Сильный удар по ребрам вырвал меня ох объятий Морфея.
- Пакуль гэты гультай валяцца тут будзе? – произнес явно сердитый мужской голос
- Ён не гультай, проста у непрытомнасци ад захаплення ад з'яулення цара– ответил тихий и какой-то испуганный голос, но уже женский.
- Да заутра не ачухаецца - адаслаць у вёску. Дармаеды мне и на дуль не патрэбныя.
Я открыл глаза. Вместо своей скромной спальни с траходромом я увидел тесную темную бревенчатую клетушку, и обнаружил, что лежу на полу, точнее на какой-то вонючей шкуре, валяющейся в углу клетушки.
- Где я?
Вместо ответа какая-то неопрятная старуха подошла и пнула меня ногой в бок. Потом, отвернувшись, пробормотала:
- Уставай, скацина, з-за цябе баярын усим прасрацца дау – и, выйдя с этими словами из клетухи, громко хлопнула дверью.
В общем, кто кому чего дал, я понял – но вопрос, где я оказался, остался не раскрытым. Тем не менее я решил последовать совету старухи и встать: организм настойчиво рекомендовал мне сделать это как можно быстрее. Я сделал необходимые движения...
Еще в процессе вставания смутные сомнения начали меня охватывать. Когда же я до конца встал и увидел, что пол каморки гораздо ближе, чем я ожидал, сомнения меня охватили окончательно. Чтобы их рассеять, я провел быструю ревизию – и они рассеялись. Руки были не мои, гораздо меньше, ноги были тоже не мои – гораздо тоньше. Одет я был лишь в какую-то длинную рубаху из вероятно льняной ткани, но отвратительного качества , а моя мужская гордость на вид соответствовала возрасту обладателя лет десяти всего.
Я понял, что мой разум, мой могучий интеллект каким-то образом переместился в детское тело, чему я даже обрадовался – врачи обещали моему предыдущему организму, изрядно подточенному излишествами нехорошими, максимум года два. Но вот это детское тело, судя по окружающей действительности (я уже выскочил из каморки), пребывало где-то в дремучей старине.
Хорошо что хоть разговаривали тут на языке, напоминавшем русский – отдельные слова и даже предложения (при условии наличия ненормативной лексики в них) я в общем-то понимал. Но что мне надлежало делать дальше для процветания я пока не придумал.
Какой-то мужик заорал мне:
- Ачухауся? працаваць идзи!
- Дай пассаць спачатку спакойна – машинально ответил я. Это хорошо, похоже кое-какие знания от предыдущего обладателя этого тела мне передались. А то было бы очень печально изучать этот язык, находясь в теле зависимого он окружающих мальца. Боюсь, что окружающие приписали бы «потерю речи» козням каких-нибудь нечистых сил и принялись бы изгонять из меня нечистого способами, несовместимыми с существованием в теле достаточно разумной жизни. Или даже любой жизни – про инквизицию я уже читал.
Но если базовые языковые навыки у меня остались (или появились), и даже отхожее место (удивительно чистое, к моему удивлению) я нашел самостоятельно, то вот рабочие навыки мне явно не передались. Когда я оделся, меня отправили топить печь - и кроме дыма мне из печи ничего извлечь не удалось. Когда же я не понял, как чистить хозяйский (боярский, судя по предыдущим разговорам) кафтан, мне пришлось понять что жизнь в молодом, но неумелом теле возможно и не будет длиннее прежнего предела, но наверняка окажется более мучительной. По приказу даже не боярина (его я так и не увидел), а какого-то тупого мужика-управляющего меня вечером выпороли на конюшне, а утром уже, в полном соответствии с ранее слышанной угрозой, отослали в деревню. Причем верст двадцать до деревни мне пришлось идти пешком - на телеге ехал весьма сердитый мужик, при попытке влезть в которую он равнодушно стегал меня кнутом.
Меня! Одного из наиболее успешных россиянских бизнесменов - кнутом! Ну ты у меня еще дождешься! И почти всю дорогу, которая длилась с рассвета почти до самого заката, я строил планы собственного возвышения, обогащения и последующего воспитания данного представителя местного пейзанского населения. Впрочем, планы - планами, а для начала хорошо бы уточнить, а в когда и куда я все-таки попал.
Как попал - я уже сообразил. Не иначе эта стерва нанюхалась сильно больше нормы и исполнила свою традиционную угрозу, о которой все ее многочисленные любовники давно знали, но не верили: удушить парня в постели. Ну, видимо моя неприкаянная душа и покинула бренное тело досрочно. А то, что попала не в рай - то уж как получилось. Больше на эту тему я решил не заморачиваться - все равно исходных данных для уточнения нет.
Но вот куда она попала - уточнить следовало.
- Эй, мужик, а какой нынче год?
- Ну это, неплохой. Снегу ить много, пашеничка взрастет. И репа уродиться должна.
- А где мы?
- На дороге, в вёску идем.
- А как город-то называется ближайший?
- А какой ближайший-то?
- Ну, где боярин живет.
- Тула.
- Ну, слава Богу! А царя-то как звать, ты знаешь?
- Да кто ж не знает-то!
- Ну как?
- Что — как?
- Как царя-то зовут?
- Кто зовет?
- Ну ты.
- Царь.
- А имя у него есть?
- Конечно есть, как не быть. Царь же, не басурманин какой!
- Ну и какое у него имя?
- Иван у него имя!
- А какой Иван? Много царей с таким именем было
- Как - много? Он один царь.
- Ну а раньше цари были, тоже Иванами звали - или нет?
- Раньше - царей не было. Вот уж точно, совсем разума ты лишился! Ну ничё, в вёску приедем, ума тебе вложат!
Интересно, как это - раньше царей не было. А кто был?
- А раньше кто был?
- Князья были!
- А сейчас что, князей нет?
- И сейчас есть. А теперь и царь есть! Что ты такой балбатливый? Памаучи, не мешай ехать! - и мужик замолчал, больше на мои вопросы не реагируя.
Ладно, допустим. Раньше царей не было, а теперь появился. Кто у нас первый царь? Если мне склероз не изменяет, Иван IV, он же - Грозный. Появился он вот-вот, поскольку я как бы от появления царя и впал в бессознательное состояние. А это получается у нас 1546 год. Сейчас, по погоде судя, ранняя весна если не конец зимы, как раз до Тулы новость о венчании Ивана на царство поспеть должна. Так что будем считать, что со временем определились. И с местом понятно. А вот делать-то что?
Вёска была большая, о семи дворах. Через неделю я выяснил и свой статус в деревне. Оказалось, что меня отдали в услужение боярину родители прошлой осенью, но вот к весне возвращать меня стало некому: осиротел после набега татар. Поэтому отправили меня не по месту прежнего жительства, а в первую же деревню, откуда возчик с продуктами заехал на боярский двор. Да и двор тот был не в Туле, а просто еще в одном селе, боярину принадлежавшем. В деревню же меня направили по принципу "вдруг кому и сгодится", в смысле не сгодится - так и хрен с ним, не жалко.
Крестьяне были тут довольно многодетными и лишний десятилетний пацан (возраст я угадал) крестьянам был никому не нужен. Но деревенский кузнец, бобыль, меня к себе на работу взял. Работы было много - и тяжелой. Зато хоть кормил он меня — хотя и очень скупо. Ничего, работы я не боюсь - вот сколько глоток перегрыз в свое время! Фигурально, конечно - но все равно трудно было! Так что трудности меня не пугали.
Основная работа состояла в выплавке железа из болотной руды. Как я понял, эта самая руда - нарастающие на корнях растений куски ржавчины и прочей дряни, у кузнеца в сарае ее (вместе с корнями) лежала большая куча. Впрочем, он мне показал и яму на поляне у края болота, где этой ржавчины можно было накопать сколько угодно - было бы желание. Однако копал я не руду, а глину. Из глины лепил во дворе кузницы печи-домницы, высотой около метра. Когда печь просыхала - для чего в ней постоянно горел небольшой костерчик - она наполнялась углем, нажженным из огромного количества дров, переслоенным болотной рудой, и я возводил над домницей глиняную же трубу метра два высотой, которая уже сохла сама по себе где-то с неделю.
Уголь жечь было тоже моей обязанностью, кузнец сам лишь печь заряжал.
Когда домница полностью просыхала, кузнец ее торжественно (с молитвами и песнями) разжигал и отправлялся спать: таинство обычно свершалось до полудня. Примерно часа через четыре домница прогорала, и я ее разламывал небольшим ломиком. После чего кузнец доставал из развалин кусок железа с полпуда весом и уносил его в кузницу ковать. До сумерек он это железо ковал, я же все это время качал меха. И в результате получался кусов кованного железа весом килограмм в пять-шесть. На следующее утро я убирал обломки старой домницы и приступал к строительству новой. Всего же во дворе постоянно в разной стадии готовности стояли семь-восемь домниц, и в неделю мы добывали килограмм десять-двенадцать железа. В принципе - неплохо. Плохо то, что боярин забирал полтора пуда железа в месяц себе.
Целых два месяца забирал. Но в середине мая (я все-таки и с месяцами уже разобрался) приехали боярские служивые людишки и кузнеца забрали с собой: в Туле у боярина старый кузнец помер вроде. Кузнец, в свою очередь, забрал с собой весь немудреный инструмент, включая наковальню и меха, и я остался в деревне один в пустом доме кузнеца. Который теперь стал моим домом.
