— Остальные что говорят? — Продолжал расспрашивать Шармазанашвили.
Он перестал обращать внимание на меня, сосредоточившись на подчинённом. Целенаправленно беседовал только с этим неизвестным, который притащил ножик. Так понимаю, они обыскали спальню. Но какого черта вещь Зайцева оказалась в моей постели⁈ Что за бред?
— Ничего не говорят пока, товарищ капитан государственной безопасности. — Мужик истуканом стоял напротив директора. Эмоций не проявлял вообще никаких. На петлицах у него была одна «шпала». Лейтенант, что ли?
— Ну…хорошо…– Директор кивнул. — Пусть остаются в бараке. Свободны, товарищ Рыков.
Чекист крутанулся на месте и вышел из кабинета. А я с огромным интересом уставился на Шармазанашвили. Не в том смысле, что пытался увидеть новое в его лице. Меня интересовало совсем другое. Что дальше? Нашли они нож. Иии?
— Могу сказать? То есть…Разрешите обратиться? — Я понял, достаточно песен и плясок. Пора этот цирк абсурда завязывать.
— Ну попробуй…Слушатель Реутов…– Шармазанашвили снова перешел на «ты».
Видимо всё-таки в момент, когда между мной и Панасычем вышло небольшое противостояние, директор опасался моей неадекватности. Виду просто не показал.
— Сейчас не буду даже говорить о том, что нож не мой и я его к себе в постель не прятал. Давайте про Зайцева. Очевидно, я Василия не убивал, если причина моего присутствия здесь в его смерти. Дело даже не в том, мог или не мог. И не в моральных принципах. Давайте по фактам пробежимся. День я провел в обществе товарища Клячина, потом товарища Бекетова и снова товарища Клячина. В бараке улёгся спать и точно территорию школы не покидал, это проверяется очень легко. Тем более, насколько могу судить, Василий уже пропал к этому времени. Соответственно, не обессудьте, но повесить на меня данную историю вы не сможете никак. А за нож…Смысл тот же. Вася — в подворотне. Нож — в кровати. Как мы видим, события вообще между собой никак не связаны ни временем, ни местом. Вы можете допросить всех пацанов. Уверен, почти все скажут, нож не имеет ко мне отношения. Это — вещь Зайцева.
— Почти… Почему такое уточнение — почти? — Шармазанашвили положил нож на свой стол и снова уставился на меня. — Ты неуверен?
— Конечно! Сказать про ссору между мной и Зайцевым мог лишь кто-то из парней. Нож — то же самое. Вот только… Этот человек целенаправленно соврал. Значит, имел свои, определённые мотивы. Поэтому, да. За всех не могу отвечать. Кто-то один — по-любому гнида.
Глава 9
Я — это я, но в то же время — нет
Я чувствую холод. Мне очень, очень холодно. Меня мелко трясет. Это внутренняя дрожь. Как от пережитого страха. Я знаю, что на самом деле давно сижу в теплом доме возле печки. И холодно быть просто не может. В руках у меня кружка с чаем. На поверхности плавают чаинки и еще какая-то трава. По запаху похоже на мяту. Рядом — Бекетов. Точно он. Лицо помоложе, посвежее, но худощавое. Видимо, жизнь старшего майора госбезопасности всяко более сытая, раз он сейчас себе солидную харю отъел…
Я с удивлением осознаю, что смотрю на него сам. Я. Сам. Именно я. Хотя, когда опускаю взгляд и гляжу на свои руки, сжимающие кружку, понимаю, они принадлежат ребенку.
— Алексей, послушай меня очень внимательно…
Бекетов устроился на маленьком стульчике. Табуретка, только низкая. Поэтому колени Игоря Ивановича слишком высоко. Ему явно неудобно в такой позе. Он все время пытается усесться поудобнее. Елозит задницей, но ни черта у него не получается.
Я поднимаю растерянный взгляд. Или не растерянный…Почему меня так трясет? Тепло ведь в доме.
Дом, кстати выглядит убого. В моем понимании. Опять же, именно в моем. Ерунда какая-то… В детстве этого точно не было. И быть, самой собой, никак не могло. Я родился значительно позже.
— Теперь тебя зовут Алексей Иванович Реутов. Понял? И только так. Запомни, это очень важно. Ты должен мне верить. Все, что происходит сейчас — для твоего блага. Ну? Не молчи. Слышишь? Понимаешь?
— Это человек…– Я поворачиваю голову в сторону открытой двери, за которой видно сени…
Сени, блин? Что за дурацкое слово и откуда оно мне известно? Бред какой-то! Я хочу встать, долбануть кружку о пол и громко, вслух сказать:
— Идите в жопу с вашими снами!
Потому что я понимаю вдруг, это — сон. Точнее, воспоминание. Но впервые, я вижу все происходящее именно своими глазами. Вернее, глазами деда, конечно, однако при этом — своими. Шиза просто какая-то, честное слово…
— Что с этим человеком? Ты ведь его знаешь. Твой воспитатель из коммуны. Лев Никанорович. Помнишь? — Бекетов тоже поворачивает голову в сторону выхода из комнаты и смотрит на мужика, который суетится в небольшой комнатке, ведущей на улицу.
— Помню. — Я киваю. Черт знает что. В моей голове крутятся совсем другие мысли. Хочу произнести их вслух, но не могу. Говорю то, что скорее всего говорил настоящий Алеша. Будто по сценарию. Какая неожиданная хрень… Мое раздвоение личности становится все более увлекательным.
