Как совершаются дела милосердия в этом городе? В безмолвии, как у нас, в Тибете, или о них говорят громко?
Редьярд Киплинг, «Ким»
Оливер расставил на спальном этаже антипортальные заглушки, как и в замке Делоне. Арман написал вечером коротко новости: сфера, на которую был записан разговор Лоуренса и арауканского посредника, нашлась невредимой и была передана Ленуару.
От инквизитора записки не возвращались. Мари сама устала думать о случившемся, поэтому после третьего неответа решила больше не писать, дать Анри прийти в себя.
О причине своего расстроенного вида по возвращении от Делоне не поведала даже Жанетте, зная её способность остро реагировать на подобные вещи и неспособность справляться с отражающимися на лице эмоциями. Потому что если матушка от дочери не узнает, то догадается по поведению её компаньонки.
Одно нестерпимо хотелось выяснить — что имел в виду Анри, когда спрашивал про видения во время слияния. Перед сном зашла к бабушке. Нана уже приготовила ту ко сну и удалилась помогать Иларии.
— … Это важно? — завершила Мари свой вопрос.
Тринилия, отложившая книгу при появлении внучки, притянула её руку к себе, ободряюще похлопала и погладила пальцами тыльную сторону ладони девушки:
— Конечно, важно. С помощью видений мы познаём суть, скрытую от нас.
— Но ты меня спрашивала об этом, а не объяснила. Почему?
Тринилия ответила вопросом на вопрос, улыбнувшись:
— Инквизитор твой, догадываюсь, интересовался? Раз задалась вопросом, теперь будешь думать. Нет секрета в этом. Камин и огонь — страсть, которую может тебе предложить твой знакомый. Человек он прожжённый в этом вопросе, но, да простит меня Владычица, верю ему — не испортит тебя.
— А липа? — нетерпеливо спросила Мари. Ленуар, и правда, пока казался открытой книгой, и бабушкина трактовка его мастерства поцелуя не удивила. — Я её представила, потому что у них родовое дерево такое было?
Почему имя не выговорилось, сама не знала. Бабушка широко улыбалась, раздумывала перед ответом. Мариэль вздохнула, прилегла рядом, потеснив заворчавшего абитата. Придвинула голову рядом с бабушкиной, рассеянно глядя в потолок, на который светильники и камин отбрасывали рваные движущиеся тени. Бабушкина рука обняла её, погладила по голове:
— Деревья, они ведь за землю держатся, общаются корнями между собой. Так и вы с Арманом выросли вместе, как два дерева в одном саду. Цветение — знак его невинности, любить только учится, страсти не поддавался, женщину не познал толком, другого я и не ждала от твоего видения.
— А если … если бы цветов не было, а вместо них липкины серёжки, зелёные? То, значит, уже влюбился?
— Сама порассуждай. Дерево отцвело, дало семена — готовится дать плоды, какими бы они ни были.
Девушка вздохнула глубоко. Расскажи бабушке всю правду — отругает, наверняка. И достанется тогда не только Мари, обязательно поедет и расскажет родителям Армана.
Как хорошо было под той липой! Видение получилось правдоподобное: Мари в первый раз показалось, будто она даже аромат чувствует, плывущий от мелких желтоватых соцветий. Так прекрасно было дерево, что она не удержалась — коснулась лицом цветочной гущи, пачкаясь в пыльце. Увидела себя со стороны и рассмеялась. А дерево потянулось к ней мягкой зеленью, нежно поглаживая, именно тогда Мари опомнилась. Коснулась ствола обеими ладошками и передала силу ментального дара дереву. Листья трогательно зашелестели, и тонкая ветка перед лицом немного выросла, сбрасывая соцветия.
— Кто придумал эти поцелуи, проверку магий на совместимость? — пробормотала она, вздыхая. — Почему нельзя это делать, когда уже можно жениться? Как жить три года, до полного совершеннолетия, если в голове постоянно свербят и свербят эти воспоминания?
Тринилия весело рассмеялась, прижав внучкину голову к себе и поцеловав в макушку:
— На то и расчёт — чтобы чувства прошли проверку временем.
— И как их проверить?
— Приносят обет чистоты, — Тринилия поглаживала внучку по спине. — С этого дня пара обязуется хранить друг другу верность и беречь друг друга. Мужчина заботится о чистоте своей возлюбленной, она — о его.
Девушка поднялась на локте и заглянула в добродушное лицо, обрамлённое гладкими чёрными с проседью локонами:
— Это значит, что они больше не будут целоваться?