Хорошо иметь домик в деревне! Еще лучше, когда кроме домика имеется еще хоть что-нибудь. У меня что-нибудь все-таки было: железный ножик, с лезвием сантиметров пятнадцать - подарок кузнеца, кованый железный крючок для рыбной ловли - я его сам отковал, небольшой топорик (кузнец его не взял - лезвие наполовину отколото, а починить он его не успел). Еще была леска, сплетенная из конского волоса - подарок девчонки-соседки. Ну и одежа, что на мне, включая тулупчик, в котором я в деревню и приехал. Да, еще в доме была печка и лавка. И при печке - глиняный котелок литра на три с отбитым краем. Плюс - мешок (один, почти полный) с репой. Всё.
После того, как кузнец уехал, я пошел на речку и наловил рыбы. Картошечки бы еще - да нету. Не завезли ее еще в Европу-то. Хотя могли бы и поспешить. Рыбу сварил и съел. Ложкой деревянной, которую вырезал пока рыба варилась. Не всю - много наловил. Пока ел - много думал.
Единственное, чего у меня в достатке - это дерево. Лес - он общий, главное - засеку не трогать, прочее же - каждому по потребности. Кузнец (самое смешное, что имени его я так и не узнал) леса натаскал во двор очень много - потребности большие. И мужики ему активно помогали, так как "железный оброк" на всю деревню наложен был. Так что дров была куча с дом размером, если не больше. Правда дрова не пиленые, просто бревна навалены. Но и то хорошо.
Так что подкрепившись наточил я топорик и приступил к изготовлению задуманного. Благо было из чего.
Крестьяне на меня внимания практически не обращали - некогда им было, все на полях были заняты. Я же на рассвете бежал на реку, чуть позже - хватался за нож или топор. С голоду не помирал - рыбы было много. Да и рыбного клея наварил достаточно. Самым сложным в моей первоначальной задумке было изготовление двух колес, но, склеив вытесанные топором и буквально вылизанные ножом березовые доски я получил вполне приличные заготовки, которые вскоре стали вполне даже круглыми колесами. Еще пара дней героических усилий - и у меня получился токарный станочек с ножным приводом. Для смазки осей я нагнал из коры той же березы дегтя - и приступил к следующему этапу технического перевооружения.
Благодаря станочку за три дня я изготовил самые сложные детали будущего механизма - дубовые шестерни. Потом еще неделю делал десяток дубовых же подшипников. Затем - занялся строительными работами, и к концу июня во дворе кузницы вознесся ветряк, который крутил плохонькую, но вполне достаточную для моих нужд турбину. Утром следующего дня я разжег загруженную еще кузнецом домницу, после обеда вытащил из нее кусок губчатого железа, сначала отковал из него обухом топора небольшой железный стержень-пробойник, и к вечеру выковал себе небольшой молот, килограмма на полтора весом. Не кузнечный, конечно - по весу, но мне в самый раз будет. Отковал я его не на наковальне - за неимением оной, а на большом валуне, который с трудом допёр до кузницы. Но - лиха беда начало! Готовых печей было шесть, три уже были загружены, так что в следующие два дня я наконец выковал себе (расколов три валуна в процессе работы) кривенькую, но все-таки железную наковаленку весом около пуда.
На следующий день заправил три оставшиеся печи, глиняными трубами подвел к ним воздуходувку и безо всяких дополнительных ухищрений за два часа получил три полупудовых железных крицы. Сразу скажу - выкованный мною серп получился довольно кривенький, зубцы на нем я вообще топором нарубал. Но я этот серп положил в довольно герметичную глиняную плошку, заполненную углем, и сутки цементировал. Пока шла цементация, я отковал и косу - небольшую, но на вид вполне себе приличную.
Сосед-крестьянин, который увидел, с какой скоростью косой косится трава на сено, пришел в неописуемый восторг. Такой, что с пятого июля я наконец стал есть соленую кашу! Честно говоря, я уже и забывать стал, насколько подсоленная пища вкуснее просто вареной без соли рыбы.
У меня появился и помощник, точнее помощница - та самая девчонка, которая мне леску подарила. Было ей лет пятнадцать, Сойкой ее звали, и была она уже вдовой - муж ее погиб при набеге татар год назад. Не сказать что была она богатырский статей, но молотом стучала всяко посильнее меня. Впрочем, "за косу" все мужики в веске с удовольствием махали молотом: сена надо было на зиму много запасти, а руками много травы не нарвать. Кос оказывается еще вообще тут не существовало, траву косили либо ножами, либо серпами (у кого они были - а в вёске ни у кого и не было), либо просто руками рвали.
Кос я с мужиками наковал два десятка, и с двумя мужиками и помощницей отправился в Тулу на рынок. До Тулы было пятьдесят верст по дороге или сто десять по реке. Река, кстати, называлась Упа. Но поехали по дороге: быстрее. А я - спешил.
В Туле продали дюжину кос. Мужики обогатились безмерно. За одну косу давали четыре здоровенных мешка пшеницы, но мы взяли просом: его давали по шесть мешков, а кашу варить удобнее. Впрочем, в результате обогатились мы на двадцать четыре мешка, одну лошадь, один напильник и одно сверло миллиметров десяти. Интересным оказалось то, что "за торг" мы ничего не платили: торговую пошлину тут только с купцов брали, за "постоянное место", и только с торговавших за деньги. С тех же, кто меной занимается, ничего и не брали. Второе, что меня удивило - большое число татар на торгу. Однако мужики объяснили: граница же, Тульская засека. Пока войны нет, народ с обеих сторон в город торговать ездит.
А город ничего так, красивый. И Кремль, на Московский чем-то похож. Мне понравился. И купцы - честные. Один долго к косам приценялся, но покупать не стал, сказал что у него сейчас товара не хватит косу оплатить. Но если мы снова встретим тех, кто нам эти косы продал (происхождение кос мы рекламировать не стали), то он за пять кос через месяц двух коров дойных отдаст. Учтем, коровки нам не помешают.
На выезде из города мы были остановлены стрельцами.
- Боярин вас желает видеть!
Я хотел было заикнуться, что мы-то его видеть как раз не желаем и вообще спешим, но, взглянув на спутников, понял, что ни они, ни стрельцы меня точно не поймут. Впрочем, стрельцы именно сопровождали нас к боярину, а не конвоировали.
Боярин Шумской оказался низеньким толстым человечком лет, по виду, сорока с небольшим. Сидел он по простому, на крыльце, а перед ним лежали три косы и несколько топоров.
- Ну и где вы взяли эти топоры и эти, как их... косы, вот!
- Дык вот Димка отковал – немедленно ответил Пантелей, староста нашей вёски. Вот он — и показал на меня пальцем.
Боярин крайне недоверчиво посмотрел на меня, хмыкнул и задал второй вопрос:
- А железо где взяли?
- Так вот он же и сварил железо-то – снова показал на меня Пантелей.
- А кто ему помогал?
- Да никто! Хотя вон Сойка помогала, рыбу ему варила. – Он помолчал пару секунд и продолжил, не смея врать боярину – Ну и мужики ему ковать помогали. Но не за так, за ножи помогали, за косы! – добавил он, видимо считая что за «бесплатную» помощь он может получить порицание.
- Какие ножи?
Пантелей вытащил спрятанный за онучей нож и протянул боярину. Тот посмотрел, пощелкал по лезвию ногтем и сказал:
- Нож – себе забираю! Для государева дела! – и кинул Пантелею пару копеек. Вообще-то за одну копейку на торгу можно было два ножа купить, но ножа обыкновенных. Но тут Пантелей, набравшись храбрости (или жадности) сурово сказал:
- Две копейки за такой нож – мало! И десяти мало будет!
- И почему?
Пантелей взял из рук боярина нож, с сильным нажимом провел острием лезвия по лежащему перед боярином топору, оглянувшись, поднял с земли полешко толщиной сантиметров в пять и, поднатужившись, одним резом полешко переполовинил. Боярин осторожно взял нож из его рук и еще раз очень внимательно оглядел его. Проверил пальцем остроту лезвия, подумал немного. Сказал «ждите тут», поднялся и ушел внутрь своего терема. Через минут пять он вышел, протянул Пантелею серебряный талер, сказал одному из стрельцов:
- Проводишь его на торг, пусть поменяют ему на копейки и полушки, да без обману! А ты – он повернулся и показал пальцем на меня – поедешь со мной! Нынче же! Собирайтесь, мальцу тоже коня привести! – крикнул он стрельцам, стоящим в отдалении. – В Москву сейчас же едем!
В Москву мы выехали через час. Меня даже не спросили, умею ли я верхом ездить. И жестоко за это поплатились. Хотя правильнее было бы сказать, что поплатился как раз я: выяснив, что на лошади я держусь не лучше мешка с сеном, меня действительно просто засунули в мешок, который повесил за плечами один из стрельцов. Время от времени стрельцы менялись, я же покидал мешок лишь тогда, когда грозил стрельцам обмочиться прямо в мешке им на спину. И не сказать, что мой трюк удавался часто.
Чего-то мне резко расхотелось становиться боярином. Чувствуется, что подобные скачки – сто верст за пять часов – для бояр входит в обязательную программу и исполняются по меньшей мере дважды в месяц: ни стрельцы, ни сам боярин не выглядели уставшими когда уже в сумерках мы подъехали к Кремлю. Стрельцы вытащили меня из мешка и понесли за боярином, сам я уже передвигаться не мог.
Просты нынче нравы – через пять минут мы оказались перед царем, без никакого специального доклада. Правда стрелец перед дверями комнаты, в которую мы вошли, поинтересовался, по какому делу собственно. И ответ «по государеву» его вполне удовлетворил.
