, не имеет изменений, даже если к Нему приделать рога, хвост и копыта. Основа остаётся, как зародыш жизни и появления на свет людей и галактик. Лишнее неизбежно отпадёт. А вот что получается из теста, знает пекарь. Слухи растут быстрее, чем опара, нагромождая нелепицы и небылицы. Так происходит и с снежной лавиной из одной "точки". Лавина набирает мощь, сметая всё на своём пути, но рано или поздно останавливается.
К полудню опара достигла апогея. Тысячные и сотники умеряли пыл любопытствующих и болтливых воинов. Скифы рассказывали и передавали всяческие небылицы, как будто война отошла на далёкий, задний план. Сотники прерывали слухи и сплетни, но и сами прислушивались. Они ведь тоже — люди и, ничего человеческое им не чуждо.
— Говорят у него рога как у тура, а клыки как у дикого кабана, скол мне рассказывал.
— Брось ты врать. Мой брат сам видел его. В горите "скифа" вместо стрел — змеи, а руками он растирает камни в порошок. Он сын Таргитая и Апи.
— Замолчите, хватит болтать — прерывает их сотник, но и ему хочется вставить слово. — Я слышал от Тертея, — начинает он, и скифы умолкают — у "него" красные глаза. В них лучше не смотреть. Он чёрный вещун.
— Так я тебе и поверил — возбуждается первый, из говоривших. Ты-то сколе и Тертея не видел, а у "скифа" в штанах хвост. Он оборачивается хвостом как боевым поясом.
— Ха-ха-ха, ха-ха-ха. А Хвост в штанах, спереди или — сзади… такой как у тебя или побольше. Ха-ха, только что мне сказали — у него крылья, как у нашей крылатой богини.
— А я слышал другое.. — В разных местах и подразделениях армии скифов то и дело раздаётся смех и волной обходит всех. — А воловьи повозки, зачем? Я слышал "скиф" поедет воевать на волах — и снова, смех. Он докатывается до лагеря противника. Лисимах пожимает плечами, принимая противников за сумасшедших. Воины-греки вопросительно смотрят на наместника Геллеспонта и он объясняет: "скифы специально так делают. Хотят нагнать на нас страху. Так и передать всем"… И снова — хохот.
К Атонаю приезжает посыльный. Грозный царь кричит. — Кто нарушил мой приказ! Я приказал убрать вино и "молоко" и не жечь коноплю — дохохочетесь!
— Мой царе, я узнал причину, — кланяется посыльный и огорошивает царя всех скифов. — Твой приказ выполняют все полки армии. Дело в другом.. — С каждым словом, Атонай меняется в лице; сначала взлетают удивлённые брови и разглаживаются морщины на лице; борода царя, ни того, ни с сего начинает трястись от несдерживаемого и откровенного хохота, а на глазах выступают слёзы… — Так говорят хвост и крылья в штанах, гы-гы-гы, ха-ха-ха. — Белолобый настораживается и оскаливает зубы, но потом успокаивается и ждёт пояснений от хозяина. Царь давно так от души не смеялся. Молодая наложница спрашивает. — Атонае, а когда я увижу "скифа" о нём много говорят. Больше чем о тебе.
— Я не считаю его противником. Молода ты. Пойдём в шатёр. — Лицо девушки искрится радостью.
Мастер по изготовлению доспехов торопится. За сутки он и помощники выполнили заказ Атоная. Работа окончена. Охрана Ассея не пропускает старика. — Что тебе нужно мастер, "скифа" здесь нет. На шум из шатра выглядывает царь Меотиды. Старик успевает заметить в глубине шатра, ползающего по шкуре медведя, мальчика. Голый мальчик теребит клыки медведя и улыбается. Иногда грубая шерсть укалывает и тогда не до смеха. — Ассее, — говорит мастер, — я приготовил доспехи "путнику". Нужно примерить. — царь не понимая в чем дело чешет затылок и переспрашивает. — Какие доспехи? "Скифа" здесь нет… Ладно, я сейчас проведу тебя….
Доспехи сидят как влитые. К удивлению мастера, безбородый становится на шпагат и сгибая руки, выносит вперёд локти. Доспехи не стесняют движений, что вызывает радость мастера, а Зиммелих и Ассей переглядываются и цокают языками, кивнув друг-другу. — Мне нравится сколе. — улыбнулся мастеру "скиф". — Чем я могу расплатиться за такую работу.
— Мой труд оплачивает Атонай. — мастер немного замялся. — Я хотел пригласить тебя в мою кибитку. Жена и дочь будут рады. Не откажи. Я слышал, что у тебя нет женщины. Возьми и этот шлём. В навершии, волосы моей дочери. Так принято у нас. — Растерянный "путник" обернулся к брату за разъяснением. — Да брате, это так — подтвердил Зиммелих, а Ассей добавил. — В навершие шлёма мы вставляем пук волос близкой женщины или девушки. Если таковых нет, — любой из скифиянок. Этой традиции наших отцов.
