Я плюхнулся обратно на кровать и посмотрел на часы. Может, побудку просрал? А сержант явился, дабы ввалить мне по первое число.
Да нет. Время еще нормально. Даже с запасом. На кой черт тут трется воспитатель? Всю неделю по утрам не появлялся. Я сам будил пацанов, сам проводил физкультминутку. Вернее физкультчас. Шипко приходил уже перед завтраком. Что, блин, за новости?
А что, если… Внутри меня закопошилась и начала робко поднимать голову паранойя. Сразу же возникло подозрение, вдруг это не первый визит Панасыча в нашу спальню ночью? Звучит, конечно… отвратительно. Я бы точно не хотел, чтоб какой-то мужик в темноте наблюдал, как я сплю. Особенно, если этот мужик носит форму сотрудника НКВД. Тут даже без всяких двузначнностей итак картина хреновая.
Тем более, у меня, например, есть опасная привычка, как выяснилось. То орать, то разговаривать во сне. Еще в детском доме об этом пацаны говорили. Мол, по немецки пару раз трындел, не просыпаясь.
И главное, если что, даже на родителей не спишешь. Не скажешь, будто с ними все детство в Берлине провёл. Потому что у Реутова нет родителей. Версия про внезапное озарение и проснувшуюся гениальность тоже сразу отметается. В нее никто не поверит. Это — первое. А второе — за такую гениальность вообще могут башку отбить. Вдруг я — шпион.
Звучит, конечно, бредово. Последние до хрена лет Реутов провел в детском доме на глазах у кучи людей. Кто там мог меня завербовать? Учитель труда в свою секту творцов табуреток? Но вот если, к примеру, сопоставить эти странности с желанием Бекетова засунуть меня в секретную школу, да еще если учесть его покровительство… Товарищу Бекетову может это сильно аукнуться. Он-то как раз под врага народа за моё-моё прокатит. И никто здесь не будет искать факты, доказательства или проводить расследование.
Только вместе с Бекетовым и я окажусь в числе неблагонадёжных.
Может, Шипко вещи, к примеру, проверяет? Или тумбочки осматривает? Мало ли. А что? Тихо вошёл, шкаф открыл, проверил на запрещёнку. Вдруг Подкидыш тайные записки Троцкого хранит.
Спят детдомовцы как убитые. Это факт. Я, правда, не знаю, на кой черт Панасычу могло понадобиться делать осмотр в ночи, когда мы весь день в бараке отсутствуем. Заходи, ковыряйся, сколько хочешь. Но с другой стороны, ему вообще ничего не могло понадобиться в спальне детдомовцев на рассвете.
Или…О-о-о-о-о… А может это он так со своим осведомителем общается? Пока остальные спят, заходит, будит крысу и они удаляются на приватный разговор.
Конечно, я и сам прекрасно понимал, что обе причины притянуты за уши и выглядят совершенно бредово. Но они хоть как-то объясняют присутствие Шипко. И звучат всяко лучше, чем мысли о маньячных наклонностях Панасыча к наблюдению за спящими людьми.
— Есть чего бояться, Реутов? — Шипко повернул голову и посмотрел на меня. Спокойно так посмотрел, без эмоций.
В предрассветной тишине, под методичные звуки, которые издавали дебильные часы с кукушкой, это выглядело особо атмосферно. Прямо как сцена из триллера. Панасычу осталось только поднять руки вверх и расхохотаться злодейским бу-га-га.
— Нет, конечно. Просто Вы тут стоите… А Вы чего, кстати, стоите? — Я демонстративно зевнул и лениво почесал пузо.
Типа, сложившаяся ситуация меня вообще ни капли не напрягает. Хотя, на самом деле, конечно, это не так. Напрягает. Очень даже сильно.
— Можете сегодня спать подольше. Пробежки и занятий не будет. На завтрак пойдете как обычно. После завтрака всем быть готовыми. Одеться соответствующим образом. Ты отвечаешь за дисциплину. Спрошу по всей строгости, если что. Ясно?