Царь оказался молодым парнишкой лет шестнадцати от роду. Честно говоря, я просто знал, что ему шестнадцать – но хочу лишь отметить, что выглядел он соответственно. Однако был он царем не только «по должности». Когда боярин ему что-то тихонько порассказал на ухо, Иван Васильевич повернулся ко мне и спросил:
- А ты кто будешь?
- Дмитрий Саквояжев меня зовут.
- Так уж и Саквояжев? И какого же ты роду боярин? Не слыхал я про таких...
Да уж, прокололся я. Фамилии-то тут одни бояре и носили. Но отступать-то некуда, позади Москва! И впереди Москва, и по боками. Так что будем позиционно обороняться.
- Саквояжевы из франкских баронов, что в британской колонии Канаде в Новом Свете обосновались. Мать моя - русская, да и сам я православный, а стало быть , тоже русский. Но волею Господа я один и остался, да и то злыми людьми разорен по малости и незнанию финансов, вот и бедствую.
- You say British. Do you?
- Yes, Your majesty, British colony Canada, to be exact.
- Your smalltalk sounds strange… but it’s good enough to understand. Do you have any other proof of your nobility?
- Послушай, Величество, ты хоть в своих землях, хоть где – встречал мальчонку десятилетнего, кто такой нож, или топор, или хоть косу сковать может? Я про качество говорю. У нас такой секрет каждому не доверят, только членам семьи. Не знаю, может на Руси каждому такие секреты рассказывают?
- Да уж, пожалуй что ты и прав. Если боярин правду сказал, а врать он не приучен, клинок твой по цене серебра на вес стоит, а то и поболее. Но ты их просто холопам делал, и не один. То есть тебе их делать и несложно, и недорого. Сколько же ты таких сделать-то можешь? Война у меня грядет, как обычно, оружие хорошее не помешает. Но не помешает, если оно у меня, а не у врагов. Что скажешь?
- А чего говорить-то? Я – тут, говорю, как слышишь, по-русски, православный, хвала матушке. На Руси и делать буду что умею, во славу оную. Могу и сам делать, вон, мужики мне помогают по возможности. А еще помощников дашь – много чего хорошего сделать смогу. Только одно скажу: пока лучше делать все там, где я уже делал. Там я и руду знаю, и прочее иное.
- Это радует. Ладно, езжай обратно в вёску свою. Теперь она тебе на кормление отдана. Людишек - дам, но и охрану дам. А через месяц ты мне такого качества десять бердышей привезешь, поговорим и о боярстве твоем.
- Нет, царь, так дело не пойдет. Мне не веска нужна, а все земли вокруг вески на двадцать верст. Не села, не людишки, которые уже под кем-то ходят, а земли непользованные, копать оттуда что надо и строить что потребуется. Это - раз. Два - приеду я к тебе не через месяц, а через шесть. И не десять бердышей привезу, а сотню, а то и больше. Для производства многое построить нужно, быстрее не успеть. А без того хороший я только нож сделаю, бердыш не получится. Соглашайся, не пожалеешь!
- Ну, как скажешь. Но от охраны не отказывайся, шлю с тобой полдюжины стрельцов. Езжай, встретимся в конце зимы.
В зиму веска ушла с дюжиной коров (половина, правда, стрелецкие были), дюжиной овец, тремя поросятами (редко тут свиней пока держали, да и от диких они мало отличались), двумя дюжинами огромных стогов сена. В каждом доме появилось и по паре-тройке кур - до моего приезда их всего в деревне пяток был.
А сейчас и к прежним семи избам добавилось еще десять. В шести жили стрельцы, с семьями конечно. А в четырех, сильно поменьше и похуже, жили почти двадцать парней, лет по шестнадцать - восемнадцать, заложников царских. И хозяйство при каждой избе было вполне приличным.
Вот что меня всегда удивляло в старых справочниках, так это численность домашней птицы в русско-имперском селе, не превышающая численность крупнорогой скотинки. Но, с другой стороны, курей сеном не покормишь, а на зерно и среди домочадцев претендентов немало.
А еще в моих закромах до снега скопилось тонны две железных криц. Да и для угля было отдельно выстроено четыре сарая-хранилища, заполненные под завязку: топоры односельчанам я делал только в обмен на уголек. Так что зима не прошла впустую.
В ноябре снег полностью укутал деревню и окружающие леса. Но, в отличие от десятков и сотен прочих деревень, жизнь в нашей вёске не замерла. К концу ноября, благодаря активной физической помощи мужиков, был, наконец, построен кузнечный молот с приводом от ветряка, а еще было закончено строительство новой лесопилки. Правильнее сказать - первой лесопилки: раньше лес тут никто не пилил, просто нечем было. Лесопилка получилась средней производительности, в день она выдавала при хорошем ветре пару кубометров досок. Но лиха беда начало - за зиму мужики запланировали напилить кубометров сто-сто пятьдесят, что при нынешних ценах, когда из целого ствола вытесывалась одна доска (редко - две), обеспечило бы прокормом все население деревни на пару-тройку лет.
После того как выпал снег, я приступил и к строительству шахты. Ее начали строить примерно в версте от поселка, а землю отвозили на санях на засеку. Кстати, сама засека шла непосредственно по "нашему" берегу Упы, точнее, это была вторая линия. Первая - шла в семи верстах южнее, как раз недалеко от места моего "внедрения", коим оказалось "боярское" село Крапивна. Оно-то и впрямь было большим, в Крапивне было почти двадцать дворов. Но, несмотря на географическую близость, добираться туда было очень не близко: прямых дорог в Засечной полосе не было. А после того, вёска вышла из подчинения Шумского, все создаваемое народом богатство народу - в моем лице - и принадлежало.
Как и стоящаяся шахта. Благодаря наличию пил в конце осени, еще до морозов была построена надшахтная изба с приличной печкой, чтобы особо не мерзнуть. А хоть и кованные, но довольно легкие и прочные железные лопаты и колодезные вороты на железной оси сделали процесс строительства шахты простым и приятным: первые десять метров шахты (шестиугольный ствол диаметром в три метра) мужики прошли всего за две недели. При этом прошли два не сильно тонких пласта болотной руды и ее запасы у меня сразу увеличились тонн на пять.
К Рождеству, когда шахта достигла глубины в двадцать метров, я закончил загрузку построенной мною постоянной плавильной печи. Высотой в пять метров и диаметром в метр она, по моим прикидкам, вполне могла давать приличный чугун. А чтобы каждый раз ее не ломать для доставания продукта, снизу я сделал затыкаемую глиной летку. Глина недалеко от деревни нашлась очень хорошая и даже вроде как огнеупорная: прежние печи вполне себе выдерживали процесс изготовления железа. Так что я надеялся, что и в этот раз выдержит. А еще я вылепил и тщательно просушил глиняную форму для нормальной наковальни. Поскольку объём плавки я себе представлял с трудом, то заодно (методом "выплавляемой модели") сделал два десятка форм для обычных чугунков, литра на три-четыре каждый.
Но воздуходувка моя работала только при достаточно сильном ветре, так что я ждал подходящей погоды. И перед новым 1947 годом подул ветер.
Проще говоря, поднялась метель. Но я не возражал. Быстренько "включил" воздуходувку и запалил печь. Кроме турбины воздух в печь подавался и двумя обычными мехами, и большая часть населения деревни принимала активное участие в новогоднем представлении, изо всех сил качая эти мехи. К вечеру через специально сделанную дырочку (затыкаемую фигурным кирпичом) я наконец увидел что внизу печи собралась большая блестящая лужа, а вверху все вроде как и прогорело. По моей команде два парня ломами разбили глиняную затычку и по желобу в подставленные формы полился жидкий металл.
Форма для наковальни быстро заполнилась. По ручейку, сделанному специально для такого случая, чугун перетек в формы для чугунков, заполнил и их и потек в сделанные ну совершенно "на всякий случай" "чушечные" формы-прямоугольники с "ушками"-ручками. Поток металла из печи прекратился когда почти заполнилась двадцать вторая по счету "чушка".
На следующий день, когда слитки подостыли, я взвесил результаты плавки. Порадовали меня результаты эти. Получилось даже чуть больше тонны. Наковальня двадцатипудовая очень пригодится в хозяйстве: вместе с механическим двухпудовым молотом она обещает резкий рост производства полезных металлоизделий. Чугунки - те вообще произвели фурор среди местного населения! Прочий же чугун - тоже найдем для чего использовать. Думаю, что сделать небольшую печь для его переплавки вполне несложно будет. Тем более я вспомнил, как из песка с известковым молоком огнеупоры делать.
Чугун – это конечно же хорошо. Но еще лучше бы было сталь получить какую-никакую. Поэтому на дворе кузницы началось новое строительство.
Для начала построили небольшую – два с половиной метра высотой – вагранку. Потому что для дальнейшего передела чугун потребен все же в жидком, расплавленном виде. Рядом с печью был построен «малый бессемеровский конвертер» - поворотная печь-колба емкостью где-то на полтонны чугуна. Правда чтобы ее построить, пришлось отлить из того же чугуна шестерни поворотного механизма и опоры станины, а из запасов железа отковать детали несущего корпуса и механизмов. Вдобавок был изготовлен ковш на колесиках для шлака и – тоже на колесиках, но еще и с подъемным механизмом – ковш для стали. Чтобы можно было сталь разливать в вертикально стоящие формы. Колесики тоже были чугунные, да и предназначены они были для катания по рельсам, так что пришлось и рельсы чугунные отлить. Хорошо еще, что десяти метров железнодорожного пути мне пока хватило – домну пришлось запускать всего лишь еще один раз.
