Но уже в юности воспитатель принца Уэльского, епископ Ричард Херд, наблюдая за проявлениями его непростого характера, считал, что из Георга выйдет «либо самый безукоризненный джентльмен в Европе, либо негодяй». Усилия епископа и других наставников не дали должных результатов: в нравственном отношении принц Уэльский развился в человека с необузданным темпераментом и наклонностями не самого лучшего свойства.
Началась череда скандалов, связанных с увлечением актрисами и пирушками, появились огромные долги. В двадцать два года он тайно женился на Мэри Фицгерберт, молодой вдове-католичке. Это был скандал не только из-за неравенства их происхождения: в Англии королева не могла исповедовать католицизм — это запрещал закон, принятый еще в 1701 г. Кроме того, предыдущая пассия принца Уэллского — знаменитая своей красотой и вздорным нравом актриса Пердитта Робинсон — не желала мириться с отставкой и устраивала публичные скандалы, на радость английским газетам и обывателям.
Через десять лет принц Георг оставил и Мэри, страстно влюбившись в замужнюю придворную даму, мать семерых детей и уже бабушке Франсис Джерси. Теперь излюбленной темой газет стала леди Джерси, впрочем, игнорировавшая их с истинно британским хладнокровием. Тем не менее, разразился очередной скандал, причем не участвовала в нем только тайная супруга принца. Гордая и набожная одновременно, Мэри Фицгерберт удалилась в провинцию и стала жить там в полном и строжайшем уединении.
Отец-король обещал сыну погасить его непомерные долги в обмен на женитьбу: государству был нужен наследник, а три младших брата принца Уэлльского пока еще и не помышляли о пристойном династическом браке, предпочитая открытое сожительство с женщинами, на которых никто и не позволил бы им жениться. Так что ситуация принимала уже драматический оборот.
Наконец, король Георг и королева уговорили своего сына жениться на особе королевской крови. Выбор пал на принцессу Каролину Брауншвейгскую, племянницу короля Георга, поскольку ее матерью была родная сестра английского монарха. И выбор оказался крайне неудачным. Возможно, потому, что основную роль в выборе невесты сыграла умная и хитрая леди Джерси, не желавшая терять положение фаворитки.
Принцесса Каролина, которой к тому времени уже исполнилось двадцать шесть лет, абсолютно не подходила на роль супруги наследника престола. Воспитание, которое она получила, превратило ее в идеальную невесту для какого-нибудь немецкого мелкого герцога-солдафона, но никак не для утонченного, высоко ценящего женскую красоту и хорошие манеры английского наследного принца.
Каролина была довольно хорошенькой, но имела весьма смутные представления о том, что такое женская гигиена, хорошие манеры и хороший вкус. Немцы ее обожали, простой английский народ чуть ли не боготворил, но английский двор откровенно отвергал принцессу Уэлльскую, которая «пахла, как крестьянка, хохотала, как пьяный матрос, румянилась и белилась, как шлюха». В восторге от нее была только — ну разумеется! — леди Джерси.
Свадьба Каролины и Георга была связана с очередным скандалом: жених явился на собственное венчание совершенно пьяным и еле мог произнести слова супружеского обета верности. Хотя последнее было для новобрачного вряд ни выполнимым…
И это стало только началом мучений принцессы Каролины Уэлльской. Принц, ее супруг, стиснув зубы, почти маниакально добивался зачатия законного наследника престола. Через год к его неописуемой радости Каролина родила дочь, названную в честь бабушки-королевы Шарлоттой.
Народ ликовал: страна обзавелась настоящей принцессой. Принц ликовал тоже: с того момента, как Каролина сообщила ему о своей беременности, он избегал даже того, чтобы находиться с ней в одном помещении.
А вскоре после рождения принцессы Шарлотты ее родители окончательно разъехались. Фактически Каролину отлучили от королевского двора и даже запретили видеться с дочерью. Для принцессы Уэлльской, которая обожала детей и мечтала иметь их не меньше полудюжины, все это стало настоящим кошмаром.
Помимо этого, пошли слухи, пущенные, несомненно, неугомонной леди Джерси, что это сама Каролина нарушила верность супругу, из-за чего Георг и отверг ее, вернувшись к привычкам холостой жизни. Но, став регентом, Георг своим бессердечным отношением к дочери Шарлотте и преследованиями той женщины, которую он сделал несчастной, вызвал в обществе большое недовольство.
Были случаи, когда лондонцы наносили принцу-регенту оскорбления во время его появления на улице. Оппозиция ему росла. Братья регента старались не бывать при королевском дворе, дочь не поддерживала с отцом никаких отношений.