— Хорошо сколе, — вмешался снова Зиммелих, обращаясь к мастеру, — мы скоро будем, втроём, иди и готовься. Немножко времени ещё есть, жди нас. — Старик попытался улыбнуться, но вместо улыбки глаза увлажнились. — Я буду ждать вас, цари. Это большая честь для моей семьи. Если вам не позволит время, я не обижусь. Потому, скажу сейчас: Пусть моя работа поможет твоей работе "скифе", — завтра. И пусть не устанут твои руки".
— Непременно, зайдём — растроганный путник поглядел вслед мастеру.
— Старик не хотел, чтобы мы видели его слёзы — тихо проговорил Зиммелих. — У него было четыре сына и все погибли. После того он стал изготавливать доспехи. Доспехи, изготовленные стариком, считают лучшими во всей Скифии, а среди желающих заполучить руку его дочери, знать и великие воины.
— Тогда пойдём к нему, брате. Кстати, почему не видать Накры?
— Она сейчас у дочерей, а потом к амазонкам. — Зиммелих хитро улыбнулся и подмигнул братьям. — Поехали к мастеру брате. Не помешает привыкнуть к доспехам, заодно и показать "хвост" любопытным. А дочь старика эх, жаль, что я женат — писаная красавица.
— Какой хвост, брате? — Степан, не допив вина, поперхнулся и шутливо погрозил кулаком.
Весь недолгий путь их провожают. Смех затихает, а диск слепящего катится к закату, красный как кровь… Кто-то из воинов ещё доводит меч — вжик-вжик, и этот звук режет слух.
Гл 8.
Прекрасная незнакомка.
Навязчивый мираж не исчезал, вызывая бессильную ярость и раздражение непрекращающейся и снова и снова, повторяющейся в точности до мелочей картинке. Сон не просто утомил, а надоел до "чёртиков" до немогу…
Она — прекрасная незнакомка, в развевающемся полупрозрачном газовом платье, продолжала свой бесконечный танец…
Особа с формами, достойными ваятеля, соблазнительно подмигивала и манила Сашу крохотным пальчиком, — беззвучно паря в воздухе, грациозно приседая, и перебирала невидимый пол красивыми стройными ножками, словно смеясь и издеваясь над спящим поэтом и его взъерошенной шевелюрой.
Венский вальс Штрауса торжественно звенел и вёл одинокую танцовщицу по кругу. В парящих движениях соблазнительницы иногда приоткрывался вырез платья, обнажая ослепительно- белоснежную грудь. В такой момент она кокетливо подмигивала поэту. Стоило протянуть руку и… но она, тотчас ловко отпрыгивала и кривила в беззвучном смехе тонкие губки и снова дразня поэта, манила к себе. Саша, наконец, не выдержал и, выплёвывая сгустки болезни лёгких, прохрипел: — Как ты мне надоела, зараза, — уходи! И не приходи больше. Не приходи. Я не хочу видеть тебя, уходи. Я уже написал о тебе — прекрасная мучительница и… Уходи — продолжал бормотать во сне Саша…
Можно открыть глаза и видение уйдёт, но просыпаться и снова окунуться в холод зимы вовсе не хотелось… Девушка презрительно сжала ротик: "картинка" начала растворяться, словно в тумане и, наконец — исчезла. Стихли аккорды, и смолкла музыка Штрауса. Поэт облегчённо вздохнул и перевернулся на правый бок, укутавшись до кончика носа в одеяло. Скоро он спокойно и ровно задышал, но спокойствие длилось минуту.
То, что увидел он потом, заставило вздрогнуть во сне и… потом — отшвырнуть одеяло и решительно вскочить с постели. Хотя в кабинете холодно и поэта бил озноб, он закричал.
— Я видел вас, чёрт побери! Видел! — Промерзшие за ночь стены кабинета с высоким лепным потолком и дешёвой люстрой с подвесками, звонко отозвались. Дрожа от холода, он накинул поверх рубахи пуловер и, смешно прыгая с ноги на ногу, торопливо надел штаны; — прямо в своём рабочем кабинете разжёг примус и поставил чайник. Стало чуть теплее. Саша решительно смахнул со стола стопки недописанной поэмы и взболтнул чернильницу. В ней, едва слышно, забулькало. Это обрадовало и несколько успокоило. "Не зря я обернул тряпкой" — похвалил себя в душе поэт.
Едва тонкий ледок чернил подтаял, в руках гения оказалась обыкновенная ручка с пером и чистые листы бумаги… Ручка начала лихорадочно скрипеть и не выдержала натиска и возбуждения поэта. Перо изогнулось и раздвоилось, оставив жирную кляксу. Он спешно открыл ящик стола, и, выбросив ворох бумаг, нашёл искомое — перо и, лихорадочно, словно опаздывая на свидание, продолжил свою работу. — Я видел вас, видел! — вскричал на весь мир поэт и закашлялся.
— Кого, ты видел? — спросили у него музы, заглянув в ЕГО время. — Саша, не отвечая на глупые вопросы, рассеянно посмотрел по сторонам и продолжил писать.
— Я видел! — произнёс он, уже в упоении. — Кого? — повторил я вопрос, заданный музами. Поэт не отвечал, и, казалось, — гений эпохи сошёл с ума. Он молчал, торопливо ложа строки на бумагу. Наконец, удовлетворенный сотворённым, проставил дату и отложил ручку.