Благословенна боль, что в первый раз
Я ощутил, когда и не приметил,
Как глубоко пронзён стрелой, что метил
Мне в сердце бог, тайком разящий нас!
Фраческо Петрарка, Сонеты на жизнь мадонны Лауры, LXI
Сны, будто копясь до этого, обрушились на Мариэль. Возможно, прошло достаточно времени, чтобы забытое начало возвращаться. Либо сегодняшние воспоминания вскрыли запертую дверь в разум прежней Мариэль.
— Какие умные детки, как они хорошо играют вместе! Идите ко мне, хорошие, я вам принесла вкусненькое! — говорит женщина малышам — двум мальчикам и девочке, занятым раскладыванием мозаики на полу. Малышам по три-четыре года, один, темноволосый, выглядит чуть старше.
На ласковый зов первым бежит мальчик со светлыми кудрями, женщина его подхватывает, зацеловывает, вручает булочку-крендель, покрытую узором из глазури.
— Детки мои умненькие! Как я вас люблю!.. Мариэль, радость моя, идём же!
Малышка тянет за руку второго мальчика:
— Подём, Аман, булоцю мама дасть! — она заставляет старшего мальчика подняться, приводит к матушке, и та обхватывает всех троих, целуя и не разбирая, куда попадают губы — в макушку своего ребёнка или чужого:
— Милые, милые детки!
Это сон, но даже во сне Мари чувствует, как наворачиваются слёзы умиления. Как добра матушка, как она всех любит! Как им было хорошо вместе!
Воронка закручивает картину из раннего детства и выбрасывает в другую.
— Дети, это ваш учитель музыки и танцев. Господин Лойн. Так и называйте его — господин Лойн. Прошу вас, начинайте!
Пожилой мужчина с добрым лицом и чёрным париком на голове протягивает руку темноволосой девочке лет восьми:
— Прошу вас, сирра Мариэль. С чего начинается танец? Конечно же, с приглашения на него и первого положения. Ну, молодые люди, кто хочет первым научиться?
В знакомом классе, только сейчас его стены выкрашены в белый цвет, а не затянуты гобеленом, Илария и незнакомая женщина, похожая на Армана, улыбаются, глядя на топчущихся мальчишек.
— Иди ты первый! — говорит светловолосый темноволосому, постарше. — Ты же умеешь!
Тот подходит к девочке и становится напротив. Смотрит своими глазами цвета серого хрусталя на девочку, протягивает руку. На щеках девочки расцветают розы.
Учитель вкладывает девочкины пальцы в ладони мальчика, выравнивает их спины и подбородки:
— А сейчас мы с вами сделаем первые шаги. Запоминаем: ведёт в танце всегда мужчина — нажатием руки на руку партнёрши показывает, куда нужно повернуть. Сир всегда шагает с левой ноги, сирра — с правой. На счёт один-два-три вы делаете один шаг. В любую сторону. Напоминаю: мужчина ведёт. Приготовились! И-раз-два-три-шаг!
И мальчик с девочкой сталкиваются лбами. Позади них смеются женщины и светловолосый мальчуган.
— Мужчина ведёт! — учитель Лойн разводит детей и снова ставит им правильно руки. — Сейчас просто ходим, мужчина учится вести за собой, дама учится понимать знаки партнёра. Начали! Раз-два-три…
Мальчик неловко ходит по комнате, а девочка, словно привязанная к его рукам, следует за ним, спотыкаясь. Учитель поощрительно хвалит детей и грозит пальцем хохочущему светловолосому зрителю.
Некто, показывающий воспоминания, не собирается останавливаться. По-детски округлое мальчишечье лицо в обрамлении светлых кудрей взрослеет — и Антуант из девятилетнего мальчика превращается в подростка лет тринадцати. На его лице к знакомой безмятежности добавляется ленивая внимательность: он делает вид, что ему всё равно, однако блеск в глазах выдает нетерпеливое желание поскорее включиться в игру. «Какой он был замечательный! — думает Мари, любуясь братцем. — Что же изменило его, превратило в развязного и вульгарного?»
Антуан стоит всё в том же классе из прошлого сна, оперевшись бедром о парту. Стены и занавески поменяли цвета, добавился шкаф с учебниками и две парты.
