- Тамара обидела Шарафута. Он яблоки уронил, а она в него яблоками кидала... И "хамом" его ругала, и "болваном"... И еще "чертом косым"... Вот!
- Правда это? - обращается Иван Константинович к Тамаре.
Это, конечно, праздный вопрос. Никому даже в голову не приходит, что Катя, такая ясная, прямодушная, как маленький ребенок, может взвести на Тамару напраслину. Да Тамара и не отрицает.
На вопрос Ивана Константиновича: правда ли это? - она отвечает:
- Правда.
Иван Константинович весь багровеет. Никогда я его таким не видала!
- Я всю жизнь в армии служу... А ты, девчонка, фитюлька, шляпка, - ты смеешь русскому солдату такие слова говорить? Сию минуту извинись перед Шарафутом!
- Как бы не так! - запальчиво говорит Тамара. - Я буду перед солдатом извиняться, еще что выдумали!
- Да! - твердо отвечает Иван Константинович. - Ты извинишься перед Шарафутом! А не извинишься, - так я уйду к себе в кабинет, запру дверь на ключ и не буду с тобой разговаривать, не буду тебя замечать, в сторону твою смотреть не буду!
Все это Иван Константинович произносит тем голосом, каким он говорит, когда он - кремень, скала!
- А эта... эта... - Тамара выпячивает подбородок в Катину сторону (такая она благовоспитанная, такая благовоспитанная, что даже в сильнейшем волнении ни за что не ткнет в Катю "неприлично" указательным пальцем!)- Эта меня не оскорбила, нет? Вы ее спросите! Ей передо мною извиняться не в чем?
- Да... - подтверждает Катя. - Я ее оскорбила, Иван Константинович. То есть я не хотела... нет, я хотела!.. Ну, в общем, я сказала ей очень обидное слово...
- Что ты ей сказала?
- Я сказала: если ее дедушка бил своих денщиков по морде, - значит, ее дедушка был свинья... Это обидное слово, я понимаю...
- Ты просишь прощения у Тамары? - спрашивает Иван Константинович.
- Только за "свинью"! Только за "свинью"! - отвечает Катя. - Это вправду грубое слово... Обидное... За "свинью" я извиняюсь.
- Вот, Тамара, слышишь? Катенька перед тобой извиняется. А теперь ты попроси прощения у Шарафута!
Тамара смотрит вокруг себя с совершенно растерянным лицом. Но ни в чьих глазах она не встречает ни поддержки, ни хоть жалости к ней. Девочки сидят за столом... Катя Кандаурова, все еще дрожа от всех происшествий, жмется ко мне, и я крепко обнимаю ее. Варя Забелина тоже смотрит на Тамару с осуждением. Лида Карцева держит себя, как всегда, "взрослее", чем все мы: ей неприятно, что она пришла в гости, а нарвалась на семейный скандал. И только одна Меля в совершенном упоении от всех вкусных вещей, расставленных на столе; она пробует то от одного лакомства, то от другого, одобрительно качает головой и снова принимается за еду... Нет, никто из сидящих за столом не сочувствует Тамаре! Даже Леня смотрит в сторону. Даже Иван Константинович... только огорчен, конечно, но он тоже считает, что Тамара виновата.
- Шарафут! - негромко зовет Иван Константинович. - Поди сюда...
Шарафут входит в столовую и робко останавливается около порога.
- Шарафут! - продолжает Иван Константинович. - Тамара Леонидовна хочет тебе что-то сказать... Ну, Тамара!
Тамара встает. Она выходит из-за стола. Она раскрывает рот, как рыба, выброшенная на песок.
- Я не хотела... - говорит она каким-то не своим голосом тихо и сипло. - Я прошу прощения.
И, внезапно, рванувшись, она бросается вон из столовой - в свою комнату.
Иван Константинович тоже уходит - к себе в кабинет.
В столовой остаемся только мы, да Леня, да Шарафут. Этот совершенно остолбенел от удивления и смотрит на всех перепуганными миндалевидными глазами.
- Ничего, Шарафут... - подходит к нему Леня. - Ничего, браг, все в аккурате. - И вместе с Шарафутом Леня уходит на кухню.
- Вот что, девочки... - говорит Лида Карцева. - Вы как хотите, а я ухожу. С меня довольно!
- И я ухожу! - поддерживает ее Варя.
Мы всей гурьбой идем в переднюю. Меля успевает засунуть в карман несколько конфет.
- Брось! - говорю я ей. - Нехорошо...
- Нет, почему же? - возражает она. - Они - миленькие, я такие люблю.
Мы идем по улице. Идем гуськом, потому что тротуар тут узкий. Я иду в самом хвосте. Идущая впереди меня Катя Кандаурова говорит, сердито мотая головой:
- И кто только выдумал эти журфиксы! Ничего в них нет хорошего... Терпеть не могу!
Кто-то бежит за нами вдогонку. Это Леня. Без пальто, без шапки.
- Леня! - кричу я ему. - Сию минуту ступай оденься по-человечески! Простудишься без пальто!
- Шашура! - говорит он, запыхавшись. - Дедушка просит, чтобы ты вернулась. Ненадолго... Я потом тебя домой отведу.
Я кричу девочкам: "До свидания!" - и мы с Леней бежим к их дому, бежим, как ветер: я боюсь, чтоб Леня не простудился.
Мы сидим в кабинете Ивана Константиновича. Леня - за роялем (я знаю: это бабушкин рояль). Мы с Иваном Константиновичем - на большом диване. Иван Константинович облокотился на валик дивана и приготовился слушать, склонив голову па руку. В комнате полутемно - лампу потушили, только на письменном столе горит одна свеча.
- Слушайте! - говорит Леня. - Вот сейчас будет бабушкина нота: ля бемоль Бабушка мне много раз говорила: "Возьмешь ноту - ля бемоль, лиловую, сиреневую - и -слушай: это мой голос, это я с тобой разговариваю".
Леня касается клавиша. И в полумраке комнаты поет один звук - нежный и чистый, радостный и грустный. Ля бемоль... Мы слушаем, как он звенит, постепенно затухая...
Леня играет ля-бемольный "Импромптю" Шуберта. Я забываю, что за окном февральский снег, скользят санки, запряженные лошадьми, у которых из ноздрей валит пар. Мне чудится весенний сад, кусты сирени, лиловые гроздья ее, как хлопья, как веселые цветные облачка, упавшие с неба. И сквозь все "бабушкина нота", любимая нота милой печальной женщины, у которой не было счастья.
Я так заслушалась, что и не заметила, как чуть-чуть приотворилась дверь кабинета и кто-то бесшумно скользнул в дверную щель. Это Тамара. Она тихонько садится рядом со мной на диване, обнимает меня за шею. Мы сидим. Молчим.
Я соскальзываю с дивана на пол, освобождая этим место между Тамарой и Иваном Константиновичем, и подталкиваю Тамару к нему. Через минуту они сидят обнявшись: рука Тамары, белея в полумраке комнаты, гладит лицо и голову Ивана Константиновича...
- Знаешь, что я тебе скажу, Шашура? - говорит мне полчаса спустя Леня, провожая меня домой.
- Нет, не знаю. Скажешь - тогда узнаю.
- И скажу, подумаешь... Вот что я тебе скажу: ну до чего досадно, что ты - девчонка!
- А чем это плохо, что я - девчонка?
- Ничего не понимает! - сердится Леня. - То есть просто, скажу я вам, орехи такой головой колоть!.. Тем это плохо, что ты - не парень! Я бы с тобой во как дружил!