Это был не первый приезд графа в Россию: в 1801 году старый друг его отца и сторонник генерала Бонапарта Тайлеран поручил ему миссию в Санкт-Петербурге — отвезти поздравления Наполеона, ставшего первым консулом Франции, Александру I с вступлением последнего на трон.
Коленкуру удалось снискать расположение русского царя и, тем самым расположение Бонапарта. Для начала он, вернувшись в Париж, стал одним из адъютантов Бонапарта, а очень скоро получил чин бригадного генерала. Так началась блистательная карьера Коленкура.
Впрочем, были в ней и не совсем достойные страницы. В 1804 году генерал Коленкур был направлен все тем же Талейраном к курфюрсту Баденскому с посланием, требовавших роспуска военных формирований эмигрантов на территории Бадена. Фактически, это, на первый взгляд вполне невинное поручение, послужило ширмой для организации похищения герцога Энгиенского, основной надежды роялистов на восстановление во Франции законной монархии.
Как известно, герцог Энгиенский, кстати, весьма далекий от политики человек, был казнен по непосредственному приказу Наполеона Бонапарта. Европа ужаснулась очередному несправедливому кровопролитию, и впоследствии, сам факт участия Коленкура в этом деле, несмотря на то, что он был всего лишь рядовым исполнителем воли Бонапарта, нанес непоправимый урон его репутации. Его уцелевшие во время революционного террора родственники были близки к дому Конде и стали считать графа одним из главных виновников преступления.
Хотя говорят, что на смертном одре Коленкур прилюдно заявил:
— Не лгут перед лицом смерти. Клянусь честью, что я не имею совершенно никакого отношения к аресту и смерти герцога Энгиенского.
Скорее всего так оно и было, но даже косвенная причастность к этому сомнительному делу мучила Коленкура всю жизнь и фактически сделала его изгоем в собственной семье. Прекрасно осведомленный об этом Наполеон, говорил:
— Если Коленкур скомпрометирован, тут нет большой беды. Он будет служить мне еще лучше.
Действительно, в одной из военных кампаний Коленкур однажды заслонил своим телом Наполеона от разрыва пушечного ядра. Фактически за это он получил титул герцога Винченского, был награжден Большим Орлом ордена Почетного Легиона и всячески обласкан своим сюзереном.
Что и говорить, Наполеон неплохо разбирался в людях и в совершенстве постиг науку управления ими. Впрочем, иначе он никогда не достиг бы тех высот, которых ему удалось достичь.
— Наконец-то у нас появился достойный представитель несчастной Франции, — заявила вдовствующая императрица в разговоре со своей дочерью после представления послом верительных грамот. — Аристократ до мозга костей, прекрасно воспитан, искренне расположенный к России и ее повелителю.
— Кажется, брат тоже благоволит в герцогу Винченскому, — небрежно заметила Като, на которую новый посол не произвел особого впечатления. — В любом случае, это гораздо лучше, чем иметь дело с неотесанным солдафоном Савари.
— Герцогом! — фыркнула вдовствующая императрица. — Он только компрометирует себя, принимая выдуманный титул от несносного корсиканского выскочки. Граф де Коленкур и без того находится в родстве с королевским домом Конде.
— Вы заметили, маменька, что и этот посол прибыл к нам без супруги? — поинтересовалась Като. — Как будто все приближенные Бонапарта дали обет безбрачия…
— Не удивлюсь, если так оно и есть. Но Буонапарте, говорят, распоряжается личной жизнью своих подданных в зависимости от минутной прихоти, а любимцам позволяет даже жениться на своих многолетних любовницах. Правда, гражданским браком, но все же. Хотя я слышала, что временами первый консул бывает невыносимым ханжой.
— Он? Это удивительно!
— Да-да. Сам живет со своей супругой Жозефиной, кстати, кажется, креолкой, в невенчанном браке, а бедному графу де Коленкуру запретил жениться на любимой женщине только потому, что она, видите ли, разведена. Первый консул даже не пожелал терпеть эту несчастную, маркизу де Карбонел де Канизи, при дворе, хотя она принадлежит к высшей аристократии и была фрейлиной Жозефины. Маркизу отлучили от двора, хотя граф де Коленкур умолял не делать этого.
«Как это похоже на покойного батюшку, — подумала Като. — Значение имеет только его воля, а желаний всех остальных просто не существует. Слава Богу, что он не дожил до этого унизительного „австрийского проекта“: даже представить трудно, каким был бы его гнев. Скорее всего, он начал бы войну с Австрией… Победил бы, сверг бы с престола этого ничтожного императора Франца с его сворой детей, сделал бы императором одного из эрцгерцогов, а меня — императрицей…»
— О чем вы замечтались, дочь моя? — вырвал ее из мира грез властный голос матери.
— Я вспоминала батюшку, — правдиво ответила Като, — упокой, Господи, его душу.