Посередине отведённой для танцев площадки четырнадцатилетний Арман, он более собран, в чёрном костюме, подтянут, и знакомая чёлка падает на глаза.
Г-н Лойн взмахивает рукой, как дирижёр, над сферой в граммофоне, и начинает литься музыка. По небольшому пространству скользят Арман и Мариэль. Тонко улыбаются друг другу, и наблюдающая за ними во сне взрослая Мариэль снова умиляется: так они чисты, наивны и прекрасны в своей детской непосредственности.
На половине композиции Арман передаёт девочку брату, и теперь тот ведёт Мариэль в танце, чуть менее ловко, но всё же умело. Музыка остановилась, учитель аплодирует ученикам.
На душе от увиденного светло, а на руках выступили мурашки. Хочется смотреть такие сны ещё и ещё. «Пожалуйста! Покажи, что было дальше!»
Огромная белая лестница, в два раза шире, чем у них дома. Де Венетты всей семьёй поднимаются по ступеням.
— Благодарение Владычице, у тебя наконец-то появится подруга! — говорит матушка, обращаясь к дочери.
Мариэль оборачивается: за ними поднимается Арман в сопровождении матери и мужчины в военном жюстокоре. На девичий взгляд юный Арман (кажется, ему шестнадцать) подмигивает и посылает движением губ: «Как дела?» Мариэль прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. Но это очень торжественный день. Шалить нельзя. Де Трасси, вернувшиеся недавно в родовое поместье, пригласили соседей, феодалов по обязательству Контратата, составленного ещё прадедами.
По обеим сторонам широких дверей, ведущих в зал, замерли двое слуг в расшитой золотом парадной ливрее и белых париках. Мариэль в дверном проёме не выдерживает и снова оборачивается на Армана — не потерялись ли другие гости, не случилось ли заминки?
Взрослые представляются друг другу, подводят детей, чтобы познакомиться. И Мариэль видит её — самую красивую на свете девочку с золотистыми волосами и огромными глазами цвета утренних васильков, ямочками на щеках, изящную, как кукла.
— Одним ранним утром два кролика белых… — весело говорит она и протягивает руки сначала Мариэль, потом Антуану и, наконец, замешкавшемуся Арману.
Арман пытается сохранить невозмутимое лицо, но от улыбки новой соседки расцветает, забыв о своей обычной сдержанности. Мариэль на минуточку отвлекается на взрослых, и Люсиль уводит Армана в сторону. Они хохочут, забыв о том, что не одни.
Глаза Мариэль наполняются слезами, скучающий Антуан замечает это, берёт сестру за руку, но она нервно отдёргивает.
Наблюдающая со стороны за героями воспоминаний, Мари не смогла сдержать вздоха сожаления: матушка называла те чувства детскими, но разве от возраста они стали менее значимыми? Ревность всегда есть ревность, а боль — всегда боль. «Значит, ожесточение во мне было связано всего лишь с ревностью?» — спросила она у «кинопроектора».
Картинка светлого зала потемнела. Мари решила, что сны закончились, но на самом деле начинался новый сон, действие которого происходило поздно вечером.
Единственное светлое пятно — огонёк свечи, колеблющийся впереди. Потому что его кто-то несёт. Присмотревшись к темноте, она видит: по ночному коридору шествуют две пары в тёмных одеяниях наподобие плащей. Лиц не разобрать, но Мари знает: первая пара — Люсиль и Антуан, за ними идут Арман и Мари. Вечер горги в замке Делоне, два года назад.
Антуан гудит, изображая страшное привидение:
— Я, горги, мне тысяча веков, сегодня я спустился во Всемирье, чтобы наказать вас или вознаградить за ваши грехи…
— «Вознаградить за грехи»? — давится смехом Люсиль. — Перебор, Анчи!
— Да, я вознаграждаю за грехи… некоторые, — не смутившись, братец продолжает играть роль. Начинает перечислять: грех за съеденную сладость до завтрака, грех крепкого сна во время урока, грех поцелуя в темноте, когда никто не видит…
Все смеются. Мариэль хихикает вяло, больше от желания скрыть смущение — Арман слишком крепко прижимает её руку, просунутую под его локоть, и как-то незаметно успел обхватить её пальцы своими в замок.
