Хранительницы казались столь же древними, как эта статуя. Егор улыбнулся, и вдруг из-за стенда вышла Юлия.
-- Кто же ей палец ломал? -- встревоженно спросила она.
-- Да мало ль кто? -- обрадовались хранительницы возможности поговорить.-- Шел какой-нито шалопай да схватился. Спаси Бог, что реставраторша у нас мастеровитая, и не углядите, пожалуй, который пальчик был отломанный.
Юлия приглядывалась к руке плакальщицы. Егор не сдержал любопытства и тоже подошел.
-- Я не вижу,-- призналась Юлия.-- А вы?
-- И я не вижу...
-- Вот же, вот,-- шепотом подсказала одна старушка, с мягким седым узелком на затылке, а вторая, коротко стриженная, с гребенкой в сивых волосах, торжественно провозгласила:
-- Указательный на левой руке!
-- Даже не заметно! -- горячо сказала Юлия.
-- Абсолютно,-- согласился Егор. Похоже, старушки были польщены.
-- А во втором этаже статуя Венеры стоит, так ей третьего дни кто-то яблочко в руку положил! -- сообщила седенькая хранительница.
-- Неужели? -- почему-то обрадовалась Юлия. Вторая тоже не осталась в стороне:
-- А в зале XVII века деревянный старец (она произнесла это слово с ударением на "е") стоит с протянутой рукой. И каждый вечер после закрытия у него из ладони копеечки вынимают. Кто ни пройдет, всяк подаст Христа ради.
Юлия покачала головой. Ее глаза светились, сияла улыбка. И Егор улыбнулся в ответ -- впервые в жизни улыбнулся ей! -- и растерялся от этого, и сказал:
-- До чего же тут хорошо!
Мягкий свет лился с потолка и белых стен.
-- Конечно, -- гордо сказали хранительницы,-- тут ведь Красота.
-- Господи, как чудесно здесь работать, правда? Годы уходят, а Красота остается,-- задумчиво молвила Юлия.
-- А вы как выйдете на пенсию, так и приходите к нам служить, -- очень серьезно предложила та, что с гребенкой.
-- Да, на пару и приходите, -- ласково сказала другая, глядя то на Егора, то на Юлию...
...Сегодня ночью они вспоминали об этом, и Юлия сказала:
-- Ты весь светился тогда, и волосы, и глаза, и улыбка твоя светилась!
Да. Но почему они тогда ничего не сказали друг другу? А теперь поздно! Да и не нужно.
Егор почувствовал, что вот сейчас тоже уткнется лицом в ладони, как Наташа... Хотя нет, она уже не плакала, а о чем-то тихо рассказывала Антонову. И тот вдруг выпалил:
-- Нет, это невыносимо! Егор, неужели у вас здесь нет никакого средства, среди всех этих трав?
-- Чего? -- не понял Егор.
-- Приворотного зелья! -- отчеканил Антонов.-- Неужели мы так и будем стоять и смотреть на это удручающее зрелище? -- Он кивнул на Наташу, в глазах которой опять собрались слезы.-- Вот это не подойдет? -- склонился он к высокому синецветному журавельнику.
-- Нет, это герань луговая. От колотья, ломоты в костях, икоты пользовали ею, даже голову мыли от глухоты, а вот присушка... нет, нужен хотя бы девясил,-- ласково коснулся Егор желтого лохматого венчика.
-- Ну?! -- настаивал Антонов.
-- Я могу приготовить,-- растерялся Егор,-- но ведь это в любом случае должен выпить Иван.
-- Действительно! -- озадачился - Антонов.-- Я как-то забыл. А заговор? Выйду не благословись, встану не перекрестясь... Подождите, сейчас вспомню.-- Он нахмурился, но тут же лицо его прояснилось.-- Ну, Егор! Вы должны знать! У вас память лучше моей!
-- Да,-- просто сказал Егор.-- Я знаю. Иди сюда, Наташа. Он подвел девушку к окну.-- Смотри на восток -- и повторяй за мной...
На море, на Окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый; на этом камне сидят тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и бросаются тоски через все пути, и дороги, и перепутья. Мечитесь, тоски, кидайтесь, тоски, бросайтесь, тоски, в буйную голову рабы Божьей...
О Господи!.. Но, кажется, никто ничего не заметил, Наташа говорила все как нужно:
-- ...в буйную голову раба Божьего Ивана, в лик, в ясные очи, в сахарные уста, в ретивое сердце, в ум и разум, в волю и хотение, во все его тело белое, во всю кровь горячую, в семьдесят семь суставов, жилочек и поджилочек, чтоб он тосковал-горевал по мне, нигде без меня, рабы Божьей Натальи, пробыть не мог, как рыба без воды. Думал бы обо мне -- не задумал, спал бы -- не заспал, ел -- не заел, пил -- не запил, чтобы я ему казалась милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной, во всякий день, во всякий час, во всякое время: на молоду, под полн, на перекрое и на исходе месяца...
Наталья перевела дыхание и доверчиво посмотрела на Егора:
-- А что теперь?
Егор обернулся к Антонову. Антонов кивнул на дверь. В дверях стоял Иван.
-- Вас уже ждут, Михаил Афанасьевич,-- сказал он. -- Машина готова.
-- Да, ведь пора ехать! -- засуетился Антонов. -- Вы проводите меня в аэропорт, Егор, мне не хочется расставаться с вами. Пойдемте скорее! До свидания, Наташа. Все будет хорошо, имейте в виду, -- многозначительно сказал он девушке, которая стояла ни жива ни мертва. И вдруг с таким изумлением вперил взор в окно, что и остальные туда торопливо обернулись.
За окном ровно ничего не было, но в лаборатории раздался ужасный грохот, и Егор, который стоял рядом с Антоновым, заметил, как тот столкнул с полки большущий глиняный горшок с землей.
-- Батюшки-светы! Какое ужасное несчастье! -- спокойно сообщил Антонов.-- А ведь нам с Егором Михайловичем надо спешить, Наташенька, простите, мы не сможем вам помочь убрать все это. Вот кошмар, а? Иван, -сказал он, выталкивая Егора в коридор,-- сделайте, голубчик, милость, помогите. Договорились?
-- Да, -- кивнул Иван. -- Да...
* * *
В "уазике" уже сидели Дубов, Голавлев и Никифоров -- сам за рулем.
"А где же Юлия?" -- подумал Егор обеспокоенно.
-- А где же Юлия? -- спросил Антонов.
-- У нее срочные дела в дирекции совхоза -- пока не удалось освободиться. Она передавала вам привет и сказала, что позвонит в Москву, -пояснил Никифоров.
"Все ясно, -- разочарованно подумал Егор.-- Да что я?! Так даже лучше".