— Лучше не делать этого: от поцелуев страсть только разгорается, а потушить сложно, останутся один на один с этим испытанием, потому что никто из посторонних не имеет права вмешиваться.
— А если только один приносит клятву — так бывает? Что тогда делает второй? — Тринилия молчала, задумавшись, и Мари снова опустила голову на подушку, устраиваясь поудобнее и закрывая глаза. Уснёт — подумаешь, бабушка не выгонит.
«От поцелуев страсть только разгорается», — верно бабушка сказала, точнее бы Мари и не описала то, что было сегодня. Стыдно было поначалу, а потом мысли все улетучились, осталась одна, сосредоточенная на прикосновениях.
Во второй раз Арман был немного другой — внутреннее пламя полыхнуло, кажется, моментально, от прикосновения к коже возле уха, даже во рту всё пересохло и кожа на губах натянулась, как земля в пустыне, готовая дать трещину. Язык облизывал губы, но те высыхали снова и снова. Пока он не заметил это. Перед глазами возникшая липа сбрасывала цветы, и ветер разбрасывал её медонос, оставляя на ветках растущие семена…
— Твой дедушка, когда влюбился в меня, принёс клятву. Он был старше меня на три года, уже закончил первую ступень, а тут я, вертихвостка-новобранец, — Тринилия засмеялась, — знай, и я покуролесила немало. Досталось твоему деду…
Сонное состояние Мариэль исчезло, она рот открыла, изумлённо выслушивая признания бабушки, на людях всегда сдержанной и ратующей за нравственную чистоту.
— Нет, ты не думай, — спохватилась она. — Понравился он мне сразу. На тренировках махал мечом, как Белый Воин, — заглядение! Лучше его на факультете, кажется, и не было… А я, после того как мы почувствовали полное слияние, шутила над ним, делала вид, что другие тоже нравятся. Тогда-то он и принял обет чистоты, отваживал всех моих ухажёров, не подозревая, что только так я могу чувствовать его рядом — через заботу…
Голос Тринилии дрогнул, глаза её заблестели.
— Почему он… ушёл? — едва не вылетело «бросил». Мари вовремя поправилась, чтобы не ранить чувства бабушки. — Вы разлюбили друг друга спустя двадцать лет? Матушка говорила, что он, возможно, погиб в рудниках Южной Сурьи. А ты всегда о нём говоришь, как о живом. Почему? Если он живой, то, значит, бросил тебя. А это разве не смерть?
Тринилия вытерла слёзы и сердито проговорила:
— Живой он, я чувствую, как если бы рядом был. А ты иди к себе, улеглась в платье, умничает…
Мари улыбнулась, чмокнула бабушку в щёку и слезла с кровати, по пути потрепав развалившегося сира Мату.
— Благостной ночи, бабушка, — пожелала, останавливаясь перед дверью. — Конечно, он жив, обязательно должен быть жив.
*****
Ночь прошла спокойно, делегаты Лоуренса если и были в замке, то никого не побеспокоили.
На следующий, шестой в последнем октагоне, день Илария запланировала благотворительность. После завтрака уселись в одни сани: Илария, Мариэль, Антуан и сир Рафэль за возницу. Вторые были завалены мешками с продуктами, горшочками с маслом и сиропом, сдоба тётушки Гато, запахом свёдшей с ума всех обитателей замка, отрезы ткани и прочая мелочь для детишек.
Из слуг хотели взять с собой расторопную Жанетту для помощи в достань-подай, но той срочно понадобилось ехать в Лабасс, чтобы забрать вещи, переданные братом для починки. Мариэль отвергла предложение Антуана взять другую девушку:
— Сами справимся!
И они таскали подарки, умиляя лумеров семейным единством. В одном из домов ждали лекаря: мальчишка лет двенадцати захворал, травы не помогали. Антуан шепнул, заметив, что сестра собирается подойти к больному: «Не ходи, он похож на заразного». «Сам ты заразный», — огрызнулась сестра и присела на край кровати. Взяла мальчишку за руку, скрестив пальцы его со своими и плотно прижимая ладони, свою, горячую, — к его, ледяной, как вода из Волчьего Логова. Вторую руку положила на худую костистую грудь.
Свет незамедлительно хлынул от сердца в ладони, согревая, а когда Мариэль закончила — мальчишечья ладонь потеплела, её хозяин вздохнул, не просыпаясь.
— Ты его лечила менталкой? — поинтересовался скептически Антуан, когда окончательно распрощались с хозяевами. — Приказала выздороветь?