— И какое же вознаграждение за эти грехи? — смеётся Люсиль.
— Самое справедливое. За сладость — сладость, за сон — больше сна, за поцелуй — второй.
Люсиль вдруг останавливается и с вызовом говорит:
— Я не верю, страшный горги, в такое суровое наказание!
В тёмном коридоре повисает тягучая пауза, все останавливаются.
— Так вкуси же, дщерь люмерийская, справедливую кару и моё возмездие! — в темноте, конечно, плохо видно происходящее, но тем не менее картина кажется очевидной. Антуан набрасывает на свою голову и голову Люсиль полу своего плаща, и парочка замирает.
Пальцы Армана на мгновение отпускают девичьи, а в следующее — в раскрытый от удивления рот Мариэль с силой впечатываются губы. Они не целуют — просто прикасаются.
— А теперь ужасное вознаграждение за грех! — предваряет очередную паузу Антуан.
— Вознаградишь? — с притворной усмешкой спрашивает Арман.
— Ты дурак, верно, как мой братец, — отвечает в его подставленные губы Мариэль, а у самой коленки дрожат. Поцеловала бы, да не так, как случился этот «грех», а по-настоящему. Но в метре от них хихикает Люсиль, фальшиво и громче, чем стоило бы, отбивая всякое желание.
Процессия двигается дальше, доходит до какой-то двери. Люсиль поворачивается к остальным:
— Сейчас каждый из нас войдёт в комнату к о-очень мудрой ведунье. Она ответит на ваши вопросы и даст предсказание. Чур, я иду первая!
Она заходит в комнату, оставляя троицу в коридоре…
Резкая смена кадра: тот же вечер, другая комната, освещаемая десятком свечей, поэтому отлично видны лица. Только что была рассказана шутка, и четвёрка смеётся.
— А сейчас, внимание! Главное блюдо сегодняшнего вечера — предсказания! — Люсиль поднимает над собой сферу, внутри которой переливаются картинки.
Мариэль соскакивает и пробует забрать сферу, златовласка не отдаёт, бросает шар Антуану, и братец активирует. Из сферы появляется пучок света, как в кинотеатре, и посередине комнаты появляется уменьшенная, но объемная картинка: в затемнённой комнате «мудрая ведунья» беседует с первым посетителем — Антуаном.
— Я не умею доставать козявки из носа, — паясничает он, — скажи, о великая, приобрету ли я такой дар?
— Я дам тебе волшебную траву, завари и выпей вар из неё носом, и дар тебя настигнет! — ведунья бьёт Антуана по голове сухим букетом.
В животе Мариэль холодеет. Все в комнате смеются, кроме неё. Значит, Антуан подговорил Люсиль, или она его. Но Мариэль-то поверила, наговорила всякого мнимой ведунье! И это не была Люсиль, как в случае Антуана! Возможно, одна из служанок де Трасси, подговорённая своей хозяйкой…
Вторым сфера показывает Армана. Он признаётся в любви некоей девушке и спрашивает, ответна ли его любовь. Ведунья важно молчит, а затем даёт какую-то неразборчивую мелочь:
— Сбудется моё пророчество срок в срок. Приходи в назначенный час в назначенное место, и ты узнаешь!
Арман благодарит, прижимает к груди кулак со сжатым подарком и уходит. И с Арманом была Люсиль…
Последняя должна быть Мариэль, и девушка бросается на сферу, пытаясь забрать её. Антуан перехватывает сестру и прижимает к себе.
— Ну, Мари, это же смешно, право! — с укором говорит Люсиль.
Слезы начинают наворачиваться раньше, чем все слышат откровение.
— Назови мне имя, — ведунья с ней совсем по-другому говорила, невозможно было поверить, что это шутка, — и я скажу тебе, будете ли вы вместе…
Сердце останавливается на секунду перед позором.
— Арман Делоне, — звучит её робкий голос в изображении сферы.
Антуан начинает тонко хихикать ей в шею, продолжая крепко удерживать. Арман закрывает лицо ладонью, Люсиль дирижирует, предупреждая о забавной шутке.
