Я с трудом отыскал его, он жил под бетонным мостом развязки авиадороги в проржавевшем и сгоревшем когда-то автобусе. Удивился ли я, когда увидел романтический парус рубахи, многосложный ситар, палочки дымящихся благовоний и просторное, как небо с чайками улыбчивых бликов, лицо Батхитхвана Чумпуры? Так вот он кто - председатель Совета мифических ветеранов..! В автобусном животе было нагрето, ржавлено, полутемно - тихо там росло дерево, под которым прозрел Будда. Нет, там была мыльная серая равнина, которая накренилась, как стол - и пена стала захлестывать, скользко, не за что держаться... Он обернулся, увидел меня, бросил конец альпийского рапшнура. Кое-как я ухватился за него, повис, елозя в пене, ошметках перьев, велосипедах... Он привязал веревку к столу, там был и стол, очень канцелярский официальный стол: несколько телефонов, письменный прибор, телефакс, бумаги. Надел вполне приличную рубашку в мелкую полоску, галстук, пригладил волосы, сунул пистолет за пояс, сел за стол, включил лампу. И было непонятно, как он сидит там? - ведь было все очень косо, сильный крен.
- Ну что, - обратился он ко мне, - удивлен, что мне приходится всем этим заниматься? А что же, тысячу лет вашего благоденствия слоняюсь без роду, без племени, а? Ты пытаешься вспомнить всего лишь одну только строчку, вернуться во времени - и не можешь, а мне каково? Да знаешь ты этот бесконечно тоскливый напев, выдох этот, рвущий душу, стон-ли? морок? - молитву, проклятие... - знаешь, мы сидели в ту ночь у костра, пели песню. Ну что за Время, что за песня? Тогда к тебе приходили друзья, много друзей, ты работал художником-оформителем по свободному найму в парке... В ветхой сторожке вы пили вино, теплое вино с приставшими травинками, листиками, муравьями. А в углу сторожки непонятно отчего торчал огромный черный сейф... ну? - "в сторожке, в парке, в черном сейфе - я буду хранить бутылки, что выпил за это лето..." ведь так? Точно?
...это было тебе видение. Светлое видение, орбитальный сон не
случается просто так, в этих местах люди издавна ставили Храмы - там
сумеречный Космос запросто входит в человека... ты уже знаешь, все
произошло, смерть пролетела над нами, капитан Арсалан не зря носил
куртку с выбитым полустертым номером "девять", он мертв... он
повернул трактор когда остался один, он повернул ваш проклятый
трактор и двинулся назад, он съел это пространство ночи, эту дорогу
замкнул плато Хурамчир, теперь там опустилось Абсолютное Не...
никто не сможет проникнуть туда, узнать, изменить что-то... так ему
было назначено, это последняя привилегия Прыгуна В Абсолютное Не...
но перед смертью он велел передать тебе свою радиоклипсу - вот она,
это знак особой с в е р хпосвящениости! и странно, что это ты
хм... дизайнер нечаянной радости... говорят, ты писал какую-то
картину, "Постигший Тишину", да? интересно... но ты можешь теперь
быть в Абсолютном Не... можешь воспользоваться каналом телепортации
"Всем! всем! всем!" если тебе это нужно, конечно, если ты знаешь
зачем? а настигнет тебя белый и синий Космос, задушат неопознанные
континенты и голубые шарфы разновеликой глыбы морей, заморочат белые
стихи, подступят тоской к горлу сигареты великих снежных равнин - ты
будешь знать, что делать, будешь знать...
Завершил я свои тревоги и дела, раздал долги, написал смертные письма. От радиоклипсы в голове носились режущие лезвия чаек, скрипел и шоркал прибой, задыхался с надрывом стеклянный ветер.
Так оказался я в Абсолютном Не...