— Конечно, ясно, товарищ сержант государственной безопасности. — Я, как китайский болванчик, замотылял головой.
А сказать хотелось совсем другое. Сказать хотелось, ни черта не ясно, Шипко. Ни-че-го-шень-ки!
— Вот и хорошо…– Многозначительно произнёс воспитатель, а потом просто развернулся и вышел из комнаты. Ни тебе «до свидания», ни хотя бы привычного «едрить твою налево».
Я еще несколько минут пялился на закрывшуюся за сержантом дверь в тихом офигевании. Затем плюнул на все и завалился спать. Раз уж выпала такая возможность, грех ею не воспользоваться. Я же не дурак. Тем более, думать можно хоть до усрачки, пока мозг не закипит, но это вообще ничего не даст и ничего не изменит. Меня уже напряги последних дней делают сильно уставшим.
Вырубился, кстати, в одну секунду. К счастью, никаких видений больше не прилетало. Я словно в черную пустоту провалился.
Проснулся от того, что какая-то сволочь активно трясла мое плечо. Сволочью оказался Старшой. Я на этот раз махать руками не стал. Просто резко вынырнул из сонной пустоты и уставился на взволнованное лицо Лёньки, который таращился так, что его глазные яблоки вот-вот могли вывалиться к чёртовой матери.
— Реутов! Реутов, ты чего дрыхнешь, скотина такая⁈ Нам сейчас Шипко ноги вырвет, будем калеками ползать! Проспали! Проспали, мы! Бежать надо!
— Да не проспали, не ссы…– Я отпихнул Лёньку и посмотрел на часы. До завтрака как раз оставалось минут сорок. — Шипко заявился с самого утра, солнце ещё даже не встало, и сказал, сегодня у нас праздник. Никаких занятий. И кстати, да… Спите так, что хоть свадьбу играй. Хрен кто пошевелился, пока мы с Панасычем разговаривали.
— Ничего себе…– Корчагин, который с ошалевшим лицом прыгал по комнате, пытаясь нацепить на себя спортивки, завис прямо с одной штаниной, натянутой на ногу. — А я проснулся, думаю, вот это номер. Все дрыхнут. Ты дрыхнешь. Давай быстрее пацанов будить. К тебе не полез сразу. Ты пристукнутый. Начнёшь опять драться, как вон, с Подкидышем вышло.
Я еще раз заверил детдомовцев, что все хорошо и нам просто надо спокойно сходить в столовую, вернуться, а потом готовиться к мероприятию. Чем мы благополучно сейчас и займемся.
— А чего, Панасыча не будет? — Удивился Подкидыш.
— Нет. Велел, чтоб сами. — Ответил я Ваньке, который из-за отсутствия воспитателя даже немного расстроился.
Как говорил один мой товарищ в прошлой жизни, с утра себя в зеркало не похвалишь, весь день, будто оплеваный. Так и у Подкидыша. С Шипко не полаялся — жизнь потеряла краски.
Мандраж у пацанов начался после того, как мы вернулись в барак. Они с безумно-фанатичным блеском в глазах кинулись перебирать шмотки, дабы остановиться на самом лучшем варианте. Прям как на свадьбу, ей-богу. Отутюженные брюки придирчиво отсматривались на предмет незапланированных складок, белые рубашки инспектировались на наличие микроскопических пятен. Иванов вообще уже третий раз шмотки переглаживал, пытаясь добиться одного ему ведомого идеала.
— Ты давай, Лёнька, остальных не задерживай! Раскорячился тут. Чай, не один. Коллектив надо уважать. — Корчагин подскочил к Старшому, который стоял напротив зеркала, висевшего на двери шкафа, и оттеснил его плечом.– Иди уже отсюда! Дай другим собраться нормально. Бернес! Бернес, чтоб тебе пусто было! Принес воду⁈ Млять, вот никакого толку от тебя нет…
Матвей раздражённо нахмурился и пальцами принялся приглаживать волосы. Расчёска его чем-то не устроила. Он упорно старался уложить свои вихры аккуратными волнами.