Ведунья некоторое время смотрит в переливающуюся сферу на столе, затем важно вещает:
— Не вижу я вас вместе. Но вижу ясно другое. Ты встретишь мужчину королевской крови. Вы полюбите друг друга, о да, ясно вижу!
Антуан прыскает так, что его слюни брызгают на Мариэль, она вырывается, а братец валится от гомерического хохота на софу.
Мариэль обводит взглядом смеющихся, Арман хмурится и кусает губы.
— Я ненавижу вас всех. Ненавижу! — она бросается к двери и успевает выбежать.
— Мари, ну, прости, если обидела! Я клянусь, найду тебе принца, самого настоящего! — кричит вдогонку Люсиль, и в её обещании отголоски смеха.
Высокая заснеженная гора. Далеко за ней тонкая полоска рассвета. Где-то кричит, надрывая голосовые связки, женский голос. Он просит об избавлении от страданий и позора — о смерти. И спящие птицы испуганно взмывают в небо. Но в противоположную сторону, вниз, падает тёмная тень на неё — ту, что призывала страшное.
Мариэль узнаёт свой голос. Так же кричала она, узнав о том, кто должен умереть. Крик разрывает сердце, вспарывает живот, заставляет сжаться и кричать вместе с ним. Гора сотрясается, сбрасывая с себя обломки вниз, в пропасть — в чёрную реку.
— Госпожа, госпожа, проснитесь, умоляю! Вам снится кошмар! О, белая Владычица, освободи из плена сновидения мою госпожу! — последняя фраза помогла, выдернула Мариэль из липких воспоминаний, и девушка села резко на кровати.
Отчего лицо холодит? Мари провела рукой по лицу — мокрое. Как и подушка. В пальцах судорога, словно пыталась разорвать покрывало.
— Вот, выпейте воды, госпожа! — Жанетта всунула ей в руку кубок.
Немного жидкости по расцарапанному криком горлу, и стало легче. Мари вернула кубок:
— Скажи, ты знала, что я была влюблена в Армана?
Субретка помотала головой:
— О, что вы! Когда я сюда пришла, на кухне болтали всякое, и сир Антуан намекал, но вы никогда не подтверждали его слова. Насколько я знаю, вы были увлечены Его высочеством, с которым вас познакомила сирра Люсиль, но и это … простите, со стороны казалось, будто вам просто скучно. А что случилось?
— Вспомнила кое-что, — Мари вернулась в горизонтальное положение, отбросила мокрую подушку и подтянула другую. — Не поеду я никуда сегодня.
Жанетта всплеснула руками, принялась убеждать. Но как ей, не знающей ещё пока всю правду о договоре с Вестником, можно было объяснить сложные вещи?
От прежней Мариэль «по наследству» к её обновлённой версии передалась одержимость Арманом и так, по мелочи, — любовь к танцам да страх перед развесёлыми вечеринками. Бедная, несчастная девочка, над чувствами которой посмеялись!
Она глубоко вздохнула, разгоняя воздухом сбивающуюся тяжесть в груди.
И, получается, что старые воспоминания, на самом деле, никому не нужны были. Зачем всё это помнить? Снова ненавидеть всех? Только сегодня помирилась с Антуаном, некогда внесшим свою лепту в её ненависть. Как относиться к Люсиль и, главное, Арману? Он точно всё забыл и поэтому легко простил её, сжёг листы дневника, когда узнал, что прошлое не вернётся?
Как теперь разговаривать с ними? К чёрту вечеринки, к чёрту поиски выхода! Ей просто нужно время, чтобы разобраться в себе, — неделя, две, три. Спокойный месяц. До смерти всё равно ещё минимум полгода…
— Госпожа, а как же Изель? Она просила вас быть у Делоне!
Изель… О ней сегодня тоже не хочется думать. Мари молчала. Жанетта вздохнула, не дождавшись ответа, и вышла из комнаты.
Но госпожа зря с облечением решила, что её оставили в покое. Вскоре здесь появилась Тринилия. Молча села на софу и скрестила пальцы, терпеливо ожидая внимания к себе.
Невозможно было не почувствовать пронзительный взгляд, сверлящий спину, и Мари повернулась, а, увидев бабушку, села на кровати, натягивая покрывало на согнутые в коленях ноги:
— Вы пришли меня уговаривать поехать?