Каролину же, наоборот, считали жертвой, и искренне жалели, хотя она не делала ни малейших попыток стать «настоящей леди», откровенно презирала правила придворного этикета, привечала самых простых людей и даже усыновила, хотя и неофициально, сына своего садовника.
Георг не оставался в долгу. Он расстался с леди Джерси и вернулся к прежней своей любви — Мэри Фицгерберт, точнее, к своей первой супруге, с точки зрения католической церкви — вполне законной. А со второй супругой, законной с точки зрения двора и парламента, он вообще перестал видеться, поскольку его передергивало от одного упоминания имени принцессы Уэльской.
Об этой неблагополучной ситуации при дворе подробно написала в своих «Воспоминаниях» жена русского посла графиня Дарья Христофоровна Ливен, сестра небезызвестного шефа жандармов императора Николая Александра Христофоровича Бенкендорфа.
Совсем юной выпускницей Смольного института Дарья (Доротея) Бенкендорф была выдана замуж императрицей Марией Федоровной, подругой ее матери, за сына генеральши Ливен, воспитательницы царских дочерей. Когда впоследствии ее муж был назначен послом в Лондон, графиня расположила там к себе все общество благодаря своему уму, привлекательности, обворожительным манерам. Ее салон в Лондоне привлекал много выдающихся людей. Графиню, а не ее мужа называли «посол России».
И было это вполне заслуженно. Замечательный ум этой женщины, меткость и глубина суждений, образованность, любезность, светский такт, умение вести и поддерживать разговор делали ее общество желанным для многих. Принц-регент оказывал особые знаки внимания жене русского посла.
Английская знать искала с ней знакомства. Принимала графиню и королева Шарлотта, почти не выезжавшая из своего Виндзорского дворца из-за болезни мужа. Даже невестка короля, супруга герцога Йоркского, жившая всегда в своей загородной резиденции отдельно от мужа, поддерживала отношения с русской посланницей. Привечала ее и непредсказуемая принцесса Уэлльская, хотя сама никогда не посещала русское посольство. Там она чувствовала себя более чем некомфортно.
Салон графини Ливен был прежде всего дипломатическим. Она знала все политические новости, настроения лиц, стоявших во главе правления тогдашней Англией. Дарья Христофоровна, вне всякого сомнения, превосходила мужа в знании людей и в проницательности и была ему надежной помощницей. Графиня терпела людей посредственных, пусть и служивших по дипломатической части, зато дружила со знаменитыми политическими деятелями и выдающимися личностями. Среди ее многолетних друзей был Меттерних.
О ней писал современник:
«Ее нельзя было назвать красавицей, но черты ее лица были исполнены такого благородства, ума и сознания собственного достоинства, что она производила чарующее впечатление. Высокая, стройная, величественная по своей представительной наружности, грации и манерам, она была великосветской дамой в полном значении этого слова, и этим обращала на себя внимание и побеждала сердца».
Вот как рассказывает графиня Ливен о первой встрече Екатерины Павловны и принца-регента:
«Он нанес ей визит на другой же день после ее приезда. Великая княгиня была об этом предупреждена, но — умышленно или по забывчивости — она еще не закончила своего туалета, когда он приехал. Она хотела встретить его на верхней площадке лестницы, но, хотя и поторопилась выйти, принц был в зале раньше ее. Туалет великой княгини был окончен наполовину, она была этим смущена, и это отразилось и ее приеме: у нее не было обычной уверенности в себе. Она прошла с регентом в кабинет, где они беседовали с четверть часа. Она проводила его до лестницы. Я сразу увидела, что беседа с глазу на глаз не удалась, они выглядели оба недовольным! Принц сказал мне, проходя мимо: „Ваша великая княгиня вовсе не хороша собой“. А она сказала: „Ваш принц отличается дурным тоном“.
По всему было видно, что они с первой встречи не понравились друг другу. Впрочем, они и не могли чувствовать иначе: слишком разными были эти два человека по воспитанию, но одинаковы по осознанию своей значимости. Впоследствии ни тот, ни другая не упускали случая, чтобы не „поддеть“ друг друга, конечно, соблюдая приличия и не забывая про свой высокий статус».
