Однако за напускной радостью и попытками снискать милость у новых хозяев многие скрывали страх. Они знали, до чего жестоки и капризны восточные цари и сколь обманчива порой бывает их доброта. Сегодня ты в фаворе, а завтра без головы, и никто не взялся бы предугадать, куда качнется чаша весов.
В конце июня, находясь в Эфесе, повелитель Понта издал три указа. Все они были секретными, но самым секретным из них был третий.
С каким наслаждением Митридат обдумывал эти указы, размышлял, что кому поручить и кого куда послать, — развлечение кукловода, заранее готовившего коленца, которые будут выкидывать его марионетки. Пусть другие уточняют и доводят до конца общую идею — лишь ему одному будет принадлежать слава созидателя. Насвистывая и напевая, Митридат расхаживал по дворцу, где несколько сот срочно собранных писцов записывали его распоряжения и запечатывали послания. Когда последнее послание для последнего курьера было готово, царь повелел выгнать писцов на двор, и его телохранители перерезали бедняг: мертвецы прекрасно хранят тайны.
Первый указ предназначался Архелаю, который тогда был не в фаворе у Митридата: пытаясь захватить город Магнезия, он предпринял лобовой штурм и сам был ранен, а его войско понесло изрядные потери. Тем не менее это был лучший полководец Митридата, и ему был направлен первый указ. Архелаю следовало возглавить весь понтийский флот и выйти на кораблях из Понта Эвксинского в Эгейское море — месяц спустя после получения указа, то есть в конце гамелиона, что соответствовало римскому месяцу квинктилию.
Второй указ адресовался сыну Митридата Ариарату, но не тому, который был теперь царем Каппадокии. Ему поручалось возглавить стотысячное войско и, переправившись через Геллеспонт, вторгнуться в Восточную Македонию, опять же в конце гамелиона, то есть через месяц.
Третий указ, в отличие от первых двух, существовал не в одном, а в нескольких сотнях экземпляров, которые были разосланы главным магистратам во все города и области — от Вифинии до Фригии: Митридат приказывал им в конце месяца гамелиона арестовать всех римских, латинских или италийских граждан в Малой Азии — мужчин, женщин и детей — и предать их смерти вместе с их рабами.
Третий указ доставил царю особое удовольствие. Он улыбался до ушей, хихикал