Ничего, собственно, не произошло: реяли ненастные закаты, стоял багровый зной и наш трактор в самом начале плато, откуда мы и двинулись в аппокалипсический путь - кривая короста полосующего удара рубанула самое сердце глубинной Азии, раскаленным батискафом солнце опускалось в медную машинную гору. Я бродил в зарастающих уже травой коридорных недрах - везде царила Тишина, по стенам пробились плети растений, приборы и пульты курчавились мхом, цветущий сумрак заполонил все вокруг. Бассейн растекался озером с зеленой водой, с небольшим журчащим водопадиком, нижний машинный зал болотился, рос унылыми березками, там и сям как серые валуны были раскиданы роботы... А мы-то молились этим набитым электроникой идолам, этому линолеумному небу, пластмассовым мыслям..! - а ты гляди-ко, стоило лишь отстранить свое вездесущее влияние, как они стали ровным счетом ничего! - нуль, тлен, морок.
Да не это меня занимало, я думал о другом, почти уже свыкся с этим и приготовил себя...
Да, на верхней палубе вертолетной площадки - там только небо облокотилось на стальные ограждающие леера... Его уже можно было не заметить, так он пророс пожухлой северной травкой - если бы не эта его зловещая куртка. Он сомкнулся в странной и жалкой позе ребенка, стягивающегося, сжимающегося в комочек, пружинку еще не запущенной жизни, да так и застигнутого врасплох - прямая и твердая стрела точно пробила ему скрещение шахматных линий между лопаток, раскроив дурацкую цифру, невесть для чего - или для кого? - приделанную, в точке низвергающейся Тишины.
Все зажмурилось: небо, область, трактор, закат... Я сидел и думал о нем. Едва шелестели уже выцветшие ленточки, очень по-тибетски любовно завязанные у самого истрепанного оперения, или так шелестели листочки заветного дерева, под которым прозрел Будда..! - в проржавевшем автобусе, под мостом, в смертном узле авиадорог... Едва-едва, рассветно, сверху-вниз старомонгольскими письменами пошел снег, он падал лишь в столбе Тишины, распространявшемся от смуглой кровяной точки, где начиналась стрела. Я открыл потертый саквояж, что с той поры неустанно таскал за собой, я знал, что это нужно сделать в каком-то определенном месте, в этом самом шахматном квадратике, а тут-то как раз и подошло. Доставал эти разноголосые бутылочные конверты и как последний потерпевший кораблекрушение засылал их в океанскую пасть молчаливо осклабившегося Космоса с теплыми приветами прощального лета: засохшими травинками, веточками, муравьишкиными трупиками на самом донце - пусть припомнят видимые и невидимые друзья, живущие на планетах Прежнего Предела, пусть их отловят другие капитаны биг-прыгателей и межзвездных Солнцекаров, а может быть, даже хорошая девушка с брусничной планеты всплакнет, рассыпав охапку драгоценного урожая... Остановятся теленовости, радиоприказы, интерком-переговоры, спецболтовня, все приникнут к оставшимся лампочкам и приборам, включат магнитофоны на "запись" - я передам им по каналу "Всем! всем! всем!": Эй, слышите меня?! Если у вас есть что-нибудь самое дорогое, пришлите мне запечатанным в бутылке. Пожалуйста: кроху слез или серебряный иней с планеты Мороз, брызги прибоя и цветочную росу с планеты Тропикаль, брусничные кровинки с планеты Капель, эй, хоть что-нибудь! Где вы там? Роза, Циклон, Синий, Мираж, Сто Лет Одиночества, Лес, Чарли Паркер, Байкал, Бродяга, Нерчинский Завод, На Варшаву Падает Дождь... - куда вы все подевались?!
Я все точно рассчитал: в самом столбе Тишины, в действии Абсолютного Не... мои бутылки благополучно уплывали вверх, во Вселенную. Снег засыпал вертолетную палубу. Спи спокойно, прорастай травой уважаемый капитан Арсалан, выпью на помин души брусничного морсу, поставлю и твой стаканчик полнехонький незабвенного соусированного пива. А сам пойду.
Я не был членом правительства. Я хорошо помню. Я нашел это место в тридцати километрах от трактора, ведомый лишь твердыми сумеречными шариками, несущимися в моей крови. Забил приметные колышки, натянул по памяти бечевку, да, так оно все и должно было быть. Завязал покрепче волосы на затылке, перекрестился на Север, Запад, Юг, Восток, поплевал на ладони и стал рыть Байкал.
Особенно мне нравилась моя лопата: четкая гравировка по неведомому космическому лезвию - "Постигшему Тишину от Совета ветеранов Прыгунов в Абсолютное Не...".