Мы сели вокруг стола. Вертоградский посмотрел на Кострова умоляюще.
– Андрей Николаевич, - сказал он, - вы знаете сами, что я страстный противник всякого пьянства. Вы знаете, что от рюмки водки меня пробирает дрожь отвращения. Но тем не менее кажется мне, что сегодня, ввиду чрезвычайных обстоятельств, а также того, что мы все провели тяжелую и бессонную ночь, и еще потому, что нам предстоит пробыть несколько часов на сыром, зараженном болоте, следовало бы выпить спирту, или, как иногда говорят, хлопнуть по стопочке.
– К сожалению, у меня нет спирта, - хмуро ответил Костров.
– Андрей Николаевич, - сказал Вертоградский, - я понимаю, что бывает святая ложь, но она все-таки ложь. Должен сказать, что, мучительно ненавидя этот вредный напиток, я всегда очень точно слежу за его расходованием и готов сейчас прозакладывать голову, что одна бутылка этой гадости лежит у вас в том ящике, где книги.
– Конечно, - сказал Петр Сергеевич, - по такому случаю выпить не грех.
– Может, позволишь, папа? - спросила Валя.
Костров хмыкнул очень неопределенно.
Это можно было принять и за согласие и за отказ. Вертоградский предпочел принять за согласие.
– Я сейчас принесу, - сказал он и с такой быстротой взлетел по лестнице, что Костров не успел и слова сказать.
Впрочем, он, видимо, не собирался спорить. Он даже слегка улыбнулся торопливости Вертоградского.
Вертоградский сразу же сбежал вниз и, торжествуя, поставил на стол бутылку. Разлили по кружкам, и Валя предложила тост за Красную Армию. Вертоградский сразу же налил снова.
– Времени мало, товарищи, - сказал он. - За Андрея Николаевича! За то, чтобы украденное нашлось, чтобы и про нас потом могли сказать: “Они помогли победе!”
Костров нахмурился.
– Рано за это пить. - Он встал и поднял кружку. - Выпьем, друзья, за Якимова!… - Он помолчал. - Мы перед ним виноваты. Всю жизнь он работал как настоящий ученый и умер как настоящий ученый.
Мы все поднялись и в молчании выпили этот торжественный и печальный тост. Потом Вертоградский подбросил еще бумаги в печь, Петр Сергеевич заговорил о военных событиях, и постепенно за столом стало опять оживленно. Я посмотрел на часы. Оставалось часа полтора до отъезда. Пора было начинать последнее действие. Пока я продумывал, как перевести разговор па нужную тему, Костров неожиданно мне помог.
– Да, Владимир Семенович, - сказал он, - выпили бы и за вас, но, к сожалению, пока что не вижу повода.
Нельзя сказать, чтобы это была особенно любезная фраза, но по сравнению с полным игнорированием моего существования она являлась некоторым шагом вперед.
– Что делать, Андрей Николаевич! - сказал я с виноватым видом. - И на старуху бывает проруха.
– Папа, - вмешалась Валя, - ты напрасно обижаешь Володю. Мы подозревали Якимова, а Владимир Семенович с самого начала его защищал.
– Но с Грибковым, - упрямо сказал Костров, - расправился все-таки Юрий Павлович.
– Тут моей заслуги немного, - скромно сказал Вертоградский. - Положение было безвыходное: или он меня, или я его. Просто выпалил с перепугу, и всё.
Я постарался, чтобы у меня был как можно более простодушный вид. Я хотел, чтобы все сидящие за столом поняли, что я огорчен своей неудачей, но, как парень добродушный и веселый, не обижаюсь на шутки и даже готов подшутить над собою вместе со всеми.
– Конечно, - сказал я, - лучше бы вы его только ранили, тогда его можно было бы допросить… Ну, ну, не сердитесь. Это просто досада следователя-неудачника. Подумайте только, как мне не повезло! За все следствие - ни одного допроса. Я вчера сгоряча даже Юрия Павловича обыскал.
Я сам засмеялся, и все засмеялись тоже. Действительно, это было смешно: простак-следователь, который, не умея поймать преступника, обыскивает всех без разбору, лишь бы что-нибудь делать.
– Представьте себе, - сквозь смех говорил Вертоградский, - подошел и быстро - раз, раз!
Он вскочил из-за стола и очень живо изобразил всю сцену обыска. Сцена была исполнена не без юмора и, пожалуй, не без наблюдательности. Я смеялся так же, как все.
– Надо же было мне себя проявить, - объяснил я смеясь. - Следователь я, черт возьми, или нет?
Перестав смеяться, Вертоградский сел к столу и сказал серьезно и дружелюбно:
– Я не обижаюсь, Владимир Семенович. Я понимаю обязанности следователя. Очень было интересно следить за вашей работой. Удача, в конце концов, дело случая, но проницательность вы проявили большую. Когда вы говорили, что Якимов не виноват, казалось, что факты все против вас. Честно говоря, я и сейчас не понимаю, как вы почувствовали это.
Он сам вызывал меня на разговор. Ну что ж, я охотно шел ему навстречу. Из всех присутствующих только я один знал, чем этот разговор кончится.