Тринилия неторопливо разлепила сжатые губы:
— Нет. Ты можешь остаться дома. Но спать ты будешь в моей комнате.
— Почему?
— Я вспомнила, чем закончился подобное веселье два года назад, и не хочу повторения. Вижу, прошлое к тебе возвращается, и я сожалею об этом, — бабушка пристальным и суровым взглядом буравила внучку, крутящую в руках мальвэн.
— Я тоже сожалею об этом, — тихо согласилась девушка с Тринилией. — Они разбили мне сердце, — она подняла голову и задала тот же вопрос, что и Жанетте. — Бабушка, скажите честно, ведь вы всегда говорите правду, какая она есть. А вы знали, что я была влюблена в Армана? Что это за сумасшедшее чувство было?
— Ты и сейчас его любишь, дурочка, — глаза Тринилии улыбнулись. — После того, как ты пыталась спрыгнуть с горы, но твой брат вместе с Делоне оттащили тебя, я предлагала твоей матери отправить тебя на юг, к племяннику. Но ты не захотела. В этом году мы решили подождать до бала. Если тебе никто не приглянется, уедешь в Лапеш. Там тебя до лета подготовят к Академии, помогут вспомнить всё нужное и забыть ненужное. Я уже отправила письмо, жду ответ.
Уехать отсюда в самый нужный момент? Мари выпросталась из-под одеяла:
— Я не поеду ни в какой Лапеш!
Бабушка улыбнулась так, что не оставалось сомнений: «Обязательно поедешь, уж я-то найду способ!» — добавила вслух:
— Я возлагала на тебя большие надежды. В твоей крови слишком заметен был огонь, доставшийся тебе от прадеда. Но ты потратила его на бессмысленные вещи. Надо уметь забывать, если тебя чувства убивают. И прощать, если обидел родной человек. А не умеешь идти дальше — беги, сверни на другую дорогу, но останься в живых. Поэтому я настаиваю на том, чтобы ты уехала на юг, ты сама поймёшь, что тебе это нужно. А мне нужны живые внуки…Ужин будет в обычное время, прошу не опаздывать.
Тринилия поднялась, тяжело опираясь на подлокотники, и пошла к двери. Мари захотелось её окликнуть, попросить ещё поговорить, но что-то остановило. Она положила руки на колени и в такой задумчивой позе дождалась вернувшуюся Жанетту.
— Давай одеваться, Жанни. Антуан ещё не уехал без меня? — на вопросительный взгляд служанки ответила Мари. — Я хочу быть сильной. И постараюсь ею быть.
Долгие сборы привели к тому, что не успели выехать засветло. На двор опускались сумерки, окрашивая утоптанный снег в мутную синеву. Брат с сестрой уселись в сани, слуги укрыли их меховой накидкой, и Мариэль сразу спрятала лицо: рассеянный глубокий вдох вечернего воздуха уколол лёгкие тысячью игл. Антуан последовал примеру, склоняя голову к лицу сестры. Сани медленно тронулись, покидая двор.
Оказавшись за пределами замка, возница хлестнул лошадей, и сани понеслись, подпрыгивая на неровностях дороги: после доставки хозяев нужно было ещё вернуться домой. Мариэль вцепилась в Антуана, уж очень подвижно вихляли сани по хрусткому насту. Через некоторое время сани замедлили ход, и Мариэль выглянула одним глазом наружу, показалось, что подъехали к развилке. Оказалось, та осталась позади, и возница теперь правил аккуратно, чтобы не перевернуть сани на мосту через реку Лонию.
Над путниками возвышались холмы, в сумерках выглядевшие чёрными рваными скалами. Мариэль высунула голову, любопытство оказалось сильнее коварного мороза и пронизывающего ветра. Однако рассмотреть всего решительно не получилось: было слишком темно. И всё же каким-то интуитивным чувством она узнала гору из сна. Это ж сколько нужно было ярости, чтобы забраться на эту вершину по морозу и в темноте!
— Почти приехали, — сказал Антуан, выныривая из-под накидки и проследив за направлением взгляда сестры.
— Что случилось два года назад?
— Ты просила не напоминать.
— Скажи!
