Среди этих девочек есть такие, что, если объяснишь им толково, они понимают и учатся лучше. Вот у нескольких из нас - у Лиды Карцевой, у Мани Фейгель, у Вари Забелиной, у меня - возникла мысль, которая нам очень нравится: приходить в институт ежедневно на сорок пять минут раньше и заниматься с двоечницами. Но это надо обсудить где-нибудь подробно, толково, а главное - без помехи, без опаски, без оглядки на подслушивающую Дрыгалку. Она ведь вездесущая! Куда от нее спрячешься? Где его найдешь, такое место, у нас в институте?
Есть оно, это райское место! Есть он, этот остров свободы! Это извините за прозу: ватерклозет.
Даже удивительно, как подумаешь: в нашем институте, где все время синявки, классные дамы, шныряют между ученицами, подсматривают, подслушивают, лезут в ящики, читают письма и записки, вынюхивают - ну совершенно как полицейские собаки! - ватерклозет устроен, как неприступная крепость, окруженная рвом! В самом конце большого коридора есть маленькая дверь, сливающаяся по цвету со стеной. Откроешь эту дверь, войдешь, - и сразу прохладно, полутемно, и, что совсем удивительно, страшно тихо: как во всех старинных зданиях, стены здесь массивные, такие толстые, что они непроницаемы для звуков. Жужжание, шум, крик, громкий разговор в коридоре во время большой перемены - ведь нас в институте пятьсот человек! - сразу словно ножом отрезало за тяжелой дверью. Там начинается полутемный внутренний коридор, ведущий к уборным. Он очень длинный. Постепенно он светлеет, в нем появляются окна, замазанные белой краской, и наконец коридор вливается в большую комнату с несколькими окнами: как бывает предбанник, так это - предуборник. Здесь девочки сидят на глубоких подоконниках, болтают, даже поют, даже завтракают. Отсюда уже две двери ведут в самые уборные. Вот предуборная комната - это единственное место во всем институте, где можно чувствовать себя совершенно свободно: делать что хочешь, говорить что вздумается, петь, кричать, хоть кувыркаться!
Когда-то кто-то - наверно, из старших классов - назвал это учреждение "Пикквикским клубом". Потом его стали называть "Пингвинским клубом", - ведь младшие не читали "Пикквика", да и старшие читали его далеко не все. Сейчас он уже называется просто "Пингвин". "Приходи на большой перемене в "Пингвин" - и. т. д.
Вот в этом "Пингвине" мы сидим на подоконнике - четыре девочки, четыре заговорщицы: Лида, Маня, Варя и я. Нам надо составить список учениц-двоечниц, установить, по какому предмету у них двойки, и закрепить их для занятий за каждой из нас. Лида будет заниматься с теми, кто отстает по французскому языку, Маня и Варя - по арифметике, я - по русскому языку. Каждая должна предупредить всех девочек своей группы, когда и где будут происходить занятия, - вообще позаботиться обо всем. В моей группе пять девочек: Малинина, Галковская, Ивашкевич и еще две девочки со странными фамилиями, из-за которых я в первый день занятий разобиделась на них чуть не до слез. Это было еще до первой переклички, и мы тогда не знали, как кого зовут. Около меня стояли, держась под руки, две очень милые девочки. Они мне понравились, и я спросила одну из них:
"Как твоя фамилия?"
На это она ответила мне очень спокойно:
"Моя фамилия - Чиж".
Я сразу поняла, что надо мной подшучивают, и только собралась обидеться, как вторая девочка, подружка этой Чиж, весело и дружелюбно сама сказала мне, не дожидаясь вопроса:
"А моя фамилия - Сорока".
Тут уж я разозлилась окончательно, и, когда девочки, в свою очередь, захотели узнать мою фамилию, я сердито каркнула:
"Вор-р-рона!"
Через несколько минут после того, как Дрыгалка провела первую перекличку, все выяснилось: и то, что у обеих девочек в самом деле такие птичьи фамилии, и то, что они - хорошие, милые девочки, и то, чго я обидчивая дура. Мы с Чиж и Сорокой тут же помирились и все семь лет, что проучились вместе, до окончания института, жили очень мирно и дружно.
И вот теперь я буду заниматься с Чиж и Сорокой, Галковской и Ивашкевич. Итого у меня в группе четыре девочки-польки и только одна русская Малинина. Это, конечно, понятно: польские девочки выросли в польской среде, говорят дома по-польски, это их родной язык, а русский язык для них все равно что иностранный. Они знают его плохо, учиться им трудно, они бредут через пень колоду, от тройки с двумя минусами к двойке. А Люба Малинина хорошая девочка, толстая, как колобок, и ужасно ленивая: у нее двойки не только по русскому, но и по арифметике.
- Понимаешь, - говорит она мне, - я как открою грамматику Кирпичникова или услышу: дательный падеж, звательный падеж, - ну, не могу! Глаза просто сами слипаются!
Все это она говорит уже на следующее утро, когда мы все пришли ровно без четверти девять утра и сели занимался в углу нашего класса, еще пустого. Лида Карцева, Варя Забелина и Маня Фейгель устроились со своими "ученицами" где-то в другом месте.
Тьфу, тьфу, тьфу, - не сглазить бы! - но первый наш "урок" проходит очень хорошо. Я рассказываю им все так, как мне рассказывали мои дорогие учителя Павел Григорьевич и Анна Борисовна. Девочки слушают очень внимательно. Потом объясняю правила грамматики. Они пишут диктовку на сомнительные гласные; мы останавливаемся на каждом слове, стараемся найти другое слово того же корня, где бы эти сомнительные буквы были под ударением: "Ковать - кованный", "словечко - слово" и т. д.
