— Тополь, — негромко сказал он по-русски вслед удаляющейся согбенной спине, — немедленно…
Страшной силы ментальный удар в виде энергетического жгута был нацелен прямо в его сердце. Лишь угол стены да знание боевой йоги спасли его от неминуемой гибели. Он отклонил энергетический поток от себя, закрутил его в спираль и тут же выбросил назад, прямо в бежавшего в подворотню Яна Кайзера, уже спустившего защелку предохранителя на револьвере. Немец упал замертво, не успев ничего понять.
— Немедленно уходи, — прохрипел Кондрахин, — у шоссе в сторону Кенигсберга два автомобиля, совершенно без охраны. Сейчас здесь будут другие.
Тополь на мгновение оглянулся, и на его лице промелькнуло изумление. Оказывается, он попал не в того, кому предназначался удар. В его практике такое было впервые. Но размышлять было некогда. Несколько упругих шагов — и он перемахнул через двухметровый глухой каменный забор, огораживающий внутренний дворик. Кондрахин осел вдоль стены и отключил сознание.
Очнулся он уже в машине. Над ним склонился Мирча Ковач. Румын был спокоен, даже, можно сказать, безразличен. Тут же, на переднем сиденье, находился и Раунбах.
— Все нормально, Фриц, — сказал Ковач, — очевидно, его зацепило только краем. Новичкам всегда везет. Даже внутренние органы не повреждены. Просто шок.
Юрий открыл глаза и застонал, обхватив голову руками.
— Погодите, Йоханссен, не отключайтесь, — приказал Раунбах, — вы должны рассказать о том, что произошло.
— Он же не говорит по-немецки, — напомнил Мирча.
— Черт возьми! Действительно. Но не тащить же сюда было переводчика.
— А что говорят остальные?
— Ну, Кайзер уже ничего никому не расскажет. А Фриц с водителем видели какого-то старика в сером плаще и коричневой шляпе. За ним в подворотню и свернул Йоханссен, а Кайзер помчался следом с пистолетом в руке. И вдруг его отшвырнуло навзничь на тротуар, а Йоханссен сполз по стене и завалился на бок. Когда страхующая пара подбежала, во дворике, кстати, вовсе не проходном, не оказалось ни души. Дальше ты все знаешь сам. Погоди — рация. Это Христо, не иначе… Что? В двух километрах к северу? Понял.
Раунбах выскочил из машины и подозвал остальных.
— Объект направился к северу. Видимо, пешком. Едем! Всем быть наготове. Стрелять при малейшем намеке.
— Куда деть труп? — угрюмо спросил один из водителей.
— Погрузите в багажник, — распорядился Раунбах.
Машины помчались на север, к Балтийскому морю. Предоставленный самому себе, Кондрахин принялся размышлять, почему Тополь не воспользовался его подсказкой и не оставил всю группу без транспорта. Может, он все же не русский, и языка не понимает? Тогда почему не предпринял второй атаки? Он же понял, что Юрий невредим. Так как ответ в любом случае мог быть только предположительным, Кондрахин переключился на Раунбаха, в машине которого теперь оказался. Немец молчал, и вид его был мрачен. Несмотря на последнее обстоятельство — к полному удивлению Юрия — немец был доволен провалом экспедиции. Вновь ненадолго появился образ младенца, но на этот раз связанный с надеждой.
Тополь не рискнул воспользоваться машинами Раунбаха, ибо осторожность стала его второй натурой. В каждой их них мог оказаться заряд взрывчатки с радиодетонатором. Времени на поиск ее у него не оставалось — это гитлеровцы знали. А пожертвовать одним автомобилем ради его уничтожения — велика ли цена?
Вместо указанного Юрием направления он ринулся через дворы и заборы кратчайшим путем. Стариковский наряд не слишком мешал ему. Немногочисленных встречных горожан он брал под контроль, внушая свою невидимость. Конечно, ищейкам рейха легко подвергнуть их допросу под гипнозом, и они все вспомнят. Но это будет много позже, а сейчас у него приличная фора. Благодаря предупреждению. Однако, кто тот человек, так умело уклонившийся от ментального удара, который рискнул собой, дав ему бежать? Очевидно, что он был в команде, брошенной на его, Тополя, уничтожение.