Брат помялся:
— Ты психанула, — сани неожиданно заскользили ровно, как по отшлифованной глади, и Антуан приспустил покрывало: ветра здесь почти не ощущалось из-за растущих справа от дороги высоких деревьев и призамковой стены слева.
— И?
— И мы еле тебя догнали. Не знаю, что тебе пришло в голову… В общем, успели оттащить от пропасти.
— А потом?
— А потом в тебя будто шархал вселился… Заметь, ты сама спросила! — с некоторой досадой поморщился Антуан. — Мы порадовались, что ты забыла, а ты, оказывается, помнишь. Извиняться не стану: надоело.
Вместо ответа Мариэль взяла брата за руку, но сказать ничего не успела, потому что сани въехали в раскрытые ворота, а с крыльца навстречу сбежал слуга. Работы ему не досталось: Антуан сам помог сестре выйти из саней.
Их ждали. В относительном тепле и в свете ярких ламп, после морозной прогулки выступили слёзы. Пока слуги забирали плащи и перчатки, набрасывали на плечи длинную шаль, Мариэль потёрла щёки и глаза:
— Держи! — Антуан сунул в руку платок.
— А вот и завидная невеста прибыла! — громко сказал насмешливый и, однако, с некоторой холодностью, баритон сверху.
К ним спускался по лестнице мужчина лет пятидесяти, в глухом чёрном костюме.
— Благостного вечера, сир Марсий, — поздоровался Антуан с хозяином замка.
— И вам благостного вечера, — не сбавляя уровня иронии в голосе, мужчина подставил локоть Мариэль. — Позвольте вас, юная сирра, проводить лично к столу. Надеюсь, Антуан, вы не обидитесь: была бы у меня дочь, я бы предложил вам ту же услугу.
Мари взялась за локоть отца Армана, растерянно оглядываясь на брата, а тот скорчил гримасу, мол, бзик хозяина дома обсуждению не подлежит.
— Признаться, ждал вашего появления с особым нетерпением, слишком противоречивы были слухи о вашем приобретении, Мариэль, — они подошли к лестнице, сир Марсий отпустил руку гостьи и дотронулся до её локтя, поддерживая, чтобы помочь, если девушка оступится. — Но я рад видеть вас в добром здравии.
Далее последовали незначительные вопросы относительно дороги и здоровья родителей. Перешагнув порог гостиной, Мари остановилась. Но сир Марсий не дал замешкаться, увлёк к фигурам, сидящим в креслах в жёлтом окружении свечных бликов: бледной маленькой женщине рядом с Арманом, Люсиль, сиром де Трасси и учителем танцев Сер’ддором
Быстрее всех вспорхнула златовласка и бросилась обнимать оцепеневшую подругу, отвлекая своей нежной улыбкой от возникшей холодной тяжести в груди.
«Это безумие какое-то!» — Мари заставила себя перевести взгляд с Армана на женщину, поднявшуюся с помощью руки сына. В дневнике ей был присвоен эпитет «безумная», но вряд ли именно сейчас он подходил. Это была красивая дама лет сорока, несколько бледная и со сдерживаемой тревогой во взгляде. Арман определённо походил на неё, цветом волос и глаз и, отчасти, улыбкой. Антуан приветствовал всех, называя по имени, в том числе и сирру Элоизу, — за себя и сестру, проглотившую язык.
Волноваться было от чего: к сумасшедшим ударам сердца примешивалась неловкость от всеобщего внимания. Мари казалось, будто её оценивают и ждут малейшей оплошности, чтобы сказать: «Ну, мы так и знали!»
— Что ж, раз все в сборе, прошу к столу! — сир Марсий снова подставил локоть Мари и указал другой рукой на двери, ведущие в смежную комнату.
Там смущение только повысило градус: хозяин дома неожиданно усадил Мари по левую от себя руку как самого почётного гостя. Напротив оказался сир Аурелий с его пронзительным взглядом, учитель Сер’ддор, Арман и Люсиль. Слава Владычице, брата посадили рядом с сестрой, и, едва Мари опустилась на предложенный стул, снова вцепилась в Антуановскиую руку, лежащую на его коленке. Он ответно пожал, прибавляя уверенности.
Сир Марсий сказал небольшую речь, благодаря собравшихся за компанию, и приступили к ужину. Болтовня рассыпалась на диалоги между сидящими, хотя Мари не оставляло чувство, что к её разговору с хозяином дома прислушиваются все.