— Да, иногда поступки первого консула напоминают мне моего дорогого Паульхена, — поднесла к повлажневшим глазам кружевной платочке Мария Федоровна. — Оба они мужчины с сильными характерами, который окружающие принимают за тиранию.
Като сочла за благо промолчать. Логика ее матери таинственным образом давала сбой, когда речь шла о покойном супруге, а истинно немецкая сентиментальность тут же заставляла плакать и сожалеть о безвременной кончине «дорогого Паульхена», от «сильного характера» которого она достаточно натерпелась в свое время. К тому же Като имела некоторые основания считать, что определенную роль в безвременной кончине своего обожаемого супруга Мария Федоровна все-таки сыграла.
Собеседницы не знали, что граф де Коленкур вовсе не хотел ехать послом в Петербург и долго отказывался, но Наполеон уговорил его, дав туманное обещание, что его дела, связанные с женитьбой «устроятся гораздо лучше на расстоянии, чем вблизи». Это был шантаж, вполне, впрочем, невинный в глазах Наполеона. Герцог Винченский во что бы то ни стало был нужен ему в России в этот непростой период.
Все пять лет, проведенных Коленкуром в Санкт-Петербурге, он пытался предотвратить назревающий конфликт между двумя людьми, которых искренне любил и которыми восхищался — Наполеоном и Александром, но так и не сумел этого добиться. Не решила ничего и устроенная Коленкуром личная встреча императоров в Эрфурте осенью 1808 г.
Более того, не подозревая о последствиях, Коленкур сам познакомил царя со своим давним другом и покровителем Талейраном, в лице которого Александр I приобрел тайного союзника и личного шпиона при французском дворе.
А главное, несмотря на прямые указания Наполеона, его посол принципиально не желал использовать свои личные взаимоотношения с царем для политических уловок. Он искренне считал прогрессирующую напряженность между двумя державами цепью досадных случайностей, и пытался настроить Наполеона на мирное решение проблемы. В результате, Наполеон пришел к выводу, что Александр I намеренно обворожил французского посла, и наконец-то, в мае 1811 г. удовлетворил давно подаваемое Коленкуром прошение об отставке.
«Искренний и прямой человек» — так говорил о Коленкуре сам Наполеон. «Склонный более к настойчивости, чем к лести…» — писал о нем один из современников. В одном из частных разговоров о Коленкуре Александр I заметил: «В его душе есть что-то рыцарское, это честный человек».
Вероятно в этих схожих высказываниях людей, хорошо знавших Коленкура, и лежит ключ к разгадке неудач герцога Винченского на дипломатическом поприще. Честность и откровенность, неумение хитрить и изворачиваться — сами по себе чрезвычайно ценные качества характера — сыграли с ним дурную шутку — Коленкуру так и не удалось потушить в зародыше пожар начинающейся войны.
Но это произойдет много позже. Пока же Наполеон, возложив на себя императорскую корону (что интересно — собственноручно), и короновав мимоходом свою гражданскую супругу, вдруг спохватился, что основал династию без будущего. Как ни любил он Жозефину, обманываться насчет того, что она родит ему наследника новоиспеченный император не мог. А передать корону пасынку, сыну Жозефины, было не самым разумным решением.
Во-первых, Евгений де Богарне вовсе не отличался от остальных аристократов, не блистал ни умом, ни воинскими доблестями, словом, был просто пасынком великого человека, который мог потерять престол достаточно быстро, и тем самым свести на нет все усилия нового императора.
Во-вторых, Евгений к тому времени женился на дочери баварского короля и выкупил у вечно нуждающегося в деньгах тестя герцогство Лихтенштейнское вместе с титулом. Это отнюдь не прибавило к нему уважения ни со стороны бонапартистов, ни со стороны роялистов, тем более что сам Наполеон раздавал титулы направо и налево, в том числе, и самые высокие.
Нужна была новая, настоящая императрица, абсолютно голубых кровей, чтобы хоть наполовину разбавить «простонародную» кровь Бонапартов, разумеется, молодая, желательно, красивая, и, главное, способная к деторождению. Жениться на какой-нибудь немецкой принцессе, как это делали почти все коронованные особы Европы, Наполеон не мог: не тот уровень. А «австрийская модель» родственного брака была тем более совершенно неприемлема.
После долгих раздумий, во время очередной встречи с российским императором Александром и подписания мирного договора, французского императора осенило: в российской царской семье есть две дочери на выданье. Правда, младшая, Анна, еще совсем подросток, и с деторождением могут возникнуть нежелательные осложнения, но великая княжна Екатерина подходила по всем статьям: признанная красавица и умница, прекрасно образованная, да к тому же, по слухам, уже имевшая довольно сильное влияние на своего августейшего братца.