Беспрепятственно добравшись до северной окраины городка, Тополь быстро зашагал в сторону моря, изредка переходя на бег. Узкое, но добротное шоссе было пусто. Это и хорошо и плохо в свете предстоящей ему задачи. На ходу он избавился от широкополой шляпы и плаща, а трость превратилась в черный зонт. Под плащом оказался мундир капитана люфтваффе. До комплекта не хватало только форменной фуражки. Наклонившись над придорожной лужицей, Тополь оторвал наклеенные седые усы и смыл грим. Только после этой подготовки он приискал достаточно укромное место — навес для сушки снопов, и принялся ждать.
Как только на горизонте появилась грузовая машина, идущая на юг, Тополь послал в ее сторону мощный энергетический сигнал, который ввел водителя в состояние глубокого транса. Но главная цель состояла в том, чтобы дать группе преследователей ложный след, убедить, что беглец движется в сторону моря.
Водитель послушно затормозил, увидев на обочине офицера под зонтиком. Из кабины выскочил немолодой фельдфебель, вытянулся перед Тополем.
— В город? — строго спросил тот.
— Так точно, господин капитан!
— Что везете?
— Взвод новобранцев, господин капитан.
— Вольно. Я подъеду с вами.
— Так точно! Прошу в кабину, — фельдфебель услужливо распахнул дверцу.
— Не стоит. Лучше посмотрю на пополнение.
Тополь перемахнул через задний борт, под брезентовый тент и постучал кулаком по кабине: поехали, мол.
Грузовик разминулся с автомобилями Раунбаха на какую-то жалкую минуту. На центральной площади Тополь вновь постучал по кабине, спрыгнул с остановившейся машины и растворился в узеньких улочках городка, оставленного им в крайней спешке полчаса назад. В ближайшие дни искать здесь его наверняка не станут.
Утреннее солнце послало свои первые лучи в окно комнаты. Павел открыл глаза и снова закрыл их. Ему не было надобности взглянуть на часы — любой посвященный может назвать точное время в любое время суток.
Сейчас надо спокойно подумать. Кто тот человек, который не только выстоял перед его ударом, но, по сути, буквально спас его. Конечно, никто из гитлеровской своры, окопавшейся в Кенигсберге, не годится ему в подметки, но свора на то и свора, что действует по волчьим законам. Не уменьем, так числом.
Да, эта группа стала опасна. Не иначе, ее курирует сам Густав Кроткий. Из глубин памяти выплыла равнодушно-самодовольная физиономия. Тогда, в двадцатом, он еще не был Кротким. Эта фамилия или кличка добавилась позже. И он еще не был Тополем. Просто студент Варшавского университета Павел Недрагов — то ли чех (мать его была коренная пражанка) — то ли русский, коим он привык считать себя по месту рождения.
Павел появился на свет морозным январским утром 1898 году в родовом имении под Орлом. Впрочем, имением обветшавшую усадьбу называли лишь по традиции. Дохода она не давала, да и отец Павла — кадровый офицер — не обладал даром хозяйственника.
Вскоре семья окончательно переселилась в Орел, выкупив небольшой домик на Первой Дворянской. Именно здесь состоялся первый мистический опыт Павла Недрагова.
Ему исполнилось шестнадцать, когда впервые в жизни он был допущен на спиритический сеанс. Поздним вечером за столом собралось восемь человек, один из которых, точнее, одна — медиум. Это костлявая тетка с большим отвислым носом и изрытым оспинами лицом. Откуда-то Павлу было точно известно, что она перенесла любовную трагедию, и с тех пор ударилась в эмансипацию. Приступая к сеансу, она долго сосредоточивалась, раскуривая тонкую пахитоску. Некурящий Павел старался откинуться на стуле как можно дальше, избегая клубов вонючего дыма. Рядом с ним пристроился кузен Игнат. Он старше, и уже неоднократно присутствовал при вызывании духов умерших. Игнат бледен, напряженно сосредоточен.
