— Ну, ты даешь…Потратил гроши на такую ерунду… Ладно этот…– Подкидыш кивнул в сторону Бернеса, — Открытку себе купил и радуется. Ты то, Склизкий, вроде башкой не стукнутый…
— Да ладно тебе… Гляди, как серьёзно смотрится… — Корчагин сделал шаг назад и принялся любоваться засунутым под оконную раму календарем. Он наклонял голову то к одному плечу, то к другому и пару раз даже причмокнуть губами.
Я стоял рядом с Матвеем, с удивлением рассматривая даты. Просто, дни недели отсутствовали как таковые. Вообще. Не было ни понедельника, ни вторника… Зато в столбик шли — первый, второй, третий, четвёртый и шестой день. Вот именно так. По порядку.
— Эм…аааа…
Я не мог подобрать слов, уставившись на эту противоречащую законам логики штуковину. Моим законам логики, конечно. Главное, месяцы — все, как положено. А дни — через задницу.
— Шесть дней. — Сказал, наконец, я и ткнул пальцем в ноябрь.
— Ну, да. Шестидневная рабочая неделя. — Корчагин покосился на меня, как на придурка. — Ты чего? Выходные дни приходятся на 6, 12, 24 и 30 числа каждого месяца. Ты, Реутов, еще от вчерашнего не отошел, что ли? Ну, помер Васька. Жаль, конечно. Вроде не чужой. В нормальное состояние уже вертайся.
— Конечно, отойдёшь тут…– Лёнька, который еще не встал с кровати, потянулся, а потом с громким, неприятным звуком почесал пузо. — Когда полночи Подкидыш по комнате скакал, со своими рассказами про крысу. Ток он потом спать завалился, а мы, как остолопы, до утра глаза лупили.
— Я вообще хотел обсудить это с Реутовым. — Тут же, услышав свое погоняло, влез Ванька. — Вас никто не просил просыпаться. Дрыхли бы дальше. А то, гляди-ка, сами уши грели, а я виноват.
— Ага! Нас будто это не касается, да? Вообще-то, крыса, получается, кто-то из шестерых. Сложная арифметика, да? — Бернес, сидевший на краю своей кровати, поднялся и направился к шкафу, где висела его одежда. — Ладно… Чего уж… Собираться надо на пробежку. Сейчас один черт явится Панасыч.
— Может, все-таки Ванька поведает нам свои домыслы? Реутов, скажи ему! — Лёнька посмотрел на меня. С тем умыслом, если я скажу, Подкидыш непременно послушается.
Однако мне в этот момент было не до парней. Я продолжал пялиться на календарь, пытаясь сообразить, что за прикол тут с днями. Вроде бы мелочь. Но я живу теперь здесь, в этих условиях. И будет очень глупо спалиться своим незнанием на такой элементарной вещи, как календарь. Мне лишнее внимание ни к чему. Без того, постоянно приходится себя контролировать.
Я должен разбираться в подобных бытовых моментах, которые, вроде, не важны, однако на самом деле, играют весьма значимую роль. Вот сейчас бы ляпнул про второй выходной, пацаны сильно удивились бы. Или Шипко… У сержанта госбезопасности что процентов появились бы вопросы.
Я просмотрел каждый месяц. Сам не знаю, зачем. Посчитал. Проверил. Так и есть. Шестидневка. Кроме того, в декабре пятое число было выделено красным, а январские праздники, похоже, отсутствовали. То есть на новый год можно сильно губы не раскатывать? А елка? А подарки? А сама атмосфера?
— Чего ты уставился? — Корчагин попытался проследить за моим взглядом, чтоб понять, с хрена ли я так вылупился. — А-а-а-а-а…Ну, да…праздник…День Конституции СССР. — Матвей указательным пальцем погладил то самое пятое декабря. — Ток сначала в ноябре — Великая Октябрьская революция. Там целых два выходных будет…
— Можно подумать, нам это что-то даст…– Подкидыш, проходя мимо, недовольно фыркнул. — Чай не на заводе. Шипко вон плевать, хоть выходной, хоть праздничный…
Панасыч будто подслушивал наши разговоры возле порога. Не успел Подкидыш произнести его фамилию, как тут же дверь с грохотом отворилась.
— Подъем, черти!
Заорал было сержант госбезопасности, но сразу осёкся. Почти минуту разглядывал детдомовцев, которые уже натягивали штаны и спортивные кофты, собираясь на построение.
— А я не понял… — Выдал, наконец, Панасыч. — Вы чего не спите?
— А мы крайне сознательные элементы. — С хмурым лицом ответил за всех Подкидыш. — Нас хлебом не корми, дай только свою сознательность показать.
— Ты мне, Разин, шуточки свои прибери. Понял? Подальше куда-нибудь, в рот компот. А то шуткует он. Погляди-ка… — Шипко прошел в комнату, с подозрением осматриваясь по сторонам. — Кровати заправлены… Почти…
Панасыч остановился возле Лёньки, который уже расправлял складки на одеяле.
— Вы чего, черти, удумали? — Шипко резко обернулся к остальным.
Причем настолько резко, что это даже выглядело немного смешно. Будто мы за его спиной кривлялись, а он хотел подловить.
— Ну, знаете, товарищ сержант государственной безопасности… — Я развёл руками. — На Вас не угодишь… То орёте, обзывайтесь дармоедами. А теперь, когда все Ваши подопечные с искренним рвением готовы к пробежке раньше положенного, вам снова все не так.
— Ты, Реутов… — Панасыч в два шага оказался рядом со мной. Застыл, буквально нос к носу, пристально глядя мне в глаза.