— Расскажите, юная сирра, как уживаются оба ваших дара? — на тарелку сиру Марсию и, кажется, ему единственному положили плохо прожаренный кусок мяса. Нож отрезал от него кусок, и на тарелку вытекла струйка то ли крови, то ли красного соуса. Мужчина невозмутимо положил мясо в рот, успевая задать вопрос.
— Не могу пока сказать, — ответила Мари, замечая всё тот же любопытный взгляд сидящего напротив сира Алтувия. — Чтобы разобраться с ними, потребуется некоторое время.
— Кому много даётся, с того многое спросится, — сир Марсий взглянул тёмными глазами на собеседницу. Властность и беспощадность к врагам — вот что читалось в его облике. Несколько тяжёлая челюсть и взгляд давали понять, что привести в трепет собеседника ему ничего не стоило. Крупный прямой нос определённо по наследству перешёл к Арману. — Вам несказанно повезло: унаследовать матушкин дар и вашего прадеда Ригхана — великая честь.
— Я бы предпочла иметь более скромные способности.
Как можно было жевать в присутствии всех этих людей? Сир Марсий заботливо положил ей на тарелку угощение, заметив, что гостья неактивно управляется вилкой:
— Отчего ж, юная сирра? Разве вам не хотелось бы научиться управлять людьми? — Делоне-старший мимолётно переглянулся с герцогом. — Мы, менталисты, можно сказать, держим руку на пульсе событий Люмерии. Владением огнём, безусловно, — полезная штука, но что может сравниться с властью? Научиться видеть суть людей и их желания. Влиять на их настроение и подталкивать к тому выбору, который выгоден вам. Очаровывать и завлекать. Играть с людьми. Как ваши браслеты, кстати, сирра Мариэль? Помогают ли они вам сдерживать ваши желания?
Где-то слева громко звякнула вилка. Прислуга тут же подскочила, заменяя упавший прибор сирры Элоизы на чистый. Мари показалось, будто слова сира Марсия относились и к супруге, только значение для неё они имели другое, отличающееся от того, что было предназначено для Мари. У сира Алтувия на губах мелькнула ироничная улыбка, учитель Сер’ддор нахмурился, Арман бросил быстрый взгляд и теперь смотрел на свою мать. Одна Люсиль с любопытством и фирменной обворожительной улыбкой поддерживала подругу.
Мари глотнула сок, напоминающий компот, заставила себя прямо посмотреть в чёрные насмешливые глаза сира Марсия:
— Возможно, кому-то это удовольствие кажется желанным, сир Марсий. Но не мне. Получать удовольствие от склонения воли другого человека в угоду собственным амбициям, мне кажется, может только человек с заниженной самооценкой. Я за свободу воли и выбора.
Вот теперь точно все уставились на неё. Даже Арман.
— Вот как! Признаться, вы меня удивили, юная сирра. Откуда проистекает столь глубокая философия в юной голове? — Делоне-старший весело и торжествующе обратился к присутствующим, хотя вопрос явно относился к Мари.
— Личный опыт, сир Марсий, и сожаления, — она заставила себя взять в руки столовые приборы, чтобы показать увлечённость едой.
— Вот так! Уделала! — засмеялся мужчина, сбрасывая напускную свирепость. — Ну, с этим сложно поспорить. Но я буду плохим хозяином, если ради диалога о высоких материях лишу вас полноценного ужина. И настаиваю на продолжении занимательной беседы после.
Двусмысленный диалог, который каждый из присутствующих за столом понял по-своему, завершился. Мари надеялась, что г-жа Делоне сможет в прозвучавших словах услышать извинения за поведение прежней Мариэль и обещание более не пытаться навредить Арману.
Сир Марсий разговорился с соседом справа и учителем, на время «забыв» о Мариэль и давая ей передышку.
После ужина все вернулись в гостиную, где произошло небольшое изменение. У одной из стены появилась импровизированная сцена — столик с проигрывателем и большие вазы с цветами по бокам.
