Король еще раз поцеловал ее руку и, совершенно успокоенный, вышел из покоев королевы. Та поудобнее строилась в подушках и попросила:
— Мария, сходите, пожалуйста, к принцессам. Их бонна вчера говорила, что малышке Софи нездоровится. Наверное, режутся зубки. Я хочу знать наверняка. А потом пошлите кого-нибудь к принцам, чтобы они обо мне не беспокоились.
Мария вместо реверанса кивнула — вольность, которую она позволяла себе только наедине с Екатериной Павловной, — и выскользнула из комнаты. А королева вдруг ощутила, как острая ледяная игла медленно вошла в голову и скользнула до самого сердца. Она хотела протянуть руку к колокольчику, но не смогла даже шевельнуть хотя бы пальцем. Потом в глазах потемнело, и без того неяркий свет зимнего дня окончательно померк, осталась только боль — почти невыносимая. А потом не стало и ее…
Когда Мария вернулась, она увидела искаженное, запрокинутое лицо королевы и кинулась к ней. Но сердце ее обожаемой воспитанницы уже не билось. На глазах у Марии страдальческое выражение постепенно исчезало, черты разглаживались, и несколько минут спустя Екатерина Павловна уже казалась спящей, а не мертвой. Если бы не бледность этого прекрасного лица, такая бледность, какой не бывает у спящих… не бывает у живых…
Примчавшийся на звук колокольчика лейб-медик только бессильно развел руками: великая княгиня российская, королева Вюртембежская Екатерина, красавица Като скончалась, не дожив до тридцати одного года, и оставив сиротами четверых детей. Ничто не указывало на опасность, о болезни королевы ничего не сообщалось народу, король только что отправился в будущую резиденцию императрицы Елизаветы, чтобы выполнить данное жене обещание: лично все проверить.
Известие о кончине Екатерины Павловны стало полной неожиданностью для вюртембержцев. Скончалась она так внезапно, что тут же появилось множество слухов и нелепых историй, в которых обвиняли в ее смерти врачей, слуг, некоторых придворных и даже самого короля.
А сам король Вильгельм стоял у бездыханного тела жены, которую он оставил несколько часов тому назад в полной надежде на выздоровление. Он с каким-то упрямством отчаяния долго не хотел и не мог верить своей утрате: долго сидел над бездыханным телом своей супруги, сжимал в руках своих ее уже холодную руку, и ждал, когда она откроет глаза.
Об этом говорят и проникновенные поэтические строки Жуковского:
«Скажи, скажи, супруг осиротелый,
Чего над ней ты так упорно ждешь?
С ее лица приветное слетело,
В ее глазах узнанья не найдешь.
И в руку ей, рукой оцепенелой
Ответного движенья не возьмешь,
На голос чал зовущих недвижима…»
Жуковский в силу своего положения в императорской семье многое знал и видел, видел коронованных особ в минуты их обычных человеческих слабостей. Скорбел не только король Вильгельм и дети Екатерины Павловны, в окружении которых он шел три дня спустя за гробом супруги. Неподдельной была и народная скорбь: за два с небольшим года пребывания в Вюртемберге королева столько сделала для своих подданных, сколько не было сделано за предыдущие десятилетия.
Воспитанницы созданного ею института отправились в королевский замок, чтобы проститься со своей покровительницей. После похорон королевы на траурном собрании в институте его ректор сообщил, что король утвердил их просьбу — в память о супруге он дал институту имя «Екатерининский».
Память об основательнице института традиционно поддерживалась: каждый год в день кончины королевы Вюртембергской, зачитывался краткий обзор ее жизни…
Погребение Екатерины Павловны состоялось в склепе соборной церкви Штутгарта, а через два года, согласно высказанным ею когда-то пожеланиям, гроб был перенесен на вершину горы Ротенберг, где король Вильгельм выстроил православный храм Святой великомученицы Екатерины, чтобы в ее приделе похоронить останки жены. Это одно из самых поэтичных мест в окрестностях Штутгарта.
Король Вильгельм пригласил для постройки церкви архитектора Салуччи, уроженца Флоренции, служившего одно время у него при дворе. Церковь возвели в виде ротонды с четырьмя фронтонами — она имеет в плане форму креста. Над ротондой возвышается купол, на нем на шаре — позолоченный крест.
Вюртембергский журнал «Могgеnblat» так описывал место последнего упокоения своей королевы:
«С вершины горы Ротенберг представляется взору одна из прекраснейших картин королевства. Подошву ее облегает долина Неккара, покрытая лугами, пашнями, садами, рощами, мельницами, крестьянскими хижинами, множеством деревень. Вдали видны города Штутгарт, Канштадт, Людвигсбург и Эслинген с частью их окрестностей. До самой вершины горы тянутся виноградники…
На сей вершине Ротенберг, поднимающейся над всей благословенной страной, была некогда колыбель нынешнего Вюртембергского дома. Здесь, за несколько лет перед тем, в ясный весенний день благороднейшая дщерь Севера, незабвенная королева Вюртембергская Екатерина Павловна, любовалась прелестным местоположением. Ее супруг с вершины Ротенберг показывал ей благословенную южную страну…
Она хотела воздвигнуть здесь храм Искусства, достойный красоты здешней природы. И на этом же месте, по воле неисповедимой судьбы, ее супруг воздвиг храм, в коем почивают ее тленные останки…»
Однако не все разделяли скорбь по безвременно ушедшей королеве. Ничего не подозревавшая императрица Елизавета Алексеевна, намеревавшаяся отдать визит своей золовке, прибыла на последнюю почтовую станцию перед Штутгартом. Там ей и сообщили о том, что накануне Екатерина Павловна скончалась. Оправившись от первого потрясения, императрица… приказала ехать в Россию, не заезжая в столицу Вюртембергского королевства.
