— То, что вчера. Это со мной в первый раз?
Колобок что-то промычал не раскрывая рта, и добавил уже громче:
— Слава богу, первый и надеюсь, последний. Когда вам удобнее увидеть это безобразие?
Паук ответил, что ближе к вечеру, тогда врач сказал, что сейчас проведет несколько психологических тестов, достал диктофон и карандашик. Потом он что-то спрашивал, а Паук что-то отвечал ему, наблюдая, как под потолком колышутся нитки паутины. Потом ему показывали картинки и он говорил первое, с чем ассоциируется та или иная картинка. Потом его попросили объяснить, почему зимой идет снег, а летом трава зеленая. И так далее, и в том же духе. В общем, когда пришла пора идти в столовую, Паук изрядно утомился.
Помещение общепита ничем от остальных других казенных не отличалось — тот же запах кислой капусты, те же душные испарения от супов, мошкара, кашель, ругань, облупившиеся стены, истертый паркет под ногами, заляпанные чем-то солонки, краснощекие толстые повара и пластиковая посуда. Над входом грозно навис плакат с манифестом: "ЗДОРОВЬЕ НАЦИИ — ЗАЛОГ БУДУЩЕГО ПРОЦВЕТАНИЯ!!!". Паук пристроился в очередь. На первое давали картофельное пюре и компот из чернослива. К дымящейся желтой кучке прилагалась котлетка, покрытая слизистой субстанцией неизвестного происхождения. Второе — овощной салат. Плюс пирожок с повидлом. Десерт — стакан чая и вафля. Укомплектовав это богатство на подносе, он принялся искать свободное место за обеденными столами. Потыкавшись, он подсел наконец к группе пациентов; те пятеро не обратили на него ни малейшего внимания.
Пережевывая пюре, он исподтишка наблюдал за соседями, среди которых (нисколько не удивившись) приметил и Вадика. Тот сидел на диаметрально противоположном конце и смотрел в сторону, попивая компот. Мужчины оживленно говорили. Самым активным был приземистый лысеющий мужичок с курчавым пухом над ушами. Он сильно размахивал вилкой каждый раз, как выдавал новую реплику. Звали его Петр и вел он себя перед публикой, как дирижер перед оркестром. Он относился, очевидно, к той породе людей, которые не унывают в самых безвыходных ситуациях. Много шутил, и все больше в адрес надзирательниц, и все касательно тем ниже пояса, и в самом похабном свете. Петр явно ненавидел систему, и всячески это показывал, постоянно толкая в бок пухлого мужчину огромных размеров с меланхолическими чертами лица. Пухлик ныл при каждом новом тычке и заверял, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции. Напротив него и слева от Паука лопал обед щуплый жилистый субъект с бегающими глазками и визгливым голосом. При разговоре он сильно плевался. Четвертым был невзрачный молчаливый пациент. К нему обращались почему-то на "Вы", "Василий", "Уважаемый" и в исключительно вежливой форме. Паук решил, что это местный авторитет и без особой надобности с ним разговаривать не стоит. "Авторитет" деликатно ковырял котлетку, дул на чай, помешивая его ложечкой и вообще, вел себя сдержанно.
— Президент — дурак, — заявил Петр, отправляя сразу весь пирожок в рот.
— Все у него дураки, — хмыкнул рохлик, обращаясь к Пауку, — А мир — театр абсурда. Он один у нас такой умный.
— Нет, не один! — воскликнул Петр. — Идите за мной, братья мои, и вы обретете истинную веру! Все беды на земле от того, что человек перестал верить.
— Тогда тебе нужно набрать двенадцать добровольцев, сменить имя и гражданство, — посоветовал рохлик, — Так убедительнее будет. Ты ведь не боишься мучительной смерти?
Петр выразительно посмотрел на собеседника, а тот продолжал:
— Хотя, таких казней, какие были в древности, сейчас нет. У нас просто стало: и подушечку тебе подложат, и зад почешут, если попросишь. Потом чик — без пыли, без шума. Даже моргнуть не успеешь. Смертельный ритуал теряет свой шарм, не успеваешь получить от процесса удовольствие….
— Нет, ты точно сумасшедший, — покачал головой Вадик.
— В одном из своих видений я был палачом. Мне даже довелось лишить жизни одного знаменитого преступника, но имя не скажу, и не спрашивайте, — гордо заявил рохлик. И добавил: — Вопрос в том, ЧТО считать сумасшествием.
— Верно, — неохотно согласился Петр, принимаясь за вафлю, — И говорю я тебе: возлюби ближнего своего, как самого себя! Если не обратимся мы назад и не будем как стадо, мы не войдем в Царствие Небесное! Но кто мы, если не стадо? Внемлете: нас пасут, мы нужны им для шерсти и мяса. И я говорю — хватит! Нам нужно осознать свое предназначение! Я — новый пророк нового мира! Старый мир пора выбрасывать на помойку! Мы — только начало! Скоро нас станет больше! Имеющий уши да услышит. Я — суть любовь и искупление.
