- Кончай эти шуточки. Троллейбус уйдет.
Она бросила взгляд на новенький троллейбус. С проводов с грохотом сорвались штанги.
Из кабины вышел водитель, натянул рукавицы, тоскливо уставился на провода и ругнулся:
- Вот всегда на этом самом месте...
- Так... А что ты еще можешь?
Цыганка молча проводила взглядом шествующую через площадь женщину в белом комбинезоне на необъятной фигуре. Женщина споткнулась и упала.
- Я все понял. Больше не буду. Отпусти меня.
Ноги мои обрели подвижность. Цыганка поправила люрексовый платок и пошла прочь, колыша своими желтыми юбками. Я не мог ее отпустить просто так. Еще чего! Это ж уходила моя диссертация. Я ее догнал. Я всегда слыл отчаянным парнем. Но вокруг уже вихрем закружились такие же пестрые товарки моей цыганочки. С этой публикой только свяжись. Тем более что рядом замаячили их суровые неразговорчивые мужчины. Пришлось отступить.
...Говорила бабушка:
- Не обижай цыган никогда. Они зла не делают. Просто жизнь у них всегда тяжелая была, не отвыкли еще, не поверили пока. Зла-то не делают, а наказать могут. Скажешь им грубость, они разозлятся - народ горячий! - и уйдешь ты от них с хворью какой. Силу они такую имеют.
А ведь в принципе это все можно объяснить. Ну, хотя бы так. В минуту гнева мозг может излучать импульс энергии, "злой воли". Не важно сейчас, какие там поля и какие частоты - главное, излучает. Попадая в "мозг-приемник", этот импульс на мгновение расстраивает непрочный баланс связей. Как сигнал активной помехи в радиолокационной защите. Портится настроение, появляется подавленность, предчувствие беды, головная боль... А потом все это закрепляется в памяти, обрастает преувеличениями, бессознательной подтасовкой фактов. Человек впечатлительный и вправду может заболеть. Дальше - больше. Покатился слух, возникло суеверие. И люди начинают бояться проклятий.
А почему бы им их не бояться? Импульс энергии, мгновенное внушение. Баллада о Вольфе Мессинге. Бабушкины сказки. Дошел я. Позор. А еще молодой подающий надежды ученый! Скоро начну плевать через левое плечо, джеттатуру из пальцев строить. Или вот приколю к подкладке пиджака английскую булавкуговорят, верное средство от сглаза.
Булавку. Стоп...
Импульс энергии. Короткий направленный импульс малой амплитуды. Булавка - средство от сглаза. От импульса "злой воли". А что такое английская булавка? Замкнутый металлический контур. Простое и надежное средство, экранирующее... антенну мозга.
Я и сам испугался. Что в наше время страшно-- так это то, что практически все можно объяснить.
Богато мы живем! Куда ни глянь - велосипеды изобретаем.
Вот и в медицине. Пастер! Иммунизация! Африканцы веками прививали язву домашним животным. И вполне успешно.
Эра антибиотиков! А в Египте издревле разжеванное зерно засыпали в кувшин, заливали водой и выдерживали какое-то время. Когда появлялась плесень, воду сливали и поили ею больного. Если бы человечество хранило свои знания...
Котлету я съел. Без всякого восторга: у меня от злости аппетит пропадает. Работать сегодня не буду. Буду читать жуткий детектив: "Часы Биг-Бена пробили полночь... Литл Блонд, засунув пистолет за резинку чулка, дрожащей рукой открыла дверь спальни ужасного графа Деймо..."
Сосед за стенкой крутил цыганские романсы.
На работу чуть не опоздал: толокся на привокзальной площади. Безрезультатно. В лаборатории, где, честно говоря, особого порядка никогда не было, вообще царил какой-то хаос и безобразие. По закону подлости, отключили свет и воду, столовка закрылась, а завтракал я всего-то порцией эскимо. Пришлось топать на поклон к девочкам в ИВЦ. В их поистине бездонных столах водились и пряники, и конфеты, и чай, и кофе, и сахар, и почему-то не водились тараканы.
Девчонки, наспех глотнув пахнущего пробкой чая из термоса, предавались интеллектуальным играм: они гадали.
Бросила карты веером брюнетка Ирочка, предрекая кр-р-рупные неприятности Алечке. Я сделал серьезную мину - не ограничиваться же одной чашкой чаю с бутербродиком. Но Алечка так расстроилась, что сразу же стала во всеуслышание вносить коррективы в свои жизненные планы. Я пожалел девочку, высмеял гадание со всей солидностью внештатного лектора. Впрочем, я был не совсем искренен: в душе разгорался острый холодок любопытства.
Девчонки набросились на меня, осмеяли, ошикали и рассказали кучу историй о верных гаданиях.