— Как угадал? — Мариэль подмигнула.
Оставшиеся полдня посвятила лошадям. Джером учил надевать упряжь, в качестве экзамена Мари самостоятельно седлала Мечту, почти идеально затянув подпруги — сил чуть-чуть не хватило. После Джером составил компанию на прогулке. Доехали до Ирминсуля, здесь Мари спешилась, сняла седло и упряжь с кобылки, отпустила ту кувыркаться в снегу. Затем снова без помощи конюха, но под его бдительным контролем седлала Мечту. Когда в начинающихся сумерках вернулись домой, Мари завела матушкину драгоценность в стойло, закрепила урок, а после ещё и вытерла золотистую красавицу, расчесала ей волосы и дала корма.
— Ну вот, профессию конюха я почти освоила, — откидывая выбившийся локон со лба тыльной стороной руки, остро пахнущей лошадью, пошутила Мари. — Осталось научиться убирать навоз.
— Не знаю, зачем вам это нужно, сирра Мариэль, но я восхищён вашим упорством, — впервые за две недели внешне суровый мужчина поклонился уважительно.
Тело ныло от усталости, девушка поднималась по лестнице, мечтая о лохани с горячей водой и мылом. Из-за угла вылетел Антуан, принюхался:
— День удался? — посмеялся, боясь приблизиться к испачканной сестре, наставившей на него растопыренные руки. — Не опаздывай к ужину. После него, это по секрету, будут сюрпризы. Бабушка приготовила дедушкин подарок. Понимаеш-ш-шь, о чём я?
Сир Рэймонд, муж Тринилии, незадолго до своего исчезновения оставил несколько вещей супруге, в том числе небольшой ящик-шкатулку, предназначенный для внука на его совершеннолетие. Что находилось в том ящике, никто не знал: тот был запечатан магией, и должен был быть открыт только наследником — внуком. День настал, и радость Антуана была понятна.
Мариэль ускорила шаг, действительно, ради этого события нужно было поторапливаться. Вошла в свою спальню, на ходу снимая верхнюю одежду для верховой езды, и резко остановилась, заметив на кровати разбросанные предметы, знакомые из московской жизни. Тетрадь, ручка, три конфеты, самые Машины любимые, — апельсины в шоколаде, и три нано-мандарина.
Вестник передавал привет от мамы. Либо Некромант пытался выпросить прощение.
*****
Несмотря на все усилия, ящик с секретным подарком не открылся, и Антуан впал в убийственное расстройство. На грубую попытку «случайно» взломать потайной замок последовал разряд, отбивший желание состязаться с сохранившейся дедушкиной магией.
— Милый, должно быть, не настало время, — погладила его Илария по спине и привела несколько случаев, похожих на сегодняшний.
Рафэль вместо слов утешений подарил сыну оружие — арнаахальский нгерис, кинжал с ассиметричным клинком, и это подсластило осадок.
Мариэль досталось украшение супруги Старшего Основателя, от которого пошёл род де Венеттов. Девушка изобразила на лице радость и вернула коробку с просьбой хранить драгоценный дар предков в семейном сейфе. Даже не догадалась покрасоваться перед зеркалом, пока Илария не подсказала. Тринилия недоумевала: что с внуками не так? Один открыть ящик не может, вторая равнодушна к украшениям.
В завершении вечера Антуан подхватил ящик, который ему разрешили забрать к себе, чтобы проверять каждый день, и по дороге ненароком тряс его, пытаясь по звукам определить содержимое загадочного подарочного футляра.
Насыщенный событиями день, в конечном итоге, закончился. По дороге в комнату Жанетта развлекала рассеянную хозяйку историями, случившимися в прошлые октагоны, правда, не такими яркими и сумасшедшими.
— Смотри, энджел! — переступая порог, Мари сразу услышала тихое постукивание о стекло. — О, бедолага!
Замёрзшая в ожидании птица позволила взять себя в руки, не в силах влететь в приоткрывшееся окно. К лапке была привязана лаконичная записка: «Оно готово. Жду». Зелье из измельчённых листьев Ирминсуля ждало Мари, только был ли теперь от него прок, раз Арман всё вспомнил?
— Всё равно поеду, предупреди Джерома, выеду затемно, чтобы успеть до завтрака, — поколебавшись немного, решила Мариэль. — И надо приготовить что-нибудь для Изель, выпроси у тётушки Гато вкусное.
Птица отогрелась, вопросительно подождала, не привяжут ли к ней ответ, и тревожно забилась у окна — её выпустили. Обсудив побочные вопросы, вернулись к главной теме — отъезду в Лапеш.