— Я бы полюбил тебя братец, да изо рта у тебя дурно пахнет. И грязный ты, как свинья.
— Оскорбление достоинства, — поднял голову толстяк. — Моральный ущерб, — подмигнул он Петру, — Плевое дело. Есть свидетели. Мы выиграем, даю вам слово. Осталось документы оформить. Ну?
— Иди ты, — махнул на него Петр, — Овца заблудшая.
— Овец, — поправил рохлик.
Толстяк обиженно выпятил нижнюю губу и сгорбился.
— Неважно, — примирительно сказал Петр, — Сей раб Божий свят в своей невежественности. Святая простота, говорят про таких. Его надо просветить; я уже работаю над этим. Верно, брат мой?
Толстяк получил новый толчок и заскулил что-то невразумительное, распустив слюни. Пауку стало противно на него смотреть, и вот тут-то они встретились глазами с Петром. Мужичок расплылся в радостной улыбке:
— Вот тот, кто предаст меня! Здравствуй, брат! Какими ветрами тебя занесло в нашу тихую гавань?
— Сложно объяснить, — неохотно говорит Паук, — Я дезориентирован.
Петр сдвинул брови, помолчал и ответил:
— Откуда ты, брат?
Паук ответил, что из такого-то города, такого-то числа-года рождения. Мужики переглянулись, рохлик прыснул в ладонь.
— Я не спрашиваю тебя, кто ты, — вкрадчиво произнес Петр, — я спрашиваю, каков был твой путь сюда. Ведь путей множество и два человека, выходящие из одного пункта в другой, изначально пойдут по разным дорогам. Что ты делал? Поняв твой путь, можно судить о тебе, как о человеке.
Паук замер. Мужчины непрерывно смотрели на него. Постаравшись выдохнуть как можно бесшумнее, он сказал:
— Я пока не готов ответить на этот вопрос.
— Во дает, — сказал рохлик.
— Если ты здесь, значит ты уже готов.
— Я тебя первый раз в жизни вижу и выкладывать свою подноготную не собираюсь.
— А я тебя уже пятый — в разных жизнях, — Петр с треском ломал зубчики у вилки.
Образовалась пауза. Столовая пустела. Народ потянулся к выходу, мимо их столика проходили пациенты с опустевшими подносами.
— Вдруг ты тот, кто нам нужен, — мечтательно сказал Петр, — Я вот сантехником был: краны, трубы, все такое. Прокладки менял. Сейчас пророк. Завтра может еще кем стану. Космонавтом, например.
Петр состроил смешную гримасу. Но глаза этого человека заставили Паука прищучить улыбку. Паук испытал неприятное ощущение, словно его просматривали насквозь. И рохлик, и Вадик, и суровый Василий, даже толстяк вдруг показались ему совсем не теми, какие они есть. Глаза их выдавали с головой. Похоже, перед ним разыгрывали спектакль, но, судя по всему, труппа устала кривляться.
Паук разлепил ссохшиеся губы и почти прошептал:
— Я продавал мыло.
Слова эти произвели мгновенный эффект — напряжение разрядилось, и на него смотрели уже дружески. Вливание в коллектив, называется, потом объяснит ему Вадик. А раньше я с ними не общался? — спросил Паук, на что получит ответ: с ними общался другой человек. Мы все время от времени меняемся.
Оставшиеся больные усиленно гремели приборами.
— Я пишу роман, — серьезно сказал рохлик, — вот уже двенадцать лет, и буду писать его до тех пор, пока не умру. Роман длиною в жизнь, а? — захихикал он.
— О чем? — спросил Паук.
— Ага, в этом вся суть! — рохлик даже вскочил с табуретки, — Этот роман очень сложен по содержанию. Он большой и многомерный. Я посвятил ему свои лучшие годы. Раньше занимался всякой мелкой ерундой — ну, знаешь, статейки, рассказики, повести для имбицилов, эротические ноктюрны. Потом я понял ничтожность этого копошения и решил создать нечто иное. Вернее, что-то сказало мне: ты должен это сделать, это — смысл твоей жизни. Целый год я не делал ничего, еще пять лет я готовился. Признаться, я не работал, потому что работа мешала мне сосредоточиться. Меня даже жена из дому выгнала на этой почве.
— А роман…. Он больше, чем "Война и мир"?
— О! Гораздо больше! Сначала читать его просто, — аж захлебывался от возбуждения рохлик, — но с каждой новой главой возникает желание отбросить книгу и заняться чем-нибудь получше. Однако тот, кто продолжит чтение….
— Станет блаженным! — заорал Петр, — Не слушай его, он тебе наплетет басен с три короба. И в карты с ним ни за что не играй — он жульничает.
— Это кто жулит? Это я? На себя посмотри, обмылок! — запищал рохлик.
— Брат, слушай. Не обращай внимания на некоторые неуравновешенные личности. Здесь ты среди нормальных людей, а там за оградой настоящие психи живут. Зуб даю на отсечение, — и Петр закивал.