Вызывали в тот вечер дух Наполеона. Боже, как скучны и предсказуемы оказались провинциальные обыватели! Будь Павел чуть постарше, он просто испытал бы разочарование от происходящего жалкого спектакля. Но в те годы ему было все внове. Темнота, прикосновение рук соседа, истеричные взвизги тетки-медиума. Он вникал всей душой в происходящее, расслабился: и начал видеть сквозь темноту. Образы…
Образ Наполеона пришел первым: не настоящий император, а лишь иллюстрация в исторической книжке. Образ медиума — ветхая старуха с клюкой в рваном платье, качается на ветру, безуспешно пытаясь закрыться платком, а ветер срывает его, открывая взору морщинистое лицо с кривым носом. На следующий же день Павел понял, что образ тетки-медиума сочетался у него с представление о Бабе-Яге. А то, что могучим ветром был его кузен, он понял сразу.
Остальных участников спиритического сеанса Недрагов воспринимал в образах маленьких, плоских безликих фигурок. А вот себя совершенно не видел, и представил, что его просто нет. Медиум-тетка отвечала на пустые вопросы, а он точно знал — происходящее за столом порождается волей Игната. Не знал тогда, понимает ли он это сам кузен. Уже не узнать. Игнат умер от тифа в 1918 году.
Когда зажгли свет, все сидящие за столом в изумлении уставились на юношу.
— Павел, ты как здесь оказался? — кузен совершенно не помнил, что брат участвовал в сеансе с самого начала. Не помнили и другие. Смог! Он смог добиться того, чтобы окружающие его не замечали, он стер из их памяти воспоминание о себе, только пожелав этого.
Недрагов удивился, но не испугался такому умению. Может быть, оно спасло ему жизнь на германском фронте. Уже бушевала первая мировая, и дети дворян считали делом чести надеть военный мундир. Павел окончил ускоренные офицерские курсы и успел вкусить прелестей окопной жизни. Там он и применил несколько раз умение становиться невидимым для окружающих.
Но вскоре фронт развалился. Начались братания с противником, солдаты демонстративно не подчинялись офицерам. Потом и вовсе брат пошел на брата, сын на отца. Скорее всего, Павел примкнул бы к белому движению, если бы не переход на сторону красных генерала Брусилова, которого Недрагов искренне боготворил.
Хлебнув отравы большевизма, семья Недраговых срочно выехала в Прагу, на родину матери. Лишь отец не успел — сложил голову под Царицыным.
Павел никогда не считал себя эмигрантом, и практически не общался с русскими, ни в Праге, ни в Варшаве. Они были ему попросту не интересны. Болтуны, погрязшие по шею в иллюзиях.
В 1925 год в Варшаве на одной из студенческих вечеринок Недрагова познакомили с приезжим испанцем. Тот не владел польским языком, но свободно говорил на немецком. Среди студентов, собравшихся в комнате, большинство поляков, кроме родного языка сносно болтающих и на французском, которого испанец тоже не знал. Поневоле приезжему пришлось общаться только с Павлом.
Густав. Так он себя назвал, не добавив к этому ничего. Недрагов уже мог тогда видеть астральное тело человека, воспринимать его ментальные токи. Мог отличать одаренного, но необученного человека, от тех, кто научился применять свою сокрытую силу. Они пожали друг другу руки, — и Недрагова как будто током ударило. Он почувствовал действующую на него силу, гнетущую вниз, заставляющую забыть себя, подчиняющую себе. Привычным волевым усилием пропустил этот импульс сквозь себя. Не ответил. Глупо, мелочно соревноваться в силе с первым встречным.
Густав отнял руку. Улыбнулся. Нехорошая улыбка, притворно ласковая. Так улыбаются, когда бросить вызов боятся, а воткнуть нож в твою спину намереваются попозже. Павел много видел таких улыбок, пока учился в университете Варшавы. Не совсем таких, конечно. Истинный поляк именно в силу высокомерия в спину не ударит — знаменитый польский гонор не позволит. А вот Густав явно был лишен всяких предрассудков.