Все же я очень удивился, когда Шатов, опустившись в рядом стоящее кресло, спросил:
– Слушайте, Старичков, как звали того профессора, который заставил вас уйти с биологического факультета?
Когда-то, когда меня принимали на работу, я подробно рассказывал Шатову свою биографию и упоминал об этом случае, но никак не думал, что он это помнит.
– Костров, - сказал я.
– Андрей Николаевич?
– Да.
– Значит, у вас были с ним скверные отношения?
Я удивился:
– Нет, почему? Обыкновенные, как у студента с профессором. Зачет я ему сдал хорошо, и он даже меня похвалил.
– Но он помнит вас или нет, как вы думаете?
– Не знаю. Он, может быть, и забыл.
Я вспомнил о Вале и невольно подчеркнул, что забыть меня мог только он, то есть сам Костров. Шатов почувствовал это и сразу насторожился:
– Почему вы подчеркиваете, что он забыл?
– Да нет, Иван Гаврилович, - сказал я, смутившись, - просто так. Я немного ухаживал за его дочерью и думаю, что, может быть, она меня помнит.
Шатов посмотрел на меня, наклонив голову:
– Об этом вы мне не рассказывали.
– Я не думал, что это может вас интересовать.
– Конечно, - согласился Шатов. - Это и не могло интересовать меня.
Он задумался. Я положительно недоумевал, почему вдруг возник этот разговор.
– А с тех пор вы не виделись с Валентиной Андреевной и не переписывались с ней? - спросил Шатов.
– Нет.
Меня поразило, что он знает даже ее имя.
Шатов, помолчав, сказал:
– Я только потому задаю вопрос, что он важен для дела: ваше внутреннее отношение к ней сейчас такое же, как и прежде?
Я еще больше смутился. Кабинет начальника не место для таких разговоров, и, кроме того, все это было очень неожиданно.
– Дело давнее, Иван Гаврилович, - сказал я. - Я в то время был очень молод. Да и она девчонкой была. Что ж, ей тогда двадцати лет не было.
– Ну хорошо, оставим это. Значит, вы с тех пор, как бросили биологию, совсем потеряли Костровых из виду?
– Совсем потерял. Только перед войной прочел в газете, что он делал доклад на коллегии Наркомздрава о какой-то своей вакцине.
– А вы знаете, что это за вакцина?
– Нет, в газете ничего не говорилось.
– Я сегодня поинтересовался этим делом, - сказал Шатов. - Я не биолог. Вы лучше поймете. Речь идет о послераневых осложнениях.
– Газовая гангрена, шок и так далее? - спросил я.
– Вот-вот. Вы, значит, знакомы с этим вопросом?
– Очень немного.
– По-видимому, это очень важно. Кроме того, сама история открытия - одна из самых странных историй нашего времени. Но об этом после. Какие вы ведете сейчас дела?
Я перечислил.
– Придется их передать другому.
– А мне вы поручите новое дело?
Шатов рассеянно посмотрел на меня и слегка кивнул головой.
– Совершено очень странное преступление, Старичков, - сказал он, задумавшись, и повторил: - очень странное. Обстоятельства складываются так, что его необходимо раскрыть молниеносно. В один… ну, в два дня. Условия работы будут не совсем обычные. Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
– Нет, не приходилось.
– А боитесь?
– Думаю, что испугаюсь.
– Жалко. Придется прыгнуть. Но я расскажу по порядку. Слушайте внимательно. Вам нужно знать все подробности.
Я и так уже слушал, боясь пропустить хоть слово.