Я тоже замер напротив сержанта госбезопасности, вытянувшись по струнке. Ждал. Сам не знаю, чего именно, но чего-то точно ждал. Однако, Шипко молчал и фразу свою продолжать не торопился. М-да уж… Надо признать, после того, что было в кабинете у директора Школы, наши с Панасычем взаимоотношения вышли на новый уровень. Теперь он будет наблюдать за мной гораздо внимательнее, чем за остальными. Хотя, не могу сказать, будто мой вид вызывал у Шипко сильно негативные эмоции. Скорее, он понял, что со мной надо быть настороже.
Сказать честно, вечером мы с Панасычем расстался не на самой хорошей ноте. Мне кажется, не будь в кабинете Шармазанашвили, который выполнял роль некоего нейтрализатора, точно сцепились бы. Вернее, конечно, сцепились — это громко сказано. Предполагаю, он бы мне просто люлей навалял да и все. Как ни крути, но Панасыч — взрослый мужик, я — подросток. После случая с Молодечным сержант так безответственно уже ко мне не отнесётся. Он знает, что Реутов — парень с прибабахом. Да и вряд ли сам директор бездействовал бы, дожидаясь итогов стычки между чекистом и детдомовцем. Уверен, меня бы скрутили очень быстро.
Самое интересное, чем сильнее накалялась обстановка, тем чаще Шармазанашвили, который, как оказалось, отличается удивительным терпением, одергивал Шипко. В итоге, после моей самооправдательной речи, капитан госбезопасности велел Панасычу отвести меня обратно в барак, и привести оттуда сначала Бернеса, потом Лёньку, потом Подкидыша…В общем, всех по очереди.
Надо ли уточнять, что из кабинета я вышел без малейшего на то желания. Потому что, ни хрена б себе! Я так-то не против послушать, что будут говорить пацаны. Меня это, как бы, тоже касается.
Честно говоря, я искренне считаю упертое желание чекистов допросить детдомовцев крайне глупым. Никак, вообще никак смерть Василия ни к одному из нас не привяжешь. Когда Зайцев отошел за мороженым, пацаны отирались рядом с Панасычем. Среди них нет обладателей суперспособностей. Никто не смог бы одновременно оказаться в двух местах.
Насчет меня — вообще говорить не о чем. Я находился далеко и свидетели данного факта имеются. Причем не просто случайные прохожие, а весьма уважаемые и довольно высокопоставленные товарищи. Это даже если не брать в расчет, на кой черт мне нужно убивать Зайцева?
А вот Клячин…Эх, Николай Николаевич…Интересная у нас херня вырисовывается. Очень интересная…
Один маленький, не особо приметный факт вспоминается мне, когда я думаю о встрече с Бекетовым. Он ведь сказал всего лишь несколько коротких фраз. Мол, реши проблему, Николай Николаевич. А тот не менее коротко уточнил — радикально? На что старший майор госбезопасности сказал, Клячин сам все знает. Выходит… Подобные поручения чекисту от начальства не впервой… А я, спустя ночь и тысячу обдуманных вариантов, теперь уверен на сто процентов, что Зайцева убил Клячин.
Другой вопрос — зачем?Могли бы просто убрать его из школы, да и все. Казалось бы, проще простого… Но это Бекетова не устроило.
Только один ответ приходит в голову. Дело во мне. Вернее в том, что бедолага Василий по глупости уперся со своими поисками правды. Хотел доказать, будто я не Реутов.
— Строиться и бегом на улицу! — Гаркнул вдруг Шипко.
Свою фразу, предназначенную мне он не договорил. Не знаю, почему, но она так и повисла с воздухе.
Более того, ни в этот день, ни в следующие, о Зайцеве больше никто не говорил и не вспоминал. Будто ничего и не произошло. Реально.
Я так понимаю, вопрос с моим алиби решился. Видимо, директор школы связался с Бекетовым и тот все подтвердил. Про нож, который якобы мой, но на самом деле не мой, тоже никто не говорил ни слова. Хотя, пацаны уверяли, это — залёт. Мол, нельзя нам оружие иметь при себе. Интересно, как чекисты это проверяют, если у Зайцева он вполне спокойно лежал почти неделю.
Даже Шипко вдруг начал вести себя совершенно спокойно. В мою сторону больше не зыркал. Орал как обычно, в привычном объёме, своими стандартными фразочками.
В общем, судя по всему, на Зайцева реально было всем наплевать.Не то, чтоб чекисты, даже детдомовские пацаны его больше не вспоминали. А вот тема — кто же крыса? — оставалась насущной.
Мы коллективно обсудили допрос каждого из детдомовцев. По большому счету, все было одинаковым. Чекистов интересовали мои взаимоотношения с Василием. Дались они им… И откуда взялся нож. Однако про ссору между мной и Зайцевым, которая произошла в первый день, директор Школы говорил уверенно, с подробностями. Будто он сам там был. Кроме одной детали. В версии капитана госбезопасности ножом размахивал я, а не Василий.
В любом случае, все это Шармазанашвили взял не из головы. Ему точно данную ситуацию кто-то рассказал. Соответственно, мысль, будто среди шестерых детдомовцев один — стукач чекистов, сильно портила атмосферу в нашем маленьком дружном коллективе.
Подкидыш упорно молчал, ссылаясь на отсутствие уверенности. Мол, наговаривать просто так он не собирается. За это порядочные люди могут его осудить.
— Какие порядочные люди⁉ — Горячился Лёнька. — Забудь ты про них. Уж поверь, ваши дорожки нескоро пересекутся. Если вообще пересекутся…
Однако Ванька стоят на своем и категорически отказывался обсуждать кандидатуру в крысы, которая у него имелась.
— Вот убежусь, тогда и поговорим. — Отвечал он одной и той же фразой на все попытки его разговорить.