— Как представлю вас без этой красоты, сердце моё заходится, госпожа, — Жанетта расчёсывала волосы Мариэль, с искренним сожалением перебирая струящиеся по пальцам локоны.
— Сегодня останься, пожалуйста, со мной, — Мариэль задумчиво осушила кубок с водой, прислушиваясь к ощущениям неубиваемой жажды. — Поможешь кое-что проверить.
Предыдущую ночь она кое-как уснула в личине арауканского шпиона, чтобы проверить, не слазит ли она во время сна. Утром в зеркале отображалось то же серое лицо с незапоминаемыми чертами лица, но хотелось уверенности.
Очередное поручение поначалу позабавило Жанетту, в краску вогнало много позже. После купальни Мари надела мужские подштанники и тонкую нижнюю рубаху, купленные субреткой в Лабассе вместе с другими вещами.
— В Люмерии срочно надо изобрести резинку и трусы-плавки, — возмущалась Мари, завязывая тканевую верёвку, протянутую в поясе штанов. — И что, мужчины в этом спят?
— Мой брат точно. Что такое «резинка» и … как?..
Начиная медленную трансформацию с укорачивания волос, она рассеянно пообещала:
— Я тебе как будущей белошвейке столько идей подарю…
Добавлять мужской личине возраста не стала: по меньшей мере странно, когда совершеннолетний мужик не умеет орудовать мечом, а юному лумеру с внезапно проснувшимся даром это было бы простительно. Хотелось загорелой кожи, но, опять же, чтобы снизить риск разоблачения в момент форс-мажора, а так же для поддержания легенды парня, жившего в Нортоне, пришлось оставить родной белый цвет, как у всех северян.
Удлинила лицо, обозначив скулы и подбородок. Добавила лёгкого пушка над губой и на подбородке, какой видела у Антуана. Нос удлинила и сделала более широким, бессознательно рисуя Армановскую лёгкую горбинку. Поправила причёску, обратив на неё внимание Жанетты: «Потом сострижёшь мне волосы точно так же, хорошо?» — и взялась за глаза и рот.
Подгустевшие брови опустила, утяжеляя верхнее веко, густые ресницы оставила. Рот получился несколько чувственным для юноши, но Жанетта одобрила:
— Вы такая… такой красавчик! Юный и милый, — восхитилась результатом, подняла руки, чтобы обнять, и опустила, — и вы меня пугаете…
— Хочешь обнять? — меняя свой голос на баритон, Мари повернула голову и задорно рассмеялась, увидев смущение на лице субретки. — Шучу. Если суждено провести в мужском теле много времени, то я хотя бы не должна вздрагивать каждый раз, когда придётся смотреться в зеркало.
— Это вы правы. Но если вас не смутит внимание к вам девушек, то…
— Не смутит. Я принесу обет чистоты и нарисую себе руну на весь лоб, чтобы никто не смел приближаться. Кроме тебя, сестричка, — Мариэль засмеялась, приобнимая Жанетту, та машинально ударила кулачком по плечу лже-юношу и ахнула: «Простите, госпожа!» — но вызвала очередной взрыв смеха, оборванный внезапно. Мужской голос за её дверью мог подслушать кто угодно.
Накинула шатёр безмолвия, предварительно отправив Жанетту посмотреть, нет ли кого в коридоре с удивлённым лицом и длинными ушами. Всё было благополучно, ибо за день устали все, кроме Тринилии, но и та рано ложилась спать, припозднившись сегодня из-за семейного торжества.
Усмирив бессознательное желание шутить, Мари вылила в кубок остатки воды из кувшина, второго за сегодня. Грешила на острую подливку тётушки Гато, поданную к мясному пирогу в обед, но, задумавшись, вспомнила, что ещё с утра будто пустыня во рту образовалась. На прогулке с Джеромом, пока Мечта кувыркалась в сугробах, смахнула верхний слой снега, добравшись до чистого, и лизнула с ладони, млея от талого привкуса.
Жанетта взяла пустой кувшин и пообещала скоро вернуться. Не дожидаясь её, Мари тем временем самостоятельно надела верхнюю одежду, желая познакомиться с окончательным образом. Организм, вымотанный поездками, упражнениями на конюшне и тратой резерва на заболевшего мальчишку, требовал здорового и длительного сна. Зевнула и потёрла глаза. Последний раз покрутилась перед зеркалом и медленно начала расстёгивать пуговицы на короткой, доходящей до бёдер, шерстяной котте*, меняя попеременно цвет глаз.