О том, что принц-регент был далек от истины, оценивая внешность Екатерины Павловны, свидетельствовала все та же графиня Ливен, оценивая и характер, и манеры, и красоту великой княгини:
«Она была очень властолюбива и отличалась огромным самомнением. Мне никогда не приходилось встречать женщины, которая бы до такой степени была одержима потребностью двигаться, действовать, играть роль и затмевать других. У нее были обворожительные глаза и манеры, уверенная поступь, гордая, но грациозная осанка. Хотя черты ее лица не были классическими, но поразительно свежий цвет лица, блестящие глаза и великолепные волосы пленяли всех. Воспитанная в большой школе, она прекрасно знала все правила приличий и была одарена самыми возвышенными чувствами. Говорила она кратко, но красноречиво, ее тон всегда был повелительным. Она поразила англичан до того, что не могла им особенно понравиться».
В последней фразе жена русского посла не совсем точна, поскольку имела в виду под англичанами лишь узкий придворный круг. Простые же жители Лондона и других городов относились к сестре русского императора, которого тогда все называли «освободителем мира», с энтузиазмом и везде встречали ее с восторгом. В Банбери, который в числе других городов посетила Екатерина Павловна на пути из Оксфорда в Бирмингем, встречавшие жители даже хотели выпрячь лошадей из ее кареты, чтобы самим везти ее.
Совсем иное настроение царило при дворе. В то время, когда великая княгиня прибыла в Англию, двор сосредоточивался почти исключительно в лице регента. Королева-мать выезжала из Виндзора в очень редких случаях и не принимала у себя никого. Ее дочери-принцессы находились при ней безотлучно.
Принцесса Уэльская Каролина, жена регента была удалена от двора, герцогиня Йоркская (жена второго сына короля и сестра короля Пруссии) жила в деревне одна, занимаясь своим зверинцем из обезьян и собак. Принцесса Шарлотта, дочь регента, была еще слишком молода и не появлялась при дворе. Из принцев у брата бывал лишь герцог Йоркский… Собственно говоря, никакого двора в Лондоне не было. Королева давала приемы раза два в году и очень редко, с большими промежутками, бывала иногда на вечерах у регента.
Вот в такую совсем не веселую и вовсе не светскую жизнь попала русская великая княгиня, привыкшая к совершенно другому в Петербурге, да и в Твери, где она имела пусть немногочисленный, но очень оживленный двор. Приехавшую гостью требовалось встретить по всем правилам королевского этикета. И королеве Шарлотте пришлось приехать в Лондон, чтобы принять Екатерину Павловну, которая нанесла ей визит в Букингемском дворце. А уже через час они встретились снова— у принца-регента, в его резиденции Карлтон-Хаузе. О том, что произошло между регентом и его гостьей сохранилось интересное свидетельство графини Ливен:
«За обедом всем было ясно, что принц и великая княгиня не поладят друг с другом. Она носила траур по своему мужу и любила говорить о своем горе, но регент плохо верил этому… К великому моему изумлению, вместо того, чтобы говорить в тон великой княгине, он отпускал довольно легкомысленные замечания относительно ее печали и даже позволил себе предсказывать, что она скоро найдет себе утешение. Удивленная, она в ответ молча смерила его высокомерным взглядом.
На придворных приемах всегда играла музыка. На сей раз пригласили итальянских музыкантов. Но Екатерина Павловна заявила, что звуки музыки причиняют ей душевную боль. Музыкантов отослали, и никто не знал чем заняться. Королева и регент были недовольны, вечер не удался, и лишь великая княгиня вполне наслаждалась этим замешательством».
Графине Ливен подобные вечера были давно привычны, потому очередной скучный прием, в честь русской гостьи казался ей вполне нормальным. Совсем не то чувствовала в этой унылой обстановке жизнерадостная от природы, хотя еще и не оправившаяся от потери мужа Екатерина Павловна.
— Мария, я решительно отказываюсь искать какие-либо пути сближения с принцем-регентом, — объявила она как-то вечером, готовясь ко сну. — В жизни не видела более неприятного человека! А этот его, с позволения сказать, двор! Да у нас крепостные слуги лучше воспитаны, чем некоторые королевские родственники.
— Это не совсем осмотрительно, ваше высочество, — отозвалась Мария, ничуть не боясь вызвать недовольство Екатерины Павловны. — Вашему августейшему брату нужен союз с Англией, и вы, с вашим умом и тактом, могли бы…
— Для этого есть послы и дипломаты, — отмахнулась великая княгиня. — А я не намерена терпеть выходки этого неотесанного мужлана и его родни. Хотя… принцесса Шарлотта, его дочь, кажется, очень мила. Когда нас представили друг другу, я была приятно поражена ее манерами и приветливостью.