— Он помог тебе. Привел сюда, в свой дом. Организовал нам встречу. Ты должен мне доверять. Я — друг твоих родителей. Очень близкий друг. — Бекетов смотрит мне в глаза. На его лице — сострадание и желание помочь.
— Он утопил…– Говорю вдруг я, попутно пытаясь сообразить, что за бред несу.
И главное, хоть убейся, не могу изменить ситуацию. Вообще-то я только что собирался спросить — какого черта происходит? Но снова выдал совершенно другую фразу.
— Кого убил, Алексей? — Сострадание сменяется удивлением. Бекетов выглядит очень искренним.
— Второго. Второго Алешу он утопил. С нами был еще один Алеша. Мой товарищ. Реутов Алеша. — Говорю я быстрым шепотом, практически, давясь словами.
— Подожди…Ты, наверное, что-то неправильно понял. — Бекетов снова оглядывается на мужика, который достаёт из большого сундука какие-то шмотки. Тулуп что ли… Млять…Почему я использую слово «тулуп»?
— Я все видел. — Немного наклоняюсь к Бекетову. Я сижу на деревянной чурке. Обычно на таких рубят дрова. Или мясо. — Алеша не сам. Не сам. Понимаете⁈ Я пошел за ветками, а его Лев Никанорович оставил с собой. Сказал, надо проверить что-то на реке. Я уже ушел, но вспомнил, что не взял веревку. Вернулся, а он…
Я снова пялюсь на мужика…Этот тип, словно почувствовав взгляд, отрывается от сундука и в ответ смотрит на меня. Рожа у него…Противная какая-то. Похож на попа из сказки. Худой, лицо вытянутое, рябое. Бородка жидкая, клинышком. И волосики… Волосики прилизанные, уложенные на одну сторону. Кадется, что он их намазал чем-то жирным.
Я быстро отвожу взгляд и снова переключаюсь на Бекетова. Хочу рассказать ему, что видел. Мне обязательно надо кому-то рассказать. Хотя, на хрена?
Идиот, ты видишь Бекетова впервые. Зачем сразу откровенничаешь? Это я говорю самому себе. Вернее, деду. Но кто бы меня послушал?
— Когда вернулся за веревкой, Лев Никанорович стоял возле проруби. И Алеша тоже. Он его спихнул, а потом еще пяткой ударил по руке, когда тот пытался ухватиться за лед. — Шепчу я Бекетову.Дебил, блин…Наивный дебил.
— Не может быть, Алексей. — Чекист наклоняется ко мне совсем близко и смотрит в глаза. Пристально смотрит, словно гипнотизирует. — Лев Никанорович — хороший человек. Он помог тебе. И мне тоже помог. Мы оба должны быть ему благодарны.
Я до ужаса хочу сказать Бекетову, что он — тоже дебил, если верит, будто столь нелепый отмаз прокатит. Но язык меня не слушается и вслух произношу совсем другое.
— Он убил Алёшу Реутова. Я его боюсь.
— Нет, Алексей, тебе это показалось. Наверное, ваш воспитатель пытался его спасти. А ты придумал то, чего не было. Так случается иногда. Ты послушай меня. — Бекетов вместе с табуреткой снова двигается ближе ко мне. — Вспомни, это очень важно, где вы бывали с отцом в последние месяцы. Или, может, он что-то говорил о делах, к примеру. Твоему отцу доверили нечто очень ценное. Там была большая сумма денег. И бумаги. Бумаги гораздо важнее. Может, ты видел что-то или слышал? Насколько мне известно, вы с отцом всегда были в хороших, близких отношениях. Вспомни. Может, он ходил в банк, например? Или к кому-то в гости. К кому-то из местных.
— Ты все-таки точно дебил…– Вот что мне хочется сказать Бекетову.
Однако, я молча пялюсь на него. Причем, понятия не имею, какой ответ прозвучит от деда. Я вижу все происходящее его глазами, но не слышу вообще его мыслей. Не ощущаю их. Такое чувство, будто меня превратили в микроскопического человечка и посадили настоящему Алеше в глаз. Картинка есть, а сценарий непонятен.
Чекист и правда идиот? Он хочет, чтоб пацан, которому от силы восьмой год пошел, судя по тому, что мы находимся в моменте, когда Витцке стал Реутовым, вспомнил, куда его отец-дипломат спрятал бабло. А уже очевидно, что отец бабло спрятал. Вот чего взгоношились чекисты. И судя по тому, что взгоношились весьма активно, сумма там, походу, и правда значилась нехилая. А вот документы…Представить не могу, что там такое может быть.
Однако, в любом случае, если Бекетов реально считает, будто пацан сейчас ему все расскажет, то это очень глупо. Он, блин, дитё.
— Нет. — говорю я. — Ничего такого не помню.
А вот это интересно… Потому что помнит. Помнит как они ходили в банк. Если я об этом знаю по дедовым воспоминаниям, то и дед просто не может не знать. Или это вообще уже крыша потекла окончательно у нас обоих.
— Точно? — Бекетов двигается ещё ближе. Буквально десять сантиметров, и он залезет мне на голову. — Вспомни, Алексей. От этого зависит судьба твоих родителей. Нам нужно разыскать бумаги. Документы. Очень нужно. И тогда мы их спасем.
Что ты лечишь, гондон ты штопаный! Я чувствую прилив злости. И он опять же мой. Ведь знает, сволочь, что родителей уже нет в живых. Кого там спасать! Брешет деду в наглую. Вот не зря я с опаской отношусь к товарищу старшему майору госбезопасности…