Ирочка: "У меня знакомая есть, имя у нее редкое - Цветана. К ней цыганка пристала как-то. Ну, чтобы отвязаться, Цветана и пообещала: "Имя угадаешь, тогда и посмотрим, ворожить у тебя или нет". Так цыганка на нее посмотрела, затряслась вся, глаза у нее подкатились, и забормотала: "Вижу, вижу... луг, луг, цветики, цветочки... Не Роза, не Лилия, а какой, какой цветок?" Не знала по-русски такого имени - Цветана. Знакомая моя перепугалась, сунула цыганке трешку, и дай бог ноги".
Томочка: "А меня мама гадать выучила. Я как карты кину, так и полегчает на душе, успокоюсь вроде. И по руке умею. Тоже говорили - хиромантия, суеверие, стыдно! А теперь вот наука появилась - дермато-глифика. Что-то там, наследственные заболевания, что ли, по руке определяют. Значит, что-то рациональное в хиромантии было? А графология? А Пушкин?"
- Пушкин-то тут при чем?!
- Ну как же, это ведь исторический факт, что ему цыганка судьбу предсказала. И год смерти, и кто убьет...
Так. И до Пушкина добрались.
Лялечка: "Или вот наговоры... или заговоры? Заговор - это, кажется, когда кровь останавливают и зубы лечат, да? Ну, неважно. А если это просто гипноз?"
Вот дают девчонки. "Просто гипноз"! Если бы это было просто!
...Говорила бабушка:
- А деда твоего я приворожила. Я-то ведь некрасива была, а он... Он-первый парень на деревне, вся рубаха в петухах. Руки да плечи, зубы да речи... Уж как я из-за него слезами умывалась. И не глядел же, идол, на меня. Так я с отчаяния одной бабке-шептухе и покланялась - холстом беленым да кружевами цветными. Научила. Сейчас смешно мне, а тогда ведь верила. Ой, верила! А дело-то это страшное. В полночь, дитя, в самую полночь на русальной неделе надо выйти за ворота, простоволосой, босой, да в одной рубахе. А увидел бы кто? Засмеяли бы. Народишко-то у нас озорной. Вот я и вышла... А сама думаю, ну, дева, ты, видать, умом рухнула - что затеяла! А иду. Подол уж от росы мокрый, а я травы, цветы рву, венок плету. Рябины ветку сломила - цвела как раз рябина-то, хмеля плеть в венок взяла, да донника... Тяжел венок, шея гнется. Спустилась к реке. Камыши ветер режут, луна холодная... А от воды теплом тянет, и туман по лощинкам растекается. Рыба на плесе играет. У берега - ряска заплатками, и на каждом листочке - по лунному зайцу. Вошла я в воду по колени, венок сняла и сказала то, чему шептуха научила. А сказать вот как нужно было...
Тут бабушка прикрыла глаза и запела-заговорила, покачиваясь в ритме древнего, жутковатого и наивного заклинания:
- В море-окияне, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень, а под камень тот и вода не течет - ни речева, ни ключева. А под камнем тем - семь дверей на семи замках, на семи ключах, на семи затворах, на семи засовах. За дверями - стовековым сном спят семь девиц-сестриц, ликом ясных голубиц, только сердцем - семь звериц...
Ой вы, девицы-сестрицы, ой, красавицы-зверицы, вы очнитеся, пробудитеся! Разбудите слуг своих, семь ветров седых, вихрей семь лихих. Пусть возьмут они луки кленовые, пусть натянут тетивы шелковые, пусть размечут семь каленых стрел по семи путям. Пусть пронзят они сердце лады, непокорное, твердокаменное. Пусть полюбит меня лада мой - синь-лазорев свет Александр!
И я хорошо вижу, как плыл тот венок, расплетаясь в тугой речной струе, как несли каждый лепесток и каждая травинка имя моего деда - до самого моря, как всему миру кричал венок о любви моей бабушки... И дед пил воду из той реки, и мыл свои рубахи в той реке, и купался в ней. Любовь обнимала его! Действительно, заговор.
И дед женился на моей бабушке по ошалелой внезапной любви, женился вопреки воле своей семьи, справив скорую свадьбу в соседнем селе.
Только не поверила бабушка в колдовство. Когда возвращалась она от реки, случайно встретила своего Александра на околице. Тот поглядел и обмер: облитая лунным сиянием, полуприкрытая прядями распустившихся кос, шла к нему Берегиня... Спустилась с плеча белоснежная рубаха, тяжелый подол прилип к коленям, и меркли травы под ногами.
Я сижу в вокзале и делаю вид будто погружен в свои мысли. На самом деле незаметно высматриваю в толпе цыганочку.
Дотлела третья сигарета. В третьей сигарете всегда таится безысходность. Но мне повезло.
Шорох кружев пышных желтых юбок заставил меня поднять голову.
Она смотрела на меня гневно. Но поскольку глаза у меня были, наверное, жалобные, смягчилась.
- Ну, здравствуй. Что, так нужна?
- То есть прямо позарез. И самое смешное, что не мне лично.
- Кому же?
- Всему человечеству.
- Ну что с тобой делать. Давай поговорим. Только... не здесь. Куда бы...
- Есть одна стекляшка в парке. Тут рядом. Столики, как грибы, прямо под деревьями растут. И народу всегда мало.