Желание Сер’ддора порадовать присутствующих музыкой озвучил де Трасси. Концерт начался. Учитель исполнил несколько композиций разных тональностей, минорных, надо сказать, было на порядок больше мажорных. Получив бурю оваций от растроганных слушателей, кашлянул:
— А сейчас я приглашаю мою лучшую ученицу! — учитель протянул руку, приглашая к себе Люсиль. Взмах руки — из усилителя граммофона полилась музыка, и девушка запела.
У Люсиль был отличный голос, профессионально берущий ноты разных высот, и Мари поддалась очарованию, простив златовласке свои обиды. А когда, после её выступления поднялись мужчины, аплодируя и выкрикивая: «Бьян-фэ!» — Мари непроизвольно сделала то же самое, в порыве обожания. Как можно было тягаться с обаянием Люсиль и обвинять её в чём-либо? Тот, кто умел так петь проникновенно о чувствах, разве мог лгать и обманывать?
— Что ж, думаю, настало время, которое наши новобранцы ждут с особым нетерпением, — сир Марсий вновь взял бразды управления праздником в свои руки. — Позволим им в последний, я надеюсь, раз наиграться в детство. Отпустим их на волю. А нам, старикам, думаю, по душе придётся легаж под аккомпанемент марсалы, любезно переданной сиром Рафэлем…
— Благодарение Владычице, в конечном итоге мы свободны! — подхватывая Мари под руку, шепнула Люсиль. — Пойдём, я расскажу тебе новости, от которых ты сойдёшь с ума от счастья!
Четвёрка покинула гостиную, Арман привёл гостей в комнату, находящуюся неподалёку от гостиной со взрослыми. Люсиль усадила Мари рядом с собой и собралась было рассказывать новости, от которых подруга должна была потерять рассудок, но в комнате появился знакомый слуга, седовласый мужчина лет шестидесяти с перекинутым через руку ворохом чёрной ткани. Мари вспомнила его, это был воспитатель Армана, Вернер, привозивший господина к де Венеттам на комбат-де-бу.
Вернер отдал лёгкую ткань Арману, ею оказались мантии, и объявил:
— Сирра Элоиза устроила вам небольшое традиционное развлечение в честь праздника. В соседней комнате вас ожидает госпожа, готовая ответить на любые три вопроса каждого из вас.
Молодые люди переглянулись.
— Я тут не при чём! — Люсиль подняла обе руки и осторожно посмотрела на побледневшую Мари.
— Никто не при чём, — улыбнулся Арман. — Матушка действительно решила сегодня нас удивить, она предупредила меня об этом. Какой же Вечер горги без щекочущих нервы сюрпризов?
Антуан полез в карман, достал монету:
— Отлично, бросим жребий, кому идти первым. Потом составим маршрут. Эх, прощай моё детство! — он накинул на себя одну из чёрных мантий.
— Эйгель, — Арман встал рядом.
— Без проблем, блезон — мой.
Люсиль развела руки:
— Эйгель, конечно.
Все ждали выбора Мари, но она пожала плечами, не понимая, о чём идёт речь.
— Пусть тоже будет блезон, — Антуан подбросил монету.
Арман подставил руку, поймал монету и показал свидетелям:
— Блезон!
— Так, я — блезон, Мари — эйгель, — Антуан второй раз подбросил монету и озвучил результат. — Эйгель. Сестрица — ты первая!
Разыграли остальные ходы. Получилась следующая очередь: Мари, Люсиль, Антуан и Арман.
— Не пойду я никуда, не хочу! — Мари задвинулась поглубже в угол софы и скрестила руки.
Под натиском возбуждённых воплей сдалась. Но во второй раз на знакомые грабли она не наступит, не скажет ничего лишнего о себе. Перед тем, как слуга открыл дверь в соседнюю комнату, обернулась на троицу, облачившуюся в чёрные мантии. Ей замахали руками: «Иди, не бойся!»
Скрепя сердце, она вошла в тёмную комнату с единственным источником света — горевшей на столе свечой. За столом сидела женщина в мантии, похожей на ту, что принёс Вернер, слуга Армана.
— Подойди, дитя, ближе! — раздался знакомый голос.
Мариэль повиновалась, а когда присела на стул перед столиком, женщина откинула с головы капюшон:
— Слава Владычице, боялась, ты не приедешь! — Изель протянула руки через стол к Мари.