— Да принес, принес…– Марк подошел к Корчагину и протянул кружку. — Еле уговорил повариху выделить сахару. Сначала она ни в какую не хотела. Да пришлось еще красться в столовую перебежками. Чтоб никто не заметил. Мне тоже оставь.
— Вот ведьма…– Корчагин схватил тару из рук Бернеса, помочил в сладкой воде пальцы, а потом снова начал мутить себе на голове подобие укладки.
— Хорошо, что сейчас осень на дворе…– Я, вынырнув из-за плеча Матвея, посмотрел на свое отражение. Одернул пиджак и на этом успокоился. По мне, так все просто отлично. Рубашка, костюм…что еще надо?
— Почему? — Корчагин завис с поднятой рукой.
— Иначе ты пока от барака до дома дошел бы, всех мух в окрестности собрал. — Усмехнулся я.– Любят мухи сладкое и сам знаешь, что ещё.
— Ой, иди ты! — Детдомовец с силой оттолкнул меня чистой, не обмытой в воде рукой. — Можно подумать, у нас каждый день такое событие. Вдруг фотографировать будут. Это, так-то, память на всю жизнь. Я хочу на фотокарточке человеком выглядеть, а не гамадрилой. Бернес! Слышишь? Гамадрила это же обезьяна?
— Ага. — Флегматично отозвался Марк. Он теперь стоял неподалёку, натирая ботинки какой-то отвратительного вида массой. — Только насчёт фотокарточек неуверен. Мы же, вроде, разведчики без пяти минут.
— Да и ладно. Зато посмотри, как волосы смотрятся… По красоте…– Корчагин потрогал пальцами свой задубевший от сахарной воды чуб.
— Ну, знаешь, все равно это не повод всякое дерьмо на голову лить. — Я засмеялся и отскочил в сторону, пока вышеупомянутое дерьмо не плеснули мне в рожу, потому что, судя по нервным жестам Корчагина, он именно такое желание сейчас испытывал.
На самом деле, реально из всех пацанов я оставался самым спокойным. Вернее, я оставался спокойным в отношении приема в комсомол. А вот с другими вопросами…Там, как раз, было очень неспокойно.
В первую очередь, даже если откинуть странности с пробуждением и допустить, будто воспитатель всего лишь пришел сказать мне об отмене занятий, сильно волновал вчерашний разговор с Панасычем. Если говорить конкретно, то даже не сам разговор, а его итог. Я тысячу раз мысленно успел наградить себя матерными словами за этот долбаный «джеб». Вот только легче от самобичевания не стало и делу мои моральные терзания никак теперь помочь не могут.
Вообще, есть ощущение, что тема насчет английской терминологии не закрыта. Думаю, мы к ней еще вернемся. Тот отмаз, который я выдал Панасычу, весьма сомнительно звучит. Да, в порт вполне могли заходить какие-нибудь англоязычные моряки. Наверное… Или не могли? Я понятия не имею, с кем последние десять лет у Союза есть торговые связи, а с кем — нет. Но и других вариантов придумать не получалось.
Откуда в лексиконе детдомовца, то есть в моём лексиконе, могло взяться слово «джеб»? Тот, кто меня учил, не знал понятия «прямой удар»? По моей версии это ведь тоже был беспризорник.
В общем, пока остальные прыгали рядом с зеркалом и наводили красоту, я весь извелся. Меня сейчас как-то не сильно волновал комсомол. А то, может, и недолго мне ходить со значком.
— Реутов!
Дверь барака распахнулась и на пороге возник еще один незнакомый чекист. Они просто как долбанные зубные феи, честное слово. Хрен кого видно и на улице, и в большом доме. На глазах только Панасыч трется. А потом внезапно появляются, словно тень отца Гамлета, из небытия. Их тут рота, что ли прячется?
— Реутов! — Снова повторил чекист мою фамилию.