Пальцы задумавшейся Мариэль замерли на четвёртой пуговице. Многоликая — так называют лумеры Белую Владычицу. Среди прочитанных Канонов был упоминающий испытание одного из Старших основателей.
Говорилось в нём так: «Владычица пришла к нему в образе юной девы…» Метаморфность, не зависящая от основного резерва, от настроения, похоже, была естественным состоянием Владычицы. И она, возможно, приняла для древних лумерян привлекательный образ по той же причине, что и сейчас Мариэль создавала своего милого голема. А ведь Владычица могла бы быть и мужского пола, только об этом никто не знал…
Юноша в зеркале прикрыл глаза, глубоко вздохнул, расслабляя тело, разум и отпуская свет Владычицы на свободу. Стоял неподвижно, пока не почувствовал: изменения завершились. Открыл глаза — и отпрянул невольно. Тёмные волосы и брови побелели до цвета свежевыпавшего снега, а светло-серая с лёгким зеленоватым отливом радужка глаз теперь напоминала ледяные глыбы, окаймляющие чашу Волчьего логова. Так ведь и Хранитель королевского Ирминсуля, вспомнилось, тоже был беловолосым, с бесцветными глазами, словно выгоревшими от света Ирминсуля, невидимого обывателю.
Звон у двери принудил вздрогнуть и испуганно обернуться на звук. На полу валялся кувшин с вытекающей водой, а над ним возвышалась Жанетта, прижимая ладони к груди.
— Разрешите представиться, — юноша с улыбкой поклонился, — Мар… ой…
Шлёпнул ладонью по лбу:
— Рене! Мне надо привыкнуть к новому имени.
— Ма-рой Ре-не, — ошеломлённо прошептала Жанетта, — госпожа, вы похожи на птиц Владычицы. Такая же, то есть, такой же беленький и нежный.
— На энджелов? — юноша обернулся к отражению. — Да будет так. Пусть напоминание Владычицы пребудет со мной как тот свет, которым она наградила меня. Я должна оправдать её доверие.
Новоявленный Рене Марой зевнул. Сил на то, чтобы утешать Жанетту, испытывающую целую гамму чувств, ни капли не осталось. И в последний раз присмотрелся к отражению. Белые ресницы, брови и волосы потемнели, убирая столь пугающий эффект альбиноса и окрашиваясь в более естественный вид.
— Так лучше, Жанни? — устало обратился к девушке, высушивающей край ковра протянутыми над ним ладошками. Та кивнула, розовая от усилий. — Ты тоже устала. Прости, я тебя ещё и бессонной ночью загрузила. Брось эту лужу, шархал с ней. Я уже столько воды выпила, что ночной заплыв мне обеспечен. Потерплю до утра — не помру.
Субретка помотала головой, продолжая сидеть на корточках и стесняясь поднять взгляд. Юноша подошёл к ней и силой поднял за руку:
— Эй, Жанни! Это же я! Хочешь, верну, как было? — светло-серые глаза заглянули в карие.
Жанетта энергично замотала головой:
— Простите, госпожа… Я привыкну! Но… я в кресле посижу.
Юноша рассердился:
— Ещё чего! Ты тоже имеешь право отдыхать. Давай, без лишних разговоров туши свет и ничего не знаю. Чем быстрей усну, тем тебе легче будет. Я тебе помогу немного.
Новоявленный Рене Марой залез в кровать, отодвинулся на один край, откинул одеяло с противоположного и похлопал рядом рукой. На несколько минут пришлось сбросить личину, чтобы Жанетта успокоилась, сняла верхнее платье и забралась под одеяло. Госпожа протянула руку, касаясь руки субретки, и отдала немного силы, чтобы поддержать. Через минуту на месте Мариэль лежал светловолосый юноша с безмятежным выражением лица и закрытыми глазами:
— Я снова Рене? — пробормотал он сонно.
— Да, госпожа, — шёпотом ответила Жанетта.
— Хорошо. Благостной тебе ночи, Жанни. Спасибо, что помогаешь.
На ответное пожелание юноша промычал и вскоре ровно засопел. Жанетта приподнялась на локте, осмотрела юношу, заметила, что его один бок не прикрыт тёплым покрывалом, укрыла получше, подтыкая под спящего. Долго потом лежала в темноте, разглядывая безмятежное лицо. «Я за вас, госпожа, жизнь отдам!» — подумала, умиляясь своим чувствам.
*котта — туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами. Длина определяется социальным статусом.