На строительство всего этого добра ушло еще почти три месяца. Так что первую годовщину моего пребывания тут я отметил первой плавкой стали. Получившиеся триста пятьдесят килограмм стали я, не мудрствуя лукаво, истратил на две небольших пушки, килограмм по сто каждая, на пяток лемехов для оборотных плугов, ну и на всякую мелочевку типа топоров, кос, ножей, серпов и ножниц.
А еще годовщина моего пребывания была отмечена тем, что шахтеры на глубине сорока шести метров наконец наткнулись на пласт бурого угля. Ну как пласт – сантиметров всего десять толщиной. Однако тщательно подрыв пространство вокруг шахты, тонны две уголька нарыли. Бурого, понятно, для металлургии не очень-то и годного. Но годного много для чего иного. По крайней мере дрова народ на отопление жилищ и приготовление пищи тратить будет сильно меньше, то даст мне больше угля древесного. Но это – только начало.
Через неделю, после двух новых плавок, парни, которых за зиму ковать научили вполне прилично, принесли мне на проверку две сотни бердышей.
По последнему морозцу я со стрельцами на шести санях ранним утром отправился в Москву. Санный обоз двигался споро, но без фанатизма, так что в Кремль мы въехали часов около пяти вечера. Меня, в отличие от Шумского в прошлый раз, в царский терем не пустили, но один из стрельцов отправился к царю сообщить о нашем приезде.
Царь моему приезду удивился, но еще больше он удивился двум сотням бердышей, точнее, их качеству. На первой же проверке "мой" бердыш попросту перерубил пополам "старый", кого-то из стрельцов царской охраны. После подобного испытания десятого подряд моего изделия - и практически с тем же результатом - царь наконец выдал мне свой указ о выделении мне всех просимых ранее земель, денежек отсыпал талеров сто (примерно, ни он, ни я их не считали), и отправил обратно с просьбой-приказом изготовить таких же еще восемьсот штук, на всю "московскую" стрелецкую тысячу для начала. По возможности - до конца года, а там уж как получится.
Назначил мне "в кормление" вёску вместе со всем населением, направил еще два десятка стрельцов для охраны нового промышленного центра, да выделил полста своих "заложников" (этим словом назывались людишки, которые себя сами продали "в залог" кому-нибудь богатенькому). Так что в обратный путь мы отправились не только с тремя дюжинами закупленных коняшек, загруженных зерном и всякими семенами для весенних полевых работ, но и в сопровождении пока ещё четырех стрельцов и с десятком мужичков. Все прочие "подарки" должны были прибыть позднее, когда мужички построят какое-никакое жилье для всей этой толпы народу. Толпы - потому что почти все "приданные" люди были семейными, ну а в это время баб и детей за людей пока еще не считали.
Царь хитрый - сообразил, что из-под палки продукцию качественную вряд ли получить удастся. Но и свою выгоду он не забыл - обложил меня "непомерным" оброком. Типа, платой за охрану. Потребовал с меня предоставлять в год пятьсот бердышей или пятьсот мечей такого же качества. Но оно и понятно - мыслил-то он современными категориями. А у меня Сойка весь годовой оброк на механическом молоте за неделю откует. Ну не за неделю, за месяц. Но я, понятное дело, спорить не стал. Только попросил, ссылаясь на ограниченность сырьевой базы, выделить мне и еще одну площадку, мне про нее старый кузнец говорил.
Верст на пятьдесят выше по Упе впадает в нее речка Дубненка, а уже по ней, верстах в пяти выше по течению хорошей руды болотной много. Та, что я рыл на прежнем месте, тоже неплохая, но "рудная полянка" всего площадью гектара в три-четыре, и руды на ней не ахти как много. То есть если всерьез копать, то слой с полметра обеспечит от силы десять тысяч тонн сырья, то есть всего на пару тысяч тонн приличной стали. Маловато! А на Дубненке, кузнец говорил, слой руды метров до трех, и чуть ли не в две квадратных версты.
Я, правда, уже выяснил, что в окрестности вёски где ни копни - на глубине метров пяти - восьми пять-десять-пятнадцать сантиметров ржавчины всегда найдешь. Но не срывать же из-за этого весь лес в округе! Так что после того, как в деревне, получившей официальное название Супрутье (по названию мелкой речки), заложники построили двадцать пять новых изб, я их отправил строить новые дома на Дубненку.
С новыми лошадками и со стальными плугами мужики распахали и засеяли пшеницей гектаров сто. Больше просто не было: всю остальную территорию занимал лес. Поскольку я теперь официально боярином был поставлен "хозяином" вёски, то распоряжения мои крестьяне выполняли уже не особо задумываясь. А я распорядился, кроме прочего всего, всю распаханную землю удобрить чем только можно (накопившейся золой, навозом, которого тоже немало набралось, торфом, нарытым с рудной поляны…), и засеяв, дважды поля проборонить. С лошадями-то это оказалось довольно быстро и просто.
Распахали и огороды, посеяв изрядно репы, морковки и капусты. Так что у меня закралось подозрение, что год будет сытный. Вдобавок на лесопилке мужики распустили на доски с дюжину крупных осин и, закончив посевную, наладили массовый выпуск бочек. С железными обручами! Было в чем грибов насолить - благо леса вокруг дачниками не вытоптаны. Вот только насчет соли туговато, с последнего торга привезли килограмм пять, и это считалось очень много.
Посовещавшись со стрельцами, я, отдав все распоряжения, занялся строительством большой лодки. Действительно большой: длиной в двенадцать метров и шириной в два, она выше ватерлинии была обита дюймовыми дубовыми досками. Сверху лодка была закрыта дубовой же палубой, а на двух мачтах можно было поставить одновременно до четырех косых парусов. Для остойчивости киль был (частично) отлит из чугуна, так что осадка у лодки получилась больше полуметра. Для того, чтобы было удобнее плыть по течению против ветра, для нее были сделаны четыре "водяных паруса" - погружающиеся в воду деревянные щиты. А для защиты лодки от посягательств со стороны нехороших граждан я отлил четыре небольших (по два пуда каждая) пушечки. Два бочонка пороха стрельцы с собой принесли, так что было чем пушки заряжать. Со свинцом конечно проблемы были, но уж железной-то картечи я наготовил достаточно.
Так что в конце мая десять мужиков и четверо стрельцов, оттолкнув лодочку от пристани, отправились в дальний путь. Аж в полторы тысячи верст! Правда и я, и стрельцы считали, что особых проблем не возникнет: с татарами сейчас войны не было, а у татарского купца в Туле мы еще в прошлый раз получили большую бляху "гостя", с которой имели право ходить по Волге аж до Каспия - купец жил где-то в районе Астрахани. Как мне стрельцы объяснили, даже в случае войны "гостя" не тронут, а просто не пустят плыть дальше. Конечно, все довольно относительно, но для этого и пушки запасены.
Я для экспедиции нарисовал (по памяти, как мог конечно) довольно подробную карту. И, после ее отплытия, вернулся к своим повседневным делам. А дел было конечно невпроворот. На глубине шестидесяти двух метров мои шахтеры наконец достали угольный пласт толщиной метра в два и на гора стало поступать тонны две уголька в сутки. Что позволило начать массовый обжиг кирпича. Народ, обозрев поля, быстро сообразил, что в этом году голода уже не будет и радостно стал тратить много времени на улучшение моих жилищный условий. Своих, впрочем, тоже - я не то чтобы не запрещал, в просто приказал им это делать. Так что "все, кто может держать в руках оружие" в форме лопаты, копали глину, лепили кирпичи, и строили фундаменты будущих изб.
Я и тут оказал посильное "положительное воздействие". Глина тут, как я уже говорил, хорошая, известняка тоже немало было. Всякие "хитрые" печи народ уже наловчился строить очень быстро, так что шахтную цементную печь соорудили быстро и качественно. А шаровую мельницу Сойка отковала и собрала дней за десять, не больше. Конечно, пришлось посадить народ на сортировку клинкера вручную, но в неделю тонны полторы портленд-цемента я получал. А крестьяне, увидев скорость строительства на цементном растворе, решили что и на церковь у них сил хватит. Ну что, я не против, пусть строят конечно, лишь бы не в ущерб плану.
Планы же народ не только выполнял, но и перевыполнял. Я поначалу не понял, как это у них получается, но где-то в середине июля староста поставил меня в известность о том, что на Дубненке и в Супрутье строительством занимаются вовсе даже разные люди. Которые неизвестно откуда пришли и здесь решили навеки поселиться. То есть в принципе было известно откуда они пришли. Шесть семей были татары, которые переселились в Супрутье из-за засеки. На вид-то они были от славян неотличимы, да и веры христианской. "Местные" татары почти все христианами были, так что и не удивительно это. Как мне объяснили, "отсюда и до Елецкого погоста и дальше на восход до Волги все татары - христиане ". Еще примерно три дюжины семей прибыли из разных мест севернее, но староста предложил для "простоты" считать их тоже "пришлыми из татарских мест" дабы прежние бояре не возникали не по делу на предмет возврата людишек.