Когда прозвучал звонок к началу занятий, в класс пришли Лида, Варя и Маня со своими ученицами - все очень довольные. С этого дня мы стали регулярно, каждый день заниматься с двоечницами. С этого же дня мы сами перестали скучать на уроках. Мы слушали, как отвечает которая-нибудь из наших учениц; мы волновались, радовались, когда они отвечали хорошо; огорчались, когда они почему-либо увязали и путались. Ничто не изменилось в преподавателях наших, их уроки были по-прежнему нудные, скучные. Но мы перестали быть равнодушными зрителями неинтересных для нас уроков: мы стали участниками.
Спустя два дня в нашем институте появляется Тамара. Перед началом уроков Дрыгалка вводит Тамару в наш класс. Лицо у Тамары замкнутое и высокомерное.
- Медам! Вот наша новая ученица - Хованская... И тут Тамара, наморщив носик, поправляет Дрыгалку вежливо, но сухо:
- Княжна Хованская.
- Ах, простите! - засуетилась Дрыгалка. - Я не знала... Итак, медам, княжна Хованская! Прошу любить да жаловать.
Она показывает Тамаре, за какой партой ей сидеть. Тамара ныряет перед Дрыгалкой в самом глубоком из придворных реверансов и идет на свое место. Дрыгалка не может сдержать своего восхищения.
- Вот - учитесь! - обращается она к нам. - Какая выправка! Сразу видно, что жила и училась в большом городе.
Тамара садится. Спокойно, не торопясь достает из сумки книги и тетради, раскладывает их в парте. Все это она делает с тем же высокомерием, ни на кого не глядя. Я смотрю на девочек: на их лицах - любопытство, но того, чего Тамара добивается - восхищения, - я не вижу ни у кого.
С моего места мне хорошо видно Тамару. И ей меня с ее места видно. Но она не торопится узнать меня, кивнуть мне. Ну и я тоже не тороплюсь здороваться с ней.
На перемене мы с Тамарой сталкиваемся носом к носу при выходе из класса. Почти одновременно небрежно киваем друг другу. Она пренебрежительно оглядывает девочек нашего класса:
- Какая у вас все-таки провинциальная публика!
Следующий урок - закон божий. Теперь нас, "инославных", уже почему-то перестали оставлять в классе на уроке ксендза. Мы проводим этот час в гимнастическом зале.
Почему этот зал называется гимнастическим, неизвестно. Никаких приспособлений для гимнастики - лестниц, колец, трапеций - там нет. Но мы спокойно сидим на мягких диванах, которые стоят по стенам, болтаем, учим уроки. В общем, это для нас самый милый и приятный урок из всех!
После закона божия я встречаю в коридоре Тамару. Она неузнаваема! Урок закона божия она провела в первом отделении нашего класса. И вот теперь идет под руки втроем: по одну руку у нее Зоя Шабанова с восхищением смотрит ей в рот, по другую руку - высокая девочка, Ляля Гагарина. Эта Ляля учится в нашем институте уже четвертый год: два года просидела в приготовительном классе, сейчас сидит уже второй год - в первом. Зоя Шабанова приветливо здоровается со мной (мы сохранили хорошие отношения, хотя в гости друг к другу больше не ходим, а с Риткой мы даже не раскланиваемся!), и Тамару это, по-видимому, очень удивляет.
В эту минуту начинает заливаться звонок. Тамара быстро прощается с Зоей Шабановой и с Лялей Гагариной.
- Смотри, на следующей перемене приходи!
- Непременно! - весело отвечает им Тамара.
Мы идем с нею по коридору рядом в свой класс.
- Вы знакомы с этими девочками? - спрашивает Тамара словно бы даже с недоверием. Как если бы она спросила: "Ты, ничтожная козявка, знакома с этими удивительными райскими созданиями?"
И тут начинается напасть! Я вдруг чувствую, что не могу говорить с Тамарой спокойно. Мне хочется на все возражать, всему перечить, против всего спорить, что бы только она ни сказала. Ну что такого в этом вопросе - "Вы знакомы с этими девочками?" - который она мне задала? Надо бы просто сказать: "Да, знакома" - и все. А я огрызаюсь, как собака!
- Подумаешь, какие необыкновенные девочки!
Тамара смотрит на меня очень строго:
- Зоя Шабанова - дочь крупного заводчика!
- Подумаешь! - продолжаю я, словно кто подхлестывает меня хворостиной. - Знаю я этого заводчика - противный, волосатый...
- А Ляля - княжна Гагарина! - продолжает Тамара с восхищением.
- Ничего она не княжна! Просто Гагарина...
Тамара возражает очень резко:
- Если "Гагарина", значит, княжна. Понимаете?
- Понимать нечего! - лечу я, подхваченная волной сердитого задора. "Княжна"! В каждом классе по два года сидит; остолопина такая! У них в классе две Ляли: Гагарина и Дмитревская, их так и называют: Ляля Дмитревская и Ляля-лошадь... Это ваша княжна - лошадь!
Тут мы с Тамарой входим в класс и расходимся каждая на свое место.
Во все перемены Тамара бежит к своим друзьям из первого отделения и ходит с ними под ручку по коридорам. Когда мне с моими подругами случается скреститься в коридоре с Тамарой и ее компанией, я вижу, как Тамара кривляется, а Зоя Шабанова и Ляля-лошадь смотрят ей в рот и восхищаются ее "великосветским тоном":
- Мой дедушка был князь Хованский...