По-видимому, давняя неприязнь оказалась сильнее всех прочих, в том числе и истинно христианских, чувств, если известная своим трепетным отношением к правилам хорошего тона императрица не сочла необходимым отдать последний долг усопшей. Все знали, что императрица Елизавета и королева Екатерина были слишком разными, не любили друг друга, но как люди очень высокого сана должны были соблюдать этикет и поддерживать хотя бы иллюзию семейных добрых отношений.
Этого император Александр не смог простить супруге до самой своей смерти.
— Быть в нескольких верстах от несчастной Като и не приехать, чтобы выразить свои соболезнования вдовцу и сиротам! Это уму непостижимо! Так могла поступить только женщина, которая никогда никого не любила, — вынес приговор император, когда узнал о случившемся.
В Россию известие о неожиданной кончине Екатерины Павловны пришло в середине января. По воле случая, точнее, по жестокой игре судьбы, это известие пришло ко вдовствующей императрице одновременно с последним письмом дочери. Мария Федоровна несколько часов не могла осознать горькую истину и только повторяла, как заведенная?
— Като не умерла… нет, нет, она не умерла… Я этого не хотела, она не могла умереть. Като не умерла…
В самом Штутгарте происходили не менее драматичные, но более будничные события. Оцепеневшая от горя и обессилевшая от пролитых слез Мария в который уж раз перечитывала записку, врученную ей таинственным доктором в Бадене:
«Есть все основания предполагать наличие опухоли мозга, скорее всего — неоперабельной. Без специальной аппаратуры нет стопроцентной уверенности, но при сложивших обстоятельствах, когда операция невозможно, королева обречена. Она может прожить еще максимум год, при условии, что будет очень беречь себя. Но если она действительно беременна, роды ее убьют однозначно.
Словом, летальный исход может наступить в любую минуту, от любого напряжения и от любого недомогания. К этому и следует готовиться. Вам решать, сообщать ли диагноз королеве и ее близким. Те лекарства, которые я даю, могут лишь облегчить неизбежные страдания — не более того.
Следует также знать, что предрасположенность к таким заболеваниям передается по наследству, причем вперекрест — от отца к дочери, от матери — к сыну. Судя по тому, что мне известно, обе старшие сестры королевы умерли от аналогичного заболевания, возможно, им страдал и император Павел. Но это все — гипотезы.
Главное — уберечь от возможной опасности сыновей королевы, поскольку ее дочерям с этой стороны ничего не грозит. Но это уже — вне моей компетенции.
При случае внезапной потери сознания или сильного приступа головной боли надлежит…»
Далее следовал подробный перечень необходимых действий, который Мария уже знала наизусть. Они не понадобились — королева скончалась почти без страданий и боли, словно уснула. Благо для нее самой — и трагедия для оставшихся, любивших ее людей, которые не были готовы к такому стремительному концу.
— Я не уберегла ее, — прошептала Мария почти беззвучно. — И никто бы не уберег. Историю нельзя изменить, нельзя переписать. Все тщетно…
По версии придворных медиков, королева скончалась от удара вследствие «нервической лихорадки». И Мария не собиралась эту версию опровергать. Зачем? Возможно, срок ее миссии тоже истек, и нужно возвращаться. Но как же трудно, как невероятно трудно расстаться с тридцатью пятью годами прожитой здесь жизни! Если бы ей позволили остаться…
В это время в дверь комнаты Марии деликатно постучали. Камергер самого короля пришел просить ее немедленно явиться к монарху, который желал с ней побеседовать. Мария вытерла глаза и последовала за придворным.
Король Вильгельм принял ее стоя у камина. Он не предложил ей сесть, не озаботился какими-то вступительными фразами. Мария не верила своим глазам и ушам: перед ней стоял совсем другой человек, истинный сын своего отца, жестокий, непреклонный и не склонный к сантиментам.
— Мадам, я благодарю вас за многолетнюю службу при моей дорогой супруге. Соответствующее вознаграждение вам, разумеется, будет выплачено, так пожелала королева в своем завещании. Но о том, что вы должны оставаться в Штутгарте, там ничего не говорится. Я думаю, вам лучше вернуться в Россию, и чем скорее — тем лучше.
«Вот и решился вопрос о том, где мне доживать остаток жизни… Довольно большой остаток, если я вернусь туда, откуда была прислана… Что ж, значит, так тому и быть».
— Благодарю вас за все ваши милости, ваше королевское величество, — произнесла она, склонившись в низком реверансе. — Ваше пожелание для меня закон. Через три дня, а может быть, и раньше, я покину не только Штутгарт, но и королевство.
Вильгельм только сухо кивнул. Аудиенция была закончена. Мария сделала еще один реверанс — уже у двери, и выскользнула из королевских покоев…
Через два дня Мария исчезла. Никто не видел, чтобы она уезжала, ни одна из служанок не помогала ей собираться. Только ближе к вечеру садовник нашел у дальнего пруда в парке аккуратно сложенную одежду Марии Алединской и записку, придавленную камнем.
«Я ухожу, не ищите меня».
Тем не менее, ее искали — в этом самом пруду, но тщетно. Правда, другой садовник уверял, что вечером, накануне исчезновения госпожи Марии, он видел, как две фигуры, закутанные в длинные плащи, проскользнули мимо него к гроту в глубине парка. Уже темнело, и он побоялся следовать за ними…
Но садовнику, разумеется, никто не поверил. Да и при чем тут были какие-то фигуры? Верная наперсница королевы не выдержала вечной разлуки со своей любимицей и последовала за ней. Тело в пруду, правда, так и не нашли, но… скорее всего, недостаточно усердно искали.