Мне-то что? Пусть будут "беженцами от татар" - лишь бы работали. Они и работали: рабочий поселок с названием "Дубна" был уже почти полностью отстроен и народ приступил там к строительству первой домны. Причем там уже нарыли и приступили к обогащению (перебирая руками и выкидывая всякий "мусор") уже тонн с полсотни руды. Глины и там было много, так что к холодам должны были и пару конвертеров поставить. Что же до кузницы…
Ветряк чем хорош? Бесплатной энергией. Но она, энергия эта, только при ветре есть. А без ветра ее нет. Поэтому в Дубне было решено построить уже водяной двигатель. Для чего речку перегородили плотиной. То есть еще не перегородили, но процесс был близок к завершению. Невысока была запруда, метров семь всего. И, чтобы энергию из нее взять по максимуму, пришлось мне срочно придумывать обыкновенную поворотно-лопастную турбину. Не стальную, конечно же - заржавеет быстро, а дубовую. Ее успели сделать как раз к тому моменту, когда пруд за плотиной почти наполнился, так что к осени "привод" на три сотни лошадиных сил обеспечивал с избытком текущие потребности заводика.
А вот население потребности свои удовлетворяло с некоторыми трудностями. Пшеница-то еще не созрела, да и огороды убирать было рановато. Прошлогодние же запасы почти иссякли. Выручала конечно рыбалка, да и грибы пошли, но особой сытости пока народ не испытывал. Ну да ничего, с голоду тоже не мерли. Раз в неделю в Тулу отплывала лодка с товаром, возвращаясь обратно с несколькими мешками проса или еще каким продуктом.
Крестьяне выкосили все доступные окрестности, сена было просто завались. Жалко будет, если сгниет, так что потихоньку и скотинка приобреталась. Да и собственное поголовье прирастало, в Супрутье уже две дюжины телят бегало и пятнадцать жеребят. Да и в каждом дворе бегало и кукарекало, согласно моему распоряжению, не менее десятка кур. Овец уродилось аж четыре десятка. Со свиньями пока дело было туговато: кабана мы как-то не завели еще.
Двадцатого июля вернулась моя экспедиция. До места они доплыли всего дней за десять, потому как по течению да и ветер был почти все время попутный. Там, с Ахтубы, они еще две недели катались к Баскунчаку и обратно, арендовав на месте в каком-то селе для этих целей несколько подвод. Не за деньги - они за это отдали одну пушку (правда без припасов). А потом больше месяца они пробирались обратно. Уже с Рязани мужики шли по берегу реки пешком: река обмелела. Но зато они приперли целых двенадцать тонн соли!
Насчет пушки они сообразили совершенно правильно: с далекой Ахтубы до Руси она может и не дойдет никогда, а я налью пушек столько потребуется. А соль - вот она.
Так что весь август народ массово солил грибы на зиму. Насолили грибов сорок бочек, каждая пудов на двадцать. Еще столько же засолили рыбы, правда для этого сетями "подмели" всю реку верст на тридцать в обе стороны. Еще с тонну грибов просто насушили. Так что голод нам уж точно не грозил, хотя численность местного населения уже приближалась к тремстам душам. В конце августа собрали пшеницу. Урожай получился по местным меркам вообще невиданный, центнеров по пятнадцать с гектара. А еще огороды тоже радовали, так что зиму переживем неплохо. Если не припрутся татары с набегом.
Татар впрочем мы не особо и ожидали. Пронесся слух, что царь-батюшка собрался Казань воевать, так что татары готовились отражать русской войско и на мелкие разбои отвлекаться вряд ли собирались. Однако набег все же случился. Боярин Шумской пожаловал.
Кто-то видимо сообщил боярину, что оброком я не особо и заморачивался, налегая больше на сельхозорудия и прочую бытовуху. В сентябре вон даже в Москву торговый обоз отправили, в Рязани трижды за лето фурор устраивали, а в Калуге - так вообще четверо купцов нашими товарами торговали, мы даже на логистику не тратились. Да и малую родину не забывали, в Туле у нас была уже постоянная лавка.
Вообще говоря, я подозревал что пятью сотнями топоров не отделаюсь. Но Шумской приехал вовсе не увеличивать оброк. Он сделал заказ ни много ни мало на сотню пушек. Вообще в царской войске пушки были, причем, по словам стрельцов, пушки были более чем достойные. Осадные орудия, числом почти в полсотни, были лучше любых импортных. Я где-то читал, что пушки Ивана Грозного почти сто лет были в строю и ни одна не испортилась.
Насчет своих пушек я так уверен не был. Царские были медными, не ржавели практически. Мои же - стальные. Без постоянного ухода, смазки и чистки проржавеют мгновенно. Но сталь-то куда как прочнее меди! Поэтому были они гораздо легче царских, да и стреляли дальше. Первые четыре на испытаниях выпускали снаряды дальше двух верст! Правда это были именно снаряды, хотя и из тех, что в мое время называли "практическими": коническая болванка (только чугунная, не стальная) с медными поясками. Дело в том, что пушки я сделал нарезными, да еще казеннозарядными. Даже не потому, что это "прогрессивнее", а потому что стволы-трубы мне отливать было куда как проще чем цельные пушки. Ну а нарезка ствола получалась в качестве "бесплатного приложения" при его расточке. То есть я это сделал все-таки специально, но с моим станком мне было все равно, делать ствол нарезным или гладким. Так что сделал нарезным.
Медь для опоясков тоже сам добывал: все равно при "обогащении" руды с Дубны халькопирит выбирался чтобы железо не портить, так чего зря добру пропадать? Конечно меди получалось очень немного, но на мои нужны хватало.
После достаточно долгих переговоров Шумской свои аппетиты поумерил, и, забрав все одиннадцать готовых пушек, отвалил. Правда мне пришлось пообещать сделать еще двадцать в следующем году. Что мне, жалко что ли пообещать-то? А может и сделаю, в конце октября я собирался задуть домну в Дубне, там два конвертера на тонну чугуна каждый уже ждали этого чугуна с нетерпением.
С Шумским отправились и все заготовленные снаряды, почти пять сотен. Как он из допрет куда надо для меня оставалось загадкой: каждый снаряд весил по десять килограммов. Впрочем и пушки были не из легких. Не противотанковые, но все же по четверть тонны без лафета, а в сборе так и вовсе по шестьсот килограммов. И восемьдесят пять миллиметров калибром.
С пушками уехали и четверо стрельцов, которых я обучил правильной эксплуатации и стрельбе. Уехали они не навсегда, но все-таки обороноспособность Супрутья понизилась. А Шумской верно сообразил, что пушечное производство без охраны оставлять нельзя, так что вместо этих четырех в село (церковь как раз была достроена) на постоянной основе было переселено еще два десятка стрельцов, уже из тульского гарнизона. И столько же - в Дубну. Народ оказался работящий и умелый, недостатка что в кирпиче, что в цементе у меня уже не было, так что до снега каждый населенный пункт увеличился на два десятка крепких изб. Со всеми подсобками: супрутская лесопилка исправно поставляла доски, а новая, Дубненская, так вообще пиломатериалами буквально заваливала: она была пристроена к той же водяной турбине, что должна была обеспечивать воздуходувки железоделательного завода, и три сотни "лошадок", пока воздуходувки простаивали, давали по десятку кубометров пиломатериалов в час. Так что стропила, полы, потолки, двери, окна — все было в достатке. Правда вот в окнах пока были пузыри, но это дело тоже поправимо: золы получалось просто огромное количество и я распорядился мыть поташ. Конечно пара килограмм в день - это немного. Но я же не собирался облагодетельствовать всю страну сразу.
Ну, не знаю как насчет "всей страны", но изрядную ее часть "облагодетельствовать" все же пришлось. На Юрьев день в мои владенья явочным порядком прибыло чуть меньше пятисот мужиков. Причем, по их словам, "прочие просто не успели" - далеко ехать. Народец прибыл из сильно разных мест, от Новгорода и Вологды до Брянска и Могилева. Я больше недели только подписывал "переходные" бумаги.
Поскольку царь щедрой рукой "выделил" мне для производственных и прочих нужд земли "на двадцать пять верст вкруг Супрутья и на десять вокруг построенного по свободному выбору града Дубненского", я недрогнувшей рукой начертал на составленной мною карте окрестностей пару мощных "рабочих поселков" на месте будущих Плавска и Щекино, где распорядился ставить "села о пятидесяти избах". Два десятка кузнецов, плотников, шорников я направил в Дубну, три десятка самых "многосемейных" крестьян оставил в Супрутье. Прочих же "расселил" в трех десятках "вёсок", более-менее равномерно разбросанных по "моей" территории.
Конечно "расселил" - сильно сказано. Южнее Упы верст на сто минимум стояли сплошные леса, так что для "расселения" мужикам предстояло еще и лес расчистить. Впрочем, инструмент у меня был, народ же, получив топоры и пилы, довольно быстро отстроил небольшие зимовья, так что кое-как разместились. В Щекино я сразу же повелел и шахты строить, там вообще неглубоко угля было много. Всю зиму крестьяне валили лес, жгли уголь (древесный, для домен), заготавливали материал для домов.
А в начале марта тысяча пятьсот сорок восьмого года в Дубну снова приехал Шумский и привез царский указ, по которому мне присваивалось звание столбового дворянина. Оказалось, что мои пушки в Волге не потопили, как почти все прочие, и они благополучно доползли до Казани. Казань царю взять не удалось, но вот пушечки мои показали себя ну очень с хорошей стороны. Поставив орудия, по примеру прежних, в трех сотнях метров от стен крепости, по деревянным стенам Казанского Кремля они сделали всего по пять-шесть выстрелов. Больше просто пороху не хватило, его-то как раз почти весь и потопили вместе со старыми пушками. Но результат стрельбы царя очень порадовал: снаряд с такой дистанции просто перерубал дубовое бревно стены. Было бы побольше пороху, так просто бы снесли стены к чертовой матери, а так лишь напугали татар до полусмерти и ушли. Но твердо пообещали вернуться.
Почетное звание меня сильно порадовало. Конечно, выдав мне такой серьезный аванс, Иван Васильевич повторил просьбу насчет сотни пушек. На этот раз я их пообещал твердо: за зиму было уже отлито полтораста стволов и каждую неделю заводик в Дубне выдавал одну готовую пушку. Заведовала пушечным хозяйством Сойка - она единственная (кроме меня конечно) умела правильно закаливать стволы после расточки. Кроме того, она еще прекрасно освоила фрезерный станок (да, я его сделал) и умела делать качественные резцы. Так что насчет пушек я особо не волновался, благо сроку мне Иван Васильевич дал на это три года.
Но больше меня звание порадовало по иной причине. Теперь я считался вполне самостоятельным уже государственным деятелем. Что способствовало решению еще одной, очень важной для меня, задачи. И я, не откладывая дела в долгий ящик, отправился ее выполнять. В Москву.
Первого апреля я пришел к царю. Сказать что Иван Васильевич очень удивился - это сильно погрешить против истины. То есть приуменьшить ее до микроскопических размеров. Да, царь мои пушки уже видел, одиннадцать штук. А вот сразу две дюжины казеннозарядных увидеть он не ожидал. Тем проще мне удалось достичь задуманного.
В мое распоряжение был передан довольно молодой дьяк, лет так двадцати пяти от роду, обладающий одним существенным достоинством: он достаточно свободно говорил на пяти европейских языках. Причем не на каком-то там польском, а на голландском, французском, испанском, немецком и шведском. Меня интересовал главным образом испанский язык.
Обеспечив парня необходимыми документами и изрядной суммой денег (из царской казны, между прочим) я отправил его в солнечную Испанию. Непростое у него получилось путешествие. Две недели он добирался до Новгорода, затем три недели - до Стокгольма. Оттуда еще две недели плыл до Амстердама. В конце мая он добрался до Виго. В порту Виго он проболтался еще три недели, потом помчался обратно. Обратный путь правда получился несколько быстрее - до Тулы он доехал всего за семь недель. И пятого августа он, довольный донельзя, вошел в мой терем в Дубне. С большой кожаной сумкой.
В сумке у него было то, на что я потратил почти пятьсот рублей. Невероятная сумма по тем временам: пуд пшеницы стоил две копейки. Сахиб Гирей со всей Руси требовал две тысячи рублей, да и то царь не соглашался, не было у него столько. Но потратил я эти деньги не зря: из сумки дьяк достал кулек с двумя стаканами семечек и два десятка картофелин.
Война - войной, а торговля - торговлей. Османские купцы привезли для меня в Брянск ни много ни мало, а двести тонн "черного камня". Образец я еще в прошлом году выпросил у одного ордынца, который часто к османам торговать ездил. Купцы были довольны невероятно - за какие-то камни они получили пятьсот серебряных талеров. Я тоже потихоньку радовался - хромовой руды в окрестностях Тулы я пока не нашел. Вот только доставка этого добра из Брянска в Тулу была непростой.
Сначала на больших лодках камни перевезли по Болве на полста верст вверх по течению. Оттуда до Жиздры посуху двадцать верст. От Жиздры по реке Жиздра - до Оки, потом — снова вверх по течению - до Упы, потом — еще полтораста верст до Дубны… Первые десять тонн пришли в июле, а закончилась перевозка лишь в конце сентября. Но сентябрь меня не только этим порадовал: ордынец, тот самый, приволок мне с далекого Кавказа, из точно указанного места, двадцать тонн другого камня. Ему этот камень копали, дробили и выбирали ручками местные кавказские крестьяне, за что получили, если ордынец не соврал, двадцать рублей. Думаю, что не соврал - в следующем году сказал что вдвое больше привезет. Я же честно ему заплатил за доставку тоже, как и османцам, пятьсот талеров. За двадцать тонн почти чистого молибденита - не жалко.
С саксонских оловянных рудников через Гамбург-Новгород начал мне поступать где-то по паре тонн в месяц и вольфрамит: германцы его из руды тщательно руками выбирали, так как он сильно мешал выплавке олова. С учетом перевозки он обходился мне всего дешевле, около пятидесяти талеров за тонну. Зато у меня наконец появилась быстрорежущая сталь. И нормальный инструмент для металлообработки. Еще из Саксонии поступала никелевая руда, тонн по пять в месяц. Ее коварные немцы продавали с радостью, потому как искренне считали ее "фальшивой" медной рудой. Поскольку ее, в отличие от того же вольфрамита, они просто копали, причем на "моем собственном" руднике, платил я за нее вместе с доставкой всего по десять талеров за тонну. Рудником заведовал специально посланный царем Иваном дьяк, и по его обещаниям уже в следующем году я смело могу рассчитывать на сотню тонн в месяц в течение всего периода навигации. Поскольку все же основным транспортом был морской и речной. Но мне пока и этого хватит.
В Брянске у меня было учреждено уже свое специальное представительство. Царь выделил "для работных нужд" мне целую сотню стрельцов "на мое кормление", из который четверть сразу же в Брянск и отправилась. Там, набрав сотню людишек и собрав из привезенных из Супрутья деталей десяток лодок-"канонерок", они, кроме приема османских купцов, занялись и отправкой "добычных экспедиций" в низовья Дона. Куда плыть и что копать - это я начальникам экспедиций растолковал очень подробно, поэтому у них всё получилось. Хромовая руда мне так быстро и Дубну и доставлена была, что маршрут уже был отработан доставкой руды марганцевой.
Так что осенью сорок девятого года царю была представлена первая пушка совершенно новой конструкции - казеннозарядная пушка с раздельным заряжением и капсюльным воспламенением. Гильзы я делал из латуни, а снаряжались они уже не дымным порохом, а кордитом! А чего бы кордит не сделать, если азотной кислоты появилось в достатке?
И не только азотной кислоты - в Щекино бурый уголь активно перегонялся на всякое. Светильный газ, в котором было много водорода, стал основным сырьем для производства аммиака, ну а дальше процесс был довольно несложным. Попутно получалось довольно много фенола, а так как дерево на уголь я теперь большей частью пережигал не в земляных ямах, а в специальных печах, то и древесного спирта, то есть формальдегида, у меня достаточно появилось.
В сентябре сорок девятого неожиданно удачно исполнились еще два моих проекта. На выклянченной у Ивана Васильевича кусочке земли в районе города Воскресенск (которого еще, понятное дело, не было) я завершил строительство рабочего поселка, названного, не мудрствуя лукаво, Воскресенском. Фосфориты оттуда обещали плодородие полей колхозных поднять на невиданную высоту, а кушать я всегда был горазд. Карьер заработал, но и это, по большому счету, фигней оказалось. Из местных земляных микробов выделенный мне в помощники молодой, но весьма толковый дворянин Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, развлекающийся с помощью сделанного мною микроскопа с микробами всякими, да и вообще не вылезающий из химлаборатории, выделил и даже освоил производство в лабораторных масштабах стрептомицина. Я вообще-то пенициллин имел в виду, но сперва вот так получилось. Тоже не плохо. Лабораторный масштаб давал таблетку в сутки, но я тут же велел целую фабрику строить - нечего народу забесплатно от инфекций вымирать!
Кстати, и аспирин я уже делать научился. Поскольку дерево на уголь всякое брали, попадалось среди дров и много ивы. Кору я велел собирать, салициловую кислоту из нее экстрагировать, а уж потом все просто. Когда же, с появлением нержавейки, я построил установку для карбоксилирования фенола, тут уж аспирина стало просто завались.
Объявив, что день "перехода" празднуется как день моего рождения (никто ведь и на самом деле не знал, когда я родился, поэтому и этот день для дня рождения не хуже других), тринадцатилетие свое я праздновал в обществе девятнадцатилетнего царя. Сам приехал ко мне в Супрутье. А чего бы и не приехать? Полсотни моих пушек как-то очень быстро и эффективно снесли во время зимней кампании дровяные стены Казани и город сдался на пять лет раньше прежнего срока, причем практически без потерь с обеих сторон. Парочка новых снарядов, снаряженных пироксилином (до тротила мое производство пока не дошло) повергла татар в уныние. Когда же они выяснили, что новые власти новых притеснений не готовят, а даже старые несколько уменьшают, то татары даже подумали что зря они раньше не сдались. Ну ладно там красивые латы из нержавеющей стали или рессорные экипажи-тачанки, это удобно, престижно, но, по большому счету, обыденно. А вот ручка-самописка из "синего камня" (чем было, тем карболит и покрасил), вручаемая царем каждому из вновь присягнувших ему татарских князей - это уже не мелочь, а символ. Даже не так, СИМВОЛ!
Поэтому когда Иван объявил, что любой военачальник вплоть до сотника, отличившийся при взятии Астрахани, получит такую ручку (только всего лишь черную), казанское войско единодушно решило эту Астрахань взять, причем с отличием. Но никто черных ручек так и не получил, за исключением двух астраханских воевод. Они быстро смекнули, что с объединенным русско-татарским войском им не совладать, а ручка в кармане всяко лучше головы в отдельном мешке. Впрочем, и им черных ручек не досталось, царь "за доблесть и ум" повелел и их синими наградить.
Собственно, за ручками-то царь ко мне и приехал: в феврале я ему привез в Москву большую коробку с ручками и ни я, ни царь не предполагали тогда что она станет высшей и наиболее желательной наградой для многочисленных князей. В коробке были ручки трех цветов: красные (с золотым крестиком на колпачке), синие (с золотым же полумесяцем) и черные – без узора.
Черные царь раздал приближенным стрельцам (точнее, командирам стрелецких подразделений), красные – боярам, которые верно Родине служили. Синие вот «новой» татарской знати по вкусу пришлись, теперь очередь дошла до ногайцев, а ручки как раз закончились. Вот царь и заехал. Лично заехал, потому как кроме него никто на самом деле не знал откуда у него эти забавные но удобные канцтовары взялись. Официальная версия была – Господь выделил, чтобы законы быстрее писались. У самого Ивана ручка была вообще золотая.
Царь приехал – а тут «день рождения». Так что уж повеселились на славу! То есть конечно «народных гуляний» специально никаких не устраивали, да и не специально-тоже. Тихо так, по домашнему отметили. Подкрепились конечно от души, а потом чуть не до полуночи разговаривали про всякое. Еще бы не разговаривать: у меня в тереме освещение было газовое, светло как днем, вот царь и не заметил сгустившихся сумерек. Тем более темы для разговоров были важными и вполне себе государственными.
Вот говорят – сатрап, жестокий маньяк-убийца. Нет, вполне себе нормальный царь. По дороге он проехал через несколько моих сел, и увиденное там его приятно удивило. Народ, конечно, бурных верноподданнических чувств не проявлял, не принято было. Ну, поклонились, знамо дело, да и пошли по своим делам кому куда надо. Царь-то он не генсек какой, постоянно по стране шастает, так что встреча с царем – дело достаточно обыденное. Но удивился он вовсе не тому, сколь спокойно народ его встречал.
В «моих» деревнях было очень много детей. И половина встреченных им баб были на сносях. А еще, несмотря на март, буквально все встреченные им селяне выглядели сытыми.
Ну я-то царю объяснил популярно, что стальной оборотный плуг сытому состоянию народа очень способствует. А теплые избы с поднятыми полами препятствуют вымиранию детской части населения в зимний период. Повышению жизнестойкости детишек (да и взрослых тоже) сильно помогает принятие внутрь молока и кисломолочных продуктов, наличие которых обусловлено доступностью утепленных коровников и кос, обеспечивающих скотинку должным количеством кормов. Овцы, кроме всего прочего, еще и валенки дают, которые резко повышают производительность крестьянского населения во время зимней подготовки к пахотному сезону.
Царь слушал меня буквально открыв рот. И постоянно записывал мои мысли в блокнотик, который я ему тоже подарил.
Воспользовавшись случаем, я тут же выпросил у царя небольшой кусочек земли на Каме, от будущей Перми до устья Вишеры (калийные соли тоже пригодятся), а еще – и на Нижней Волге, от Ахтубинска (тоже пока не существующего) до Баскунчака. Оговорив, что все это буду осваивать строго за свой счет.
А не следующий день я повел царя на стрельбище. Где продемонстрировал ему (правда всего лишь в виде экспериментальных образцов) десятизарядную магазинную пищаль калибром в 7.62 мм (в девичестве Маузер-98), магазинную самозарядную пистоль (в девичестве ТТ) и полностью автоматический мушкет (в иной жизни именуемый ППС-43). Игрушки эти привели молодого царя в бурный восторг, особенно усилившийся после того, как один экземпляр ТТ вместе с двумя запасными обоймами я ему преподнес в подарок. Он, в общем-то, для этого и делался: рукоятка была с обкладками из настоящей слоновой кости, а затвор был обильно украшен серебряной гравировкой.
После стрельбища я показал царю карту, на которой нанес особо интересующие меня районы. Интересующие в смысле полезных ископаемых. Ваня обширностью моих интересов проникся, после чего мы перешли в обсуждению путей завоевания мирового господства. Обсуждение затянулось еще на два дня.
После публикации царем Указа о «дополнительных привилегиях боярским детям» огромная держава слегка вздрогнула, чуть-чуть напряглась - и помчалась галопом в промышленную революцию. По указу каждый боярский ребенок «получал право» взять себе приличный участок из «пустующих земель», коих было семь восьмых территории страны, и отстроить там промышленный город. За это им полагались куча всяких привилегий – но только если через десять лет или ранее промышленность в городе процветет. Ну а не процветет – сам виноват. Имеешь право на еще одну (но только одну) попытку.
Для прокорма городского населения молодой боярин должен был понаучреждать на выделенной земельке некоторое количество колхозов. Отличием от современной практики было то, что сельхозинвентарь поначалу выдавался казной, а впоследствии должен был быть предоставлен местной промышленностью (с собственного производства или обменом своих товаров на сельхозинвентарь сторонних производителей). И он, этот инвентарь, собственностью крестьян никогда не становился. То же распространялось на тягловую скотину, крупный рогатый и мелкий съедобный скот. Птицу же, напротив, крестьяне были обязаны сами заводить, хотя продукцией птицеводства вольны были распоряжаться по своему усмотрению.
Объем привилегий прямо связан был с количеством заводов и объемом (и, что важно, качеством) продукции. Кроме промышленных заводов боярам вменялось в обязанность особо учредить конные заводы и селекционные фермы для продуктивного скота.
Кроме того, Указ оговаривал учреждение в Москве постоянно действующей Выставки Достижений Народного Хозяйства, которая должна была открыться через пять лет аккурат в сентябре 1555 года (по местному – на Новый год). Обладатели Золотых медалей выставки по основным номинациям (коих было установлено двенадцать в сельском хозяйстве и двадцать четыре – в промышленности) получали сроком на пять лет дополнительные привилегии. Обладатель пяти таких медалей получал эти привилегии пожизненно.
Маленькая хитрость указа заключалась в том, что все привилегии распространялись и на родителей молодого боярина. Поэтому наплыв боярской молодежи был довольно приличный: родители детишек своих в "промышленники" чуть ли не пинками гнали. И с каждым мне приходилось говорить, выясняя его интересы и, при необходимости, слегка (или уж как получится) их "корректируя" в пользу государства. Молодежь, понимая, что "инвестиции" в их проекты пойдут в основном именно от меня, к советам моим прислушивалась. А чего бы и не послушать умного человека, у которого в городе царь выстроил свою "летнюю резиденцию"?
С резиденцией этой отдельно получилось. Ваня-то оказался человеком весьма набожным, да и жена у него тоже истово верила. Ну а я, циник, и воспользовался. Рассказал как-то Ване с Настей, что вот все эти изобретения мне "во снах Господь посылает". Они поверили: столько, сколько я уже понаизобретал, никто раньше не сумел. А они-то видели, что это лишь начало. Ну а чуть позже, когда дочь их Аннушка уже чуток подросла, сообщил что мне Господь иную депешу послал, насчет дочкина здоровья. И материного тоже - Настя снова на сносях была.
Ребята послушались, и уже в мае Настя с дочкой переехала в как раз достроенный терем в Воскресенске. Терем знатный получился! Полностью кирпичный, в три этажа, с канализацией, горячей водой, душем. И со стеклянными окнами нормального размера! Стекло пока варили на поташе, но и получался у меня почти хрусталь зато. Продукты органические, экология незагаженная, от царедворцев-доброжелателей подальше. Так что в августе радостно все справили Аннушкин день рождения.
Иван Шереметов (старший из двух братьев Иванов Васильевичей Шереметовых) был мужчина крепкий, солидный и на крымчаков очень сердитый. Как раз получил звание боярина - за поход на Казань - и весь горел желанием и крымчаков повоевать. В отличие от татар, которые ну да, набегали, грабили и даже в полон народ уводили крымчаки каждую свою войну против Руси разоряли и жгли все, до чего могли только дотянуться. От Ельца и до самого Крыма из-за их войн была практически незаселенная территория, Дикое Поле называлась. А мне это Дикое Поле ох как нужно было: тут тебе и Донецк, да и Никополь тоже не помешает. Я уже просто про поля не говорю. Так что с воеводой Шереметовым я был очень даже согласен.
Готовить свое войско Шереметов стал в Туле. Войско у него было небольшое, всего семь тысяч стрельцов. С другой стороны, семь тысяч народу на довольно небольшой город - это огого какая нагрузка на коммунальные службы! Думаю, если бы не цементный мой завод (уже!) в Коломне, стрельцам и жить бы было негде. А так к осени отстроились, отопление наладили - бурым углем топили, всю зиму репетировали…
Репетиций было невпроворот. Еще бы - стрелецкое войско переоснащалось новыми винтовками (их уже Тульский завод производил по двадцать пять - тридцать штук в день), новыми пушками (в Дубне по три в неделю строили), стрельцам все это осваивать приходилось ударными темпами. Но плоховато народ новую технику осваивал, что-то получаться стало ближе к концу мая. И когда народ впервые почувствовал, что оружие теперь стало послушно им, гонцы принесли радостную новость: Сахиб Гирей со стотысячным войском выступил на завоевание Тулы.
Поскольку маршрут его войска был известен, решили его встретить в пути. Стрельцы-то все были при конях, и артиллерия конной тягой обеспечена. Так что пятого июня армия Шереметова уже поджидала крымского хана у Ельца.
Елец, конечно, был городом. Но не очень большим, в нем, стоящим на самой границе Дикого Поля, народу проживало человек пятьсот. Обычно при набегах крымчаков народ попросту откочевывал в сторону Тулы, но тут остался. То есть наполовину все же успел откочевать, однако вместе с войском Шереметова вернулся. Посмотреть на представление.
Представление началось часов в десять утра шестого июня. И к полудню закончилось. К пушкам было захвачено по полсотни шрапнельных снарядов, и все сто двадцать орудий отстрелялись минут за двадцать. Место было ровное, крымчаки стояли близко, а пушки доставали до пяти километров. Остатки крымского войска стрельцы подобивали из винтовок. Не ушел ни один.
Шестнадцатого числа, когда из Тулы подвезли новые снаряды для пушек и запас патронов для винтовок, армия двинулась дальше. Но очистить Крым не удалось. Поляки, очевидно будучи в сговоре с крымчаками, тоже навалились на Русь. Так что, дойдя всего лишь до Воронежа (до реки, города еще не было), войска Шереметова развернулись, и, оставив всего тысячу стрельцов, пошли воевать поляков.
Оставшаяся тысяча тут же начала строить укрепленный город, а Шереметов до осени освободил Переяславль-Русский и даже Киев. Я по этому поводу даже экскурсию себе устроил по местам боевой славы Шереметова. Ну что сказать? В Переяславле народу оказалось (если не считать поляков, а Шереметов закапывал их не считая - он на голову разбил всего лишь тридцатитысячную польскую армию) чуть больше трех тысяч, в Киеве - и того хуже: в городе проживало всего лишь чуть меньше пяти сотен человек. По пути в Москву мы с Шереметовым попутно и Чернигов взяли, а тезка его, что царем работал, вернул России Полоцкое княжество целиком.
Почему-то единственные из европейцев, кто довольно спокойно воспринял случившееся, оказались пруссы. То есть тевтонцы очень резко возникли и даже вместе со шведами решили на Русь напасть. Так спешили, что даже лета не дождались, и зимой, в самом начале пятьдесят первого года объединенная армия шведов, литовцев, тевтонцев, и прочих ливонцев с поляками, численностью между прочим в двести двадцать пять тысяч человек пошла отвоевывать разные земли. Когда же эти армии были уничтожены, пруссы как-то очень быстро провели выборы собственного князя и заключили с Россией "вечный мир". По условиям этого мира Русь получала полное и безоговорочное право и обязанность бить тевтонцев на территории Пруссии (пруссы на этом особо настаивали). В течение лета пятьдесят первого года Михаил Иванович Воротынский этой обязанностью успешно воспользовался, и тевтонский орден закончился.
Братья Адашевы прошлись по остатку Польши восточнее линии Керзона (именуемой в данной версии истории Линией Саквояжева), и на ней остановились. Правда моя линия чуток иначе прошла - Белосток и Люблин оказались все же восточнее линии.
Летом же пятьдесят первого года особенно пригодилось мое Воскресенское производство. Мария Ивановна заболела сильно, насколько я помню симптомчики, пневмония у нее началась. Но Малюта все же выделил пенициллин, и вторую дочку царя спасти удалось. Вот умеет же Григорий Лукьянович доводить задуманное до конца! Работая с ним, я подумал что на него всякую напраслину тутошние либералы возвели, ну не может химик и микробиолог Малюта Скуратов-Бельский быть садистом-убийцей, характер не тот. Конечно, если для блага Родины предателя какого грохнуть - грохнет. Но без фанатизма и с глубоким прискорбием в душе. Зато если спасти кого больного - так просто расцветает человек, от всей души радуется!
Он в Москве построил еще один завод, причем полностью своими силами и за свои деньги. Небольшой довольно, но на нем он наладил выпуск стрептоцида. Когда я ему рассказал про разные сульфаниламиды, и нарисовал все эти бензольные кольца, он сразу проникся. Учебник по органической химии, который как-то мне довелось прочитать, ему я пересказал довольно подробно. А чего я не помнил - так он сам дошел. И в начале зимы, когда я приехал в Москву пообщаться с царем и воеводами и скорректировать планы до конца пятилетки, он мне радостно поведал, что с помощью стрептоцида он не только спас от заражения больше шести тысяч раненых наших бойцов, но и склонил к вере православной столько же бывших врагов.
Понятное дело, он врагам раненым строго указывал, что таблетки его и порошки только на православных действуют. А жить-то всем хочется.
Иван, который царь, за жестокость свою прозванный "Васильевичем", порадовал еще одной отличной новостью. Он оказывается с османами договорился не воевать. За что османы обязуются убраться на Кавказе до границы СССР, а с другой стороны Черного моря спрятаться за Дунай. И вернуть на Русь всех до единого славянских рабов. Россия же, в свою очередь, обязуется не уничтожать османскую армию и флот. Еще османам пришлось подписаться на то, что в Валахию они не полезут, потому как православный народ вообще трогать категорически нехорошо. Ну и княжество Молдавское, что просто подписалось на присоединение к России, рассматривать именно как русскую территорию.
Валахи подумали-подумали, и тоже присоединились к Руси. У них там началась такая неразбериха с господарями - один стал мусульманином и свалил к османам, другие начали друг друга резать и убивать - что несколько здравомыслящих бояр быстренько выбрали Валахским господарем Владимира Старицкого, ну а Иван результаты выборов конечно же сразу признал. И послал братца двоюродного в эту самую Валахию, в сопровождении охраны конечно. Поскольку родственник должность занял высокую, охрана (в смысле почетный караул) должности соответствовал. Володя парень был спокойный, но настойчивый, так что уже к концу пятьдесят третьего валахские бояре бузить перестали. В большинстве своем лежали они спокойненько на семейных кладбищах и не отсвечивали.
А в Воронеж, который я к тому времени отстроил, из Валахии морем наконец пошла большая нефть. Конец конечно получился немаленький, но кораблям, за исключением плохой погоды, ничто уже не мешало: летом пятьдесят третьего года Крым стал русским. Османы в связи с падением крымского ханства конечно сильно поднапряглись, и к полумиллиону ранее возвращенных славянских рабов откуда-то нарыли еще двести тысяч прочих православных. Как мне потом пояснил один из них, Курт Мюллер, в связи с заботой Ивана Васильевича о собратьях по вере православными срочно становились не только немцы всякие с датчанами, но и даже испанцы. Стали бы и сами османы во множестве, но мусульман по рождению при смене веры османы тупо резали. Так что кроме европейцев на Русь только эфиопы и приехали, они-то на самом деле православные.
Выставка Достижений Народного Хозяйства открылась строго по плану, первого сентября пятьдесят пятого года. Выросшее за девять с половиной лет с девяти до двадцати двух миллионов население Руси (при том, что семь миллионов из прибытку были урожденными русичами) представило на Выставке самые свои выдающиеся достижения. Младший брат Ивана Шереметова Федор пригнал на нее через Яузу свою самоходную баржу на двести пятьдесят тонн с тридцатисильным болиндером. Андрей Иванович Шуйский выставил коней-тяжеловозов, которых он получил, скрещивая шайров и арабских кобылиц. А еще, конечно же, металлопрокат и листовое стекло. Содовый завод правда был пока один, мой, в районе будущего Камышина построенный, но соды пока хватало. Молодой князь Вольский цемент привез, из свежеоснованного города Вольска. Скуратов, понятное дело, таблетками свой стенд завалил, но по поводу аспирина и стрептоцида с ним соперничали уже трое, причем Андрей Татев приволок на выставку уже и тетрациклин.
Но круче всех выступил внук Петра Федоровича Охлябнина Андрей Дмитриевич. Изделия своего он на выставку так и не предоставил. Только модельку небольшую принес. Три с половиной метра длинной. В масштабе один к двадцати. Самое забавное, что моделька была действующей, причем действовали даже изображенные из пистолетных стволов калибром 7.62 мм пушки главного калибра. Моделька стального крейсера водоизмещением две с половиной тысячи тонн, на который сейчас на верфях Херсонеса мои мастера устанавливали четыре паровых машины по полторы тысячи "лошадок". Ой не зря я у его Католического величества выменял остров Иерро на Канарах на двести стальных (дульнозарядных) пушек, и нефтяную базу там не зря заложил! Южная Америка что-то практически бесхозная стоит, а, по расчетам царя, Русь сто миллионов народу, ожидающихся лет так через тридцать, с трудом уже прокормить сможет.
Новый тысяча пятьсот семидесятый год я встретил в Южной резиденции Младшего царя Русской Америки Дмитрия Ивановича в городе Иванове, построенном на месте несостоявшегося Буэнос-Айреса. В Северной резиденции, в Васильеве на берегу Потомака погода была в это время просто противная. С восемнадцатилетним Димой мы обсуждали возможность выкупа у англичан их бродяг, которых в Англии пока тупо вешали. То есть не саму возможность - англичане согласились продавать их в любом количестве - а условия их инкорпорации на новых землях. Дима считал, что после десяти лет "в крепости" у наших мужиков их можно уже, по примеру испанцев, считать полноправными подданными. Я же настаивал на том, что к этому необходимо добавлять минимум десятилетний же стаж в лоне православно церкви, и подданство предоставлять лишь по ходатайству попов, опять же как для идальго. Хотя идальгам было и послабление - православный стаж им устанавливался в пять лет. Насчет же свободного владения русским языком вопрос и не обсуждался как очевидный.
В конце концов Дима согласился со мной - я же был его крестным отцом, да и родной отец велел ему к моим советам прислушиваться. Но в наказание он тут же наградил меня медалью "Слуга Армии и Отечества". Наградил, довольно хихикая при этом - еще бы, медаль была конечно золотая, но в полпуда весом!
После аудиенции я вышел на набережную. Посмотрел налево - у причала стояли уже четыре эсминца Атлантической флотилии. Посмотрел направо - мужики гнали на мясохладобойню бесконечные колонны коров с причалов речного порта и со станции железной дороги. Прямо посмотрел - там, за бескрайним простором океана вдали лежала моя прекрасная Родина. И для ее вящей славы еще столько предстояло сделать!
Я улыбнулся, сел за руль своего лимузина и поехал в аэропорт.