Министр иностранных дел Франции хитроумный Талейран по поручению своего властителя намекнул русскому царю, что было бы неплохо закрепить государственный союз союзом брачным. Выгоды такого союза были налицо: две великие державы в Европе, породнившись, поделили бы между собой все поровну и подарили бы измученным войной народам долгожданные мир и процветание.
По своему обыкновению, Александр ушел от прямого ответа, ссылаясь на то, что в их семье судьбы дочерей решает только их мать, вдовствующая императрица. Сам же немедленно направил ей против обыкновения пространное письмо, в котором перечислял как положительные, так и отрицательные стороны такого союза. Впрочем, отрицательных было только две: «низкое» происхождение коронованного жениха и… естественно, католическое вероисповедание.
Наполеон тоже направил в Россию срочную депешу, адресованную послу Коленкуру, в которой возлагал на новоиспеченного герцога почетную и щекотливую миссию устройства «русского брака». Как ни странно, на сей раз Наполеон действовал не столь решительно, как обычно: он не сделал Александру открытого предложения о браке с его сестрой и даже не использовал для этого официальные каналы, предпочитая сначала произвести «глубокую разведку в тылу».
Коленкур, принадлежавший к числу наиболее преданных Наполеону сподвижников, вел нечто вроде дневника, который впоследствии превратился в мемуары. Там, в частности, был описан и его разговор с Наполеоном о брачных планах.
«Император задал мне несколько вопросов о великих княжнах и спросил, что я о них думаю.
— Только одна из них, — ответил я, — достигла брачного возраста, но надо вспомнить, что произошло с вопросом о браке с принцем из шведского дома: на перемену религии они не согласятся.
Император возразил, что он не думает о великих княжнах, не принял еще решения и хочет лишь знать, будет ли одобрен его развод, не оскорбит ли такой акт взгляды русских и, наконец, что думает об этом император Александр. Он рассчитывал, — так мне казалось, — что эта идея может понравиться петербургскому правительству, что она окажется, может быть, увлекательной приманкой для России и что он намерен действовать в соответствии с тем, как отнесется к этому Россия.
Император, который очень легко мог бы направить разговор со своим союзником на эту тему, добивался и настаивал, чтобы император Александр первый заговорил с ним об этом. Он бесспорно надеялся, что Александр облечет этот предварительный шаг в достаточно красивые и любезные формы для того, чтобы он мог впоследствии найти в нем хотя бы косвенный намек на его сестру. Не могу умолчать, что мои замечания по поводу вопроса о религии и о Швеции встретили плохой прием. Они явно не понравились императору, который пожатием плеч и выражением лица дал мне понять, что между Тюильри и Стокгольмом не может быть никакого сравнения.
Талейран говорил с императором Александром после меня. Нам нетрудно было добиться от него обещания поговорить с императором Наполеоном о той мере, которая была в наших интересах, а вместе с тем, внося успокоение, в такой же степени соответствовала интересам Европы, как и интересам Франции. Он сделал это со всей той любезностью, которую ему внушала его приязнь к нам, но, как он мне сказал, ограничился лишь общей формулировкой тех соображений, которые политическая мудрость и интересы будущего должны были бы внушить Наполеону».
Но Коленкур обманулся в деле, которое ему было поручено, — содействовать браку Наполеона с сестрой русского императора. На придворных приемах, куда посол по рангу всегда получал приглашения, ему оказывали знаки внимания, которые Коленкур принимал за завуалированное благожелательное отношение к возможному в будущем династическому союзу.
В своей депеше в Париж посол сообщал:
«Думают, что великая княжна так благосклонна к французскому послу потому, что ее брак — дело решенное. Император будто бы лично будет сопровождать ее во Францию… Императрица-мать будто бы очень довольна, этим объясняется ее милостивое отношение ко мне».
В своем дневнике Коленкур записал, что, когда императору Александру стали выражать сожаление, что ему придется расстаться и с этой сестрой, присутствовавшая при разговоре Екатерина Павловна ответила:
— Когда дело идет о том, чтобы сделаться залогом вечного мира для своей родины и супругой величайшего человека, какой когда-либо существовал, не следует сожалеть об этом.
На самом деле все обстояло не так гладко и безмятежно, как представлялось французскому послу. Получив письмо сына о брачных проектах новоиспеченного французского императора, вдовствующая императрица сначала испытала нечто вроде шока. Она привыкла считать Наполеона «корсиканским людоедом» и «исчадием революции». Выдать свою обожаемую Като за это чудовище? Да она умрет от отвращения, услышав такое.
Плохо же знала Мария Федоровна свою дочь! Поняв — не без труда — то, что намеками пыталась объяснить ей маменька, Като вспыхнула и почувствовала, что сердце неистово забилось в ее груди. Вот он, ее звездный час! Ради того, чтобы надеть горностаевую мантию и императорскую корону, она готова была выйти замуж хоть за Синюю Бороду, хоть за Соловья-Разбойника. Великая жена великого мужа…