— Мы подойдем открыто.
Ложкин поспешно вытащил из трофейного ранца штаны и мундир немецкого солдата.
— Прекрасно! Мне почему-то показалось, что я выбросил это тряпье.
— И сейчас не поздно.
— Я не шучу. Ты не раз завидовал мне, когда я отправлялся на прогулку в этом маскировочном костюме, и вот тебе представляется такая же возможность.
— Что же, я буду играть глухонемого? Да у них и глухонемые бормочут не по-нашему.
Ложкин покачал головой.
— Дело проще. Тебе надо сыграть роль пленного.
— Тебе мало одного?
— Ты вникни в эту идею!
— Пробую… Постой, постой! — Иванов оторопело улыбнулся.
— Понял теперь?
— Ну голова, дьявол тебя возьми со всеми потрохами! Вот это придумал! Пленный! На самом деле, кому в голову придет, что я за пленный!
— Я тоже так думаю. Помоги мне надеть сапоги. Спасибо. Твой автомат придется бросить. Там новый добудешь. Теперь прицепи на пояс гранаты, рубаху из-под ремня выпусти, пистолет в рукав. Когда пойдем к дому, не забудь держаться как пленный.
— Не приходилось.
— Ты попробуй. Мне тоже никогда не приходилось служить фюреру.
— Ясно. Теперь все без сучка без задоринки пойдет, — шептал Иванов, рассовывая из вещевого мешка по карманам пистолетные обоймы. — Все будет не хуже, чем в лучших домах Барселоны, как говорит Кирилл. Эх, живой ли, бродяга! Устроили парня на отдых и лечение…
Ложкин посмотрел на часы.
— Половина третьего. В три мы должны быть возле кузницы.
— Точно. Патруль пойдет в тот конец деревни.
— Вначале махнем к дамбе.
— Правильно. А там кустами вдоль дороги к самой кузнице. Ну, дай руку, хоть дело и верное, а все-таки…
Они крепко пожали друг другу руки.
Пока они пробирались через осоку и камыши, по дороге прошли две машины; на большой скорости промчались три мотоциклиста.
— Зашевелились, — сказал Иванов. — Блокировали дороги. Сейчас все гарнизоны поднялись на ноги. Слышишь, в лесу стрельба?
— Прочесывают лес.
— Хорошо, что не начали с нашего болота.
— Видимо, болото не внушает им особых подозрений.
— Не поэтому. Кирилл их надоумил пройтись по лесу. Крапива ведь со стороны леса.
Они подошли к дамбе. Здесь густо поднялись молодые осины и березняк; эта поросль тянулась почти до самой кузницы. Никем не замеченные, они прошли по ней и остановились, чтобы собраться с силами для последнего броска. Из низинки, где они стояли за кустом бузины, виднелась только крыша избы, башня танка и на самом бугре — кузница с настежь распахнутыми дверями. Пылал огонь в горне — Ксюша раздувала мехи. Кузнец выхватил из горна белый, сыпавший искры кусок железа, опустил на наковальню. Послышались удары молота о мягкий металл. В дверях остановились два солдата с автоматами. Они стояли и смотрели на работу кузнеца. Удары молота стали звонче: железо остыло. Кузнец сунул его в огонь. Солдаты поплелись в другой конец деревни.
Разведчики не промолвили ни слова, зорко осматриваясь по сторонам. Они должны были пройти эти двести метров усталым; неторопливым шагом, как и полагалось идти пленному и конвоиру. Самым трудным было выйти на открытое место и сделать первый десяток шагов. Ноги словно налились свинцом, хотелось повернуться и скрыться, бежать под сень деревьев. Только сейчас, казалось им, они поняли всю непродуманность своего замысла. Ведь ими не учтены самые простые, такие очевидные случайности.
В ближних домах могли расположиться пехотинцы, да они там и стоят, и первый выстрел поднимет их на ноги.
В саду кузнеца может оказаться походная кухня.
Может внезапно появиться ватага солдат-мародеров. Совсем недавно они ловили у кузницы кур.
Эти «может, может» заполняли голову. Будто откуда-то появившийся доброжелатель спешил предупредить, помочь перед последним, решающим шагом.
«Я взялся управлять танком, — думал Иванов, — а смогу ли завести мотор?»
Ложкина мучила мысль, что он втянул в это безнадежное дело друга и ведет его на верную гибель.
Тренированная воля поборола эти трусливые сомнения. Шаг стал легче, уверенней. На каждые «может» и «если» теперь находилось решение. Страх исчез, дерзкая уверенность в успехе пронизала каждую клеточку, каждый нерв. Все, что им надо было сделать, казалось таким пустяком по сравнению с пережитыми опасностями, и они, забыв об осторожности, пошли быстрее, почти побежали к кузнице.
Первой их увидела Ксюша. Она выпустила из рук веревку от кузнечных мехов и слабо вскрикнула. Дедушка, в раздумье разгребавший угли в горне, повернулся и тоже увидал русского, торопливо взбиравшегося по склону, а за ним немца с автоматом. Он вышел из кузницы, осмотрелся. Пыля по единственной улице, к лесу уходило отделение пехотинцев; за дорогой дымила походная кухня, там у плетня стояли патрульные и разговаривали с поваром. Из дома доносились музыка и хохот. Часовой стоял, заглядывая в окно.
— Ксюша, беги к тетке и жди там меня, живо!
Не глядя на внучку, кузнец взял железный брусок. Ксюша забилась в угол за мехи.
Иванов вбежал в кузницу.
— Стой, дед, — сказал он, задыхаясь, — Это Николай! Киря где? Живой?
Вошел Ложкин.
— Не узнал, дедушка?
Брусок выпал у кузнеца из рук.
— Да как же вы это? Там он, с ними. Жив еще, кажется. Не узнал я тебя, Николай, чуть было грех не вышел. Куда мне девать-то вас теперя… Хоть ночью бы…
— Не до разговоров, — оборвал Ложкин и, кивнув Иванову, стал наблюдать за домом через щель в стене кузницы.
Иванов зашептал: