- А я и не беспокоюсь! - говорит Полуэктов. - Хоть пропади она навсегда, - даже, пардон, не почешусь!
.- Еще одно, - добавляет Лида с такой спокойной уверенностью, словно она совсем взрослая. - Все имущество Кандауровых, которое находится в вашей квартире, не-при-кос-но-вен-но!
- И вы отвечаете за каждую вещь! - вдруг гудит басом Варя Забелина.
Тут и мне хочется сказать что-нибудь. Но я ничего не могу придумать подходящего и потому повторяю Варины слова.
- Отвечаете, да! - выкрикиваю я неожиданно тоненьким голоском. Как уличный петрушка. Даже самой смешно...
- Можете не продолжать! - говорит Полуэктов, глядя с величайшим презрением на Лиду Карцеву, которая, он понимает, среди нас главная. - Иван Полуэктов, конечно, пьяница, он, может быть, пардон, даже сволочь, но - не вор! - И он шумно, размашисто бьет себя в грудь. - Понятно вам, Миликтриса Кирбитьевна, Сумбека - царица казанская?
- Очень рада за вас, господин Полуэктов! - И Лида с величественным кивком головы уходит, уводя нас за собой.
На улице мы долго хохочем.
- Хороши вы обе! - смеется Лида над Варей и мной. - Одна, как из бочки, грохнула, другая пищит, как мышь!.. Я чуть не прыснула там...
- И откуда ты такие слова знаешь? - удивляюсь я. Не-при-кос-ни-тельно!
- Не "неприкоснительно", а "неприкосновенно", - поправляет Лида.Папино слово, юридическое. Разве ты не слыхала от своего папы докторских слов?
- Слыхала, конечно...
- Вот бы и сказала Полуэктову, - вмешивается Варя Забелина. Берегитесь! Если пропадут вещи Кати Кандауровой, у вас сделается ам-пен-дин-цит!
Мы уходим. Вслед нам из полуэктовского домика летит песня:
Над озером, среди тумана,
Бродила дева, дева по скалам.
Кляла жестокого тирана,
Хотела жизнь отдать волнам...
На углу мы расстаемся. Я иду домой и все время отгоняю, отталкиваю от себя какие-то невеселые мысли. По мере приближения к нашей улице я иду все медленнее, все медленнее. По лестнице я поднимаюсь так, словно за спиной у меня по крайней мере вязанка дров. Что я расскажу дома? Такой длинный был этот первый день моей самостоятельной дороги, столько в нем было всякого - и хорошего, и плохого. Нет, я расскажу не все сразу; начну с хорошего, - ведь все ждут меня дома радостно, ждут к обеду. И не надо портить им аппетит...
На мой звонок выбегают сразу все -и мама, и Поль, и Юзефа, и даже папа! Меня ведут - все! - переодеваться в домашнее платье, мыть руки и обедать.
- Ну как! Рассказывай, рассказывай!
- Все хорошо... - говорю я.
И рассказываю про все, что было хорошего. Пятерку по французскому языку поставила мне сама начальница. Поль торжествует и умиляется:
- Какая милая дама!
- По арифметике, - продолжаю я, - четверка... - И добавляю с огорчением: - с двумя минусами...
- Ничего! - подбадривает меня папа. - Мы это переживем. Не все ведь сразу.
- Учитель рисования - художник, старый, с белой бородой - чудный! Девочки очень хорошие: Маня Фейгель, Лида Карцева, Варя Забелина. Есть еще Меля Норейко - она веселая, смешная, ужасная обжора...
Что еще было сегодня хорошего? Больше ничего. И, значит, надо рассказывать про все плохое, а это, ох, как трудно, как не хочется!..
Я сижу со всеми за столом. Голова моя клонится все ниже и ниже над тарелкой, словно я собираюсь лакать суп языком, как кошка молоко.
Все молчат.
- Юзефа! - обращается папа к вошедшей из кухни Юзефе. - Вы посолили суп?
- А як же ж! - удивляется Юзефа. - Что я, молодая, что ли, чтоб соль забыть? Солила!
- А вот наша ученица, кажется, собирается посолить суп слезами...
Я понимаю: папа пытается обратить все в шутку. Но в голосе его тревога.
Мама и Поль смотрят на меня с огорчением.
Но всех сильнее действует все это на Юзефу. Она бросается ко мне, обнимает меня, словно хочет защитить от всех врагов, и, глядя мне в глаза, с отчаянием кричит:
- Били? Кто бил? Скажи, я тому очи повыдираю!
- Перестань, Юзефа! Глупости какие! - сердится папа.
Я беру себя в руки и с запинками, с заминками рассказываю все, что было плохого... У нас очень плохая классная дама, очень злая, ее все ненавидят, зовут Дрыгалкой... Дрыгалка на меня кричала: "Здесь вам не полагается хоте-е-еть, здесь нужно слушаться!" Про селедку, которую я нарисовала на доске, Дрыгалка сказала: "Глупые остроты!" - и повела плечом: вот так!.. Перед уроком танцевания Дрыгалка поставила меня в угол: "за неуместный смех!" А когда она спросила, кто же это меня так рассмешил, я не могла сказать правду, что меня рассмешила Меля Норейко: ее бы тоже поставили в угол, если б я сказала правду... А ты говоришь, папа: "Правду, правду!" Как ее говорить, правду?.. И еще было плохое: у Кати Кандауровой вчера похоронили отца, она плакала, она такая несчастная, - и ни Дрыгалка, ни учительница танцев даже не пожалели ее... И еще я - юдейская... Что это такое?
- Все? - спрашивает папа.
- Все.
- Ну, так перестаньте все над ней страдать! Ничего страшного во всем этом нет.
- Как же нет, Яков? - говорит мама, вытирая платком глаза.
- А так, что нет! Может быть, эта классная дама, в самом деле, плохой человек, не знаю... Что же, девочка проживет жизнь и не увидит плохих людей? Их очень много на свете! Жаль, что она сталкивается с ними так рано, но что поделаешь?.. А что в школе "надо не хотеть, а слушаться", так ведь это правильно! Подумай, если всяким начнет выкомаривать на свой салтык, что ему "хочется", никакого ученья не будет! И в угол ее поставили за дело - она смеялась во время урока. Я бы, - оговаривается пала, - не ставил детей в угол: по-моему, нехорошо так срамить их, да еще в первый же день. Но ведь у нее могут быть другие мысли, не такие, как у меня, у этой вашей... ну, как ее? Не Дрыгалкой же мне ее звать, есть у нее, наверно, имя и отчество, Христофора Колумбовна, что ли...
- Евгения Ивановна... А как же, папа, правду? Сам видишь, правду ей говорить нельзя!
Папа задумывается. Молчит. Ох, как ему трудно ответить на этот вопрос!
И вдруг в разговор вступает Поль.
- Помнишь, - говорит она, - как первого мая мсье ле доктер ходил всю ночь по квартирам, а там спрятали людей, которых избили полиция и казаки? И я - спасибо ему! - ходила с ним... Ну вот, если бы на следующий день твоего отца позвали в полицию и приказали: "Назовите адреса, по которым вы ходили оказывать помощь!" - как ты думаешь, он назвал бы эти адреса?
- Конечно, нет! Он ни за что не сказал бы!