— Более чем несчастная. Мария абсолютно уверена, что мальчику, родившегося совершенно здоровым, очень ловко помогли отправиться на тот свет. Его даже не успели окрестить, так стремительно все произошло.
— Что говорят врачи?
— Разводят руками. Ну и, конечно, „Бог дал — Бог взял“. По первичным симптомам — непроходимость кишечника. Но вскрытие этой крохи конечно же не делали.
— Откуда же появилась версия Марии?
— Из ее собственных наблюдений. Она утверждает, что достаточно долго прожила в самом высшем обществе России того времени, чтобы отличить естественную болезнь от отравления.
— Н-да, прямых наследников у Александра теперь уж точно не будет. Константин не в счет, значит…
— Значит, остается кто-то из младших братьев. Но Екатерине удалось заразить брата идеей устроить закрытое учебное заведение для отпрысков благородных семей и продолжить там образование великих князей. Сейчас проекты пишут министр просвещения Разумовский и, естественно, Сперанский, который совершает просто стремительную карьеру при императоре.
— Сперанский? Сын сельского священника, кажется.
— Да. А теперь Александр полагает, что в лице этого образцового чиновника нашел идеального помощника для осуществления своих планов деспота-реформатора В сотрудничестве с этим неутомимым и честолюбивым тружеником он намерен вернуться к программе преобразований, когда-то выработанной им и его друзьями по Негласному комитету.
— Это серьезно?
— Не более, чем все реформы в России, полагаю. Но посмотрим, как все это выглядело на самом деле, а не в трактовке истории. Пока же император больше всего озабочен браком любимой сестры и… отношениями с Наполеоном.
— Я бы не поручился за благополучное развитие последних.
— Представьте себе, Мария того же мнения.»
— Ваше высочество! Ваше императорское высочество! Где вы?
Фрейлина Мария уже добрых четверть часа искала Великую Княжну Екатерину в рано зазеленевших в этом году густых садах Павловска. Сначала она подумала, что ее питомица с утра пораньше уехала на верховую прогулку, но любимица Екатерины, снежно-белая трехлетка Снежинка, мирно хрустела овсом в своем стойле, а конюхи божились, что «сей день их высочества на конюшне пребывать не изволили».
В излюбленной беседке, где Като обычно читала или просто мечтала, ее тоже не было. А между тем вдовствующая императрица повелела немедленно разыскать дочь и привести к ней. По-видимому, гонец, прибывший утром из Санкт-Петербурга от государя императора, привез какие-то важные вести.
«Неужели они все-таки передумали? — размышляла Мария, обследуя сады. — И снова возник вопрос о браке с Наполеоном? Или — не приведи Господи — что-то случилось с сестрой Екатерины, наследной принцессой Веймарской? Совсем недавно она потеряла первенца, но второму ребенку, принцессе Марии, недавно исполнился год и она, кажется, вполне здорова… Да где же ее высочество, черт побери! Тихо! Приличные фрейлины таких слов не употребляют».
Наконец за деревьями на полянке мелькнуло знакомая белая накидка. Като, спокойная и свежая, как это утро, стояла у маленького мольберта и писала акварелью маленький пруд со склонившейся над ним ивой. Художественные способности она, бесспорно, унаследовала от матери, и не уставала их совершенствовать.
— Что случилось, Мари? — встревожено спросила Като, обернувшись на звук быстрых шагов фрейлины. — На вас лица нет.
— Их императорское величество Мария Федоровна срочно желают вас видеть, — выпалила фрейлина, задохнувшись.
Като заметно побледнела.
— Что-то… плохое?
— Не знаю, ваше высочество. Мне передал распоряжение лакей ее императорского величества. Прибыл курьер от вашего августейшего брата.
— Соберите здесь все и отнесите ко мне, — распорядилась Като. — Я пройду прямо к маменьке.
Перед самым входом во дворец Като усилием воли изобразила на лице полнейшее спокойствие и даже величавость, приличествующие особе императорской фамилии, и чинно проследовала в апартаменты матери. Никто и заподозрить не мог, что она только что во весь дух мчалась, не разбирая дороги, точно деревенский сорванец.
— Вы желали меня видеть, маменька? — спросила Като, склоняясь в реверансе. — Простите, что заставила ждать. Я рисовала в саду.
К своему огромному облегчению она не заметила ни горя, ни даже тревоги на как всегда сильно накрашенном лице императрице. Была только некоторая озабоченность.
— Садитесь, дитя мое. Ваш брат прислал письмо, которое касается вас, точнее, вашего возможного брака.
У Като упало сердце. Неужели Наполеон все-таки решил официально просить ее руки?
— Нет, речь идет не о Буонапарте, — прочитала ее мысли вдовствующая императрица. — Хотя косвенно, конечно, и о нем. Ваш августейший брат решил раз и навсегда покончить с неопределенностью, не оскорбляя при этом своего, надеюсь, союзника. Вот, послушайте:
«… в Петербург приехали два возможных претендента на руку великой княжны. Один из них — младший из сыновей находящегося в Париже герцога Ольденбургского. Он родственник нам и по отцу, и по матери, как Вам, достопочтимая матушка, разумеется известно…»
— Кузен Георг? — спросила Като, которая никогда не видела своего родственника лично.
— Да, дитя мое, он сын моей младшей сестры. А по отцу он принадлежит к младшей линии Готторп-Гольштейнского рода, откуда был и муж Екатерины 11 Петр III. От него титул герцога Гольштейнского перешел к Павлу Петровичу, вашему отцу и моему незабвенному супругу. Но слушайте дальше:
«Второй приехавший в Петербург принц — Леопольд Саксен-Кобургский. Он тоже наш родственник: его сестра была замужем за цесаревичем Константином Павловичем. Принцу восемнадцать лет, он — красавец с правильными чертами лица, прекрасными зелеными глазами и светло-каштановыми волосами, хорошо образован, но беден…»
— Ну этот хотя бы не такой близкий родственник, — рассеянно заметила Като.
— Ошибаетесь. Одна из четырех его сестер — супруга моего брата, Александра Вюртембергского, вашего родного дяди. Принц Леопольд — восьмой ребенок в семье, его отец, герцог Франц Саксен-Кобургский, недавно скончался. Упокой господи его душу.
— Так что предлагает мой дорогой брат?
— Его императорское величество полагает, что вам надлежит выбрать одного из этих двух вполне достойных молодых людей. Причем не откладывать этот выбор надолго, время не терпит.
— Не понимаю…
— Като, дорогое мое дитя, вам уже двадцать лет. Но дело даже не в этом.
— А в чем же?
— Александр считает, что надо раз и навсегда устранить грозящую возможность сватовства Наполеона, сославшись на то, что вы сами решили свою судьбу, повинуясь зову сердца.
— Как я могу ему повиноваться, если еще не видела ни одного из принцев?
— Завтра мы едем в Санкт-Петербург. Вы лично познакомитесь с вашими кузенами и, надеюсь, сделаете правильный выбор. Или мы по-прежнему будем жить под Дамокловым мечом возможного родства с этим исчадием революции.
— А если мой брак спровоцирует Наполеона на начало войны с Россией?
— Думаю, ваш брат знает, что делает. В любом случае, все в руках Божиих.
«Лукавит маменька, — думала Като, медленно идя по направлению к своим комнатам. — Бог-то само собой, но, думаю, тут больше зависит от моего брата. Александр не хочет рвать окончательно с Наполеоном, но и родниться с ним… Впрочем, в Париже, кажется, поняли нежелание петербургского двора связывать себя кровными узами с неравным мне по происхождению и ненавистным маменьке французским императором. Да и не до свадеб сейчас Бонапарту: говорят, его дела в Испании идут настолько скверно, что даже решение вопроса о разводе с Жозефиной пришлось на время отложить. А мне за это время — выбрать себе достойного супруга. Достойного…»
Като сама себе не желала признаваться, как больно царапнули ее слова из последнего письма Александра, когда тот еще находился в Эрфурте на очередной встрече с Наполеоном: «Могу вам сообщить самое приятное: о вас больше не думают». С одной стороны, действительно, это облегчало положение, но с другой… Как можно было не думать о ней, «красе России», признанной самой блестящей невесте в Европе?
Хотя остается еще сестра Анна, которая, конечно, еще девочка, но через год-другой вполне может считаться достигшей брачного возраста. Конечно, Анна не так красива, как она, Като, но — моложе. И, кажется, тайно влюблена в то самое «корсиканское чудовище», которое так ненавидят все остальные. Совсем недавно Като случайно увидела на столе у сестры книгу, причем не французский роман или галантные стихи, а старинное сочинение какого-то историка о дочери Ярослава Мудрого, тоже Анне.