Он, как ребенок из кроватки, тянул сквозь решетку руку с микрофоном. Пингвин остановился и, поморщившись, произнес:
— Пингвин — это птица, которая не умеет летать. А я — человек, — он гордо поднял голову и поправил цилиндр. — У меня есть имя!
Пораженные его красноречием, люди притихли, вслушиваясь в слова. Всем, конечно, хотелось узнать как зовут этого загадочного человека. Он обвел их холодным надменным взглядом и крикнул:
— Освальд Кобблпот!
— Освальд, Освальд!.. — подхватила толпа.
— Мистер Кобблпот, — не растерялся репортер, — вы так и не смогли поговорить со своими родителями…
— Это верно, — уголки рта Пингвина поползли вниз. — Я был их первенцем, а они относились ко мне, как к выродку, — он тяжело вздохнул. Но такова природа человека. Он боится всего необычного. Может быть, когда я в первый раз взял погремушку в свой сияющий плавник, — Пингвин протянул вперед свои уродливые руки в блестящих перчатках, — а не в пять пухленьких пальчиков, может быть, именно тогда, они испугались.
Люди замерли. Освальд поднял голову и посмотрел на небо. Сквозь рваные дыры в серых тучах пробивался солнечный свет. На его лице застыла трагическая маска и несколько слезинок скатилось по пухлым белоснежным щекам. Он вновь тяжело вздохнул и выговорил тихо, но четко:
— Но все же… Я их прощаю.
Посреди улицы, мешая движению, толпились люди. Они рвали из рук счастливого торговца вечерний выпуск «Готэмского глобуса» и тут же, не отходя, читали и обсуждали. Это была настоящая сенсация.
Щуплая девушка подошла к мальчику с кипой газет и протянула мятую банкноту. Деньги мгновенно исчезли, и в руках девушки оказался свежий, пахнущий типографской краской номер. На первой полосе было набрано жирным шрифтом: «Пингвин прощает своих родителей».
— Как вы считаете, это ничего, что у него нет пальцев? — услышала она старческий голос за спиной.
Обернувшись, девушка увидела сгорбленную старушку, похожую на высушенный гриб, которая поправляла сползающие на кончик носа очки.
— Это неважно, — девушка улыбнулась, — главное, что у него доброе сердце.
К ним подошел полный мужчина в надвинутой на глаза шляпе.
— Я не верю во все эти сказки, — сказал он хриплым голосом.
— Этот Пингвин, как лягушка, которая стала принцессой, — пролепетала старушка, указывая корявым пальцем на фотографию Освальда.
— Нет, — толстяк поморщился, — скорее пингвином.
Девушка свернула газету и, положив ее в сумочку, пошла дальше.
На боковой улице было тихо и безлюдно.
«Кэт, наверное, заждалась, да и гости уже, должно быть, в сборе. Эта давка на площади…» — размышляла барышня, переходя дорогу.
Вдруг крепкие руки схватили ее за плечи и поволокли в грязную подворотню, на какую-то свалку, заставленную смердящими мусорными баками. Она закричала.
Широкоплечий громила встряхнул девушку, больно ударил о покрытую инеем стенку и зашипел, скаля редкие острые зубы:
— Тихо, сука, тихо…
Он одной рукой зажал рот своей жертвы, а второй вырвал из ее трясущихся рук сумочку и, раскрыв замок, высыпал содержимое в карман куртки.
Девушка попыталась вырваться, но здоровяк, чуть не задушив ее, рявкнул:
— Не дергайся, сволочь, а то голову оторву! Есть еще деньги?
И неизвестно чем бы все это закончилось, если бы на стену возле грабителя не упала тень. Бандит обернулся. В пятне слабого света, идущего из окон соседних домов, обозначился силуэт женщины, затянутой в блестящую облегающую одежду. Она медленно приближалась, играя длинным гибким хлыстом, то размахивая им над головой, то накручивая его на свое изящное тело.
— Как приятно видеть большого сильного мужика, — нежно и нараспев проговорила она, — который не боится полезть к слабой женщине… настоящего мужчину…
Парень отпустил девушку и, отбросив в снег сумочку, проревел:
— Это еще что за дерьмо?
Он выставил вперед грудь и пошевелил руками, разминая кисти.
— Ну, пожалуйста, — женщина собралась в комок и отбросила хлыст, будь со мной поласковей. Это мой первый раз.
Здоровяк, не вслушиваясь в этот бред, развернулся и нанес удар своим огромным, как кувалда, кулаком. Но женщина увернулась и, высоко подпрыгнув, как отпущенная пружина, ловко пнула громилу в плечо. Тот пошатнулся, но устоял на ногах. Еще прыжок, и тонкая шпилька каблука врезалась в грудь хулигана. Он глухо взвыл и прижался к стене, боясь пошевелиться.
— Мяу! — мурлыкнула загадочная женщина, подходя к нему.
Мелькнула растопыренная пятерня, сверкая в слабом свете стальными когтями — и широкие кровавые борозды пролегли на испуганном лице парня.
— В следующий раз будешь думать прежде, чем делать, — зашипела победительница, и когти блеснули еще раз.
По стене на снег сползло окровавленное тело с дырами на месте глаз. Спасительница щуплых девушек хищно оскалила ряд белоснежных зубов и, мягко ступая по снегу, грациозно подошла к насмерть перепуганной девушке.
— Ох, — зашептала было та, — спасибо, я не…
Она не договорила. Рука в липкой окровавленной перчатке закрыла ей рот.
— Как все просто… Да? Небось, красотка, ждешь, чтобы тебя спас какой-нибудь Бэтмен?
Девушка попыталась кивнуть, а эта в черном продолжала:
— Я не Бэтмен, я — женщина-кошка. Понятно?
Только сейчас барышня заметила, что у незнакомой женщины на лице маска, а на голове — кошачьи ушки.
Черное облако метнулось во мрак подворотни. Падал снег. Было тихо. И лишь скрюченное тело у стены говорило о том, что это не страшный сон. Подобрав сумочку, девушка бросилась бежать, тихонько поскуливая, как побитый щенок.
Брюс вышел из мэрии и направился к Готэм Плэйс. Настроение у него было паршивое. Бессонная ночь давала себя знать тяжелой усталостью во всем теле и гудящей, как церковный колокол, головой. Обогнув разгромленную елку, над восстановлением которой трудились рабочие, он двинулся к небоскребу с лаконичной надписью «Шрекки», над которым висел аэростат в виде круглой кошачьей головы.
После разговора с мэром тревожное чувство не давало ему покоя. Макс Шрекк явно хотел построить в Готэме никому не нужную электростанцию. Но для чего? Он что-то скрывал от всех. Но что? От всего этого Брюсу было не по себе.
Чип открыл дверь кабинета отца и пропустил его внутрь. Макс поднялся навстречу, надев привычную ослепительную улыбку. Пожав руку, Шрекк предложил Брюсу садиться.
— Я бы вам предложил кофе, но моя помощница в отпуске. Слава Богу, он сел в кресло напротив и сейчас же продолжил, — сейчас Рождество и никакой особой работы нет.