Мария подавила усмешку. Всем было известно, что юная принцесса не ладила с отцом-регентом, к тому же у молоденькой девушки не было ни сестер, ни подруг, поэтому внимание к ней блистательной и уверенной в себе красавицы княгини расположило ее к Екатерине Павловне. Кстати, принцесса благоволила и к графине Ливен, общение с которой, судя по всему, заменяли ей общение с матерью, восполняло недостаток так необходимого в ее возрасте достойного женского окружения.
— Думаю, мне следует нанести визит ее матери, принцессе Уэльской, — сказала Екатерина Павловна, уже лежа в постели. — Бедняжке запрещен въезд в Лондон и общение с родной дочерью. Вот уж не думала, что англичане способны вести себя подобно восточным деспотам!
Это намерение повергло в ужас русского посла, которому пребывание властной великой княгини в Лондоне и без того чрезвычайно осложняло жизнь. Графиня Ливен вспоминала:
«Это значило идти на полный разрыв с регентом, и мой муж делал невероятные усилия, чтобы отклонить великую княгиню от этого. Видя, что это ему это не удается, он решил наконец заявить ей, что в качестве посла государя он не может допустить, чтобы Ее высочество становилась в явно враждебное отношение к регенту, и что если она будет упорствовать в своем намерении видеть принцессу Уэльскую, то он будет вынужден оставить свой пост и уведомить об этом государя императора. Видя его решимость, она уступила, но никогда не могла простить этого моему мужу и, в свою очередь, объявила ему, что освобождает его от визитов к ней».
Это был явный разрыв, так как по долгу службы и по этикету посол обязан был каждый день навещать Екатерину Павловну, присутствовать на ее приемах и сопровождать ее в поездках по стране и ко двору.
Возник конфликт между ними как людьми, но в глазах общества политес соблюдался. Еще с самого своего прибытия в Лондон Екатерина Павловна в определенные дни приезжала в посольство, чтобы на приемах посла встречаться с наиболее выдающимися представителями лондонского общества.
Для посла организовывать эти приемы стало вскоре очень непросто. Великая княгиня требовала показывать ей списки приглашенных и отдавала предпочтение представителям оппозиционной партии вигов. Она настаивала на исключении из числа гостей лиц, принадлежащих двору, и лишь изредка соглашалась на присутствие за столом членов правящего кабинета. Если же случалась встреча с министрами правящего кабинета, то с ними великая княгиня бывала подчеркнуто холодна, при этом оказывая явное внимание членам оппозиции.
Что касается жены посла, то на нее не распространялось неудовольствие великой княгини, и графиня каждое утро бывала в особняке на Пикадилли. Она была как бы связующим звеном между мужем и Екатериной Павловной. Искусная в общении, графиня дипломатично отстаивала свое право на выбор приглашаемых на ее обеды.
Пребывание Екатерины Павловны в Лондоне ознаменовать еще одним заметным событием. Сразу после приезда она стала давать аудиенции в отведенном ей особняке. В определенные дни и часы она принимала гостей. Каждый из английских принцев — братьев регента был принят ею на отдельной аудиенции. И это вскоре принесло такие плоды, каких никто вообще не ожидал.
Красивая, умная, приветливая великая княгиня внесла в их не слишком веселую жизнь определенное оживление. Принц Август Суссекский, вовсе не бывавший при дворе брата-регента, вдруг зачастил в Лондон, испросив у Екатерины Павловны разрешения посещать ее чаще. После нескольких визитов, на которых он, возможно, впервые увидел и ощутил на себе искусство светского общения самого высокого уровня, принц написал ей «неловкое» письмо, в котором объяснялся в любви и — просилееруки!..
В подобной же ситуации оказался и принц Уильям Кларенский, тот самый, чья неуклюжая любезность раздражала Екатерину Павловну во время плавания на фрегате «Язон». Очевидно, уже тогда он попал под обаяние своей гостьи и решил использовать свой шанс после неудачи брата. Он сделал ей предложение в устной форме и, как иронизировали современники, «в манере настоящего моряка». Его вовсе не смущало, что всем было известно о его многолетней связи с актрисой Дорой Иордан, которая родила ему десять детей.
Именно в этот день Екатерина Павловна получила известие о том, что Париж был взят союзными войсками, а наполеоновская империя пала. Поэтому великая княгиня впервые после долгих месяцев траура сняла с себя печальные одежды. Не исключено, что и это подхлестнуло искателя ее руки: в синем, затканном серебром платье и элегантном тюрбане в тон туалету, Екатерина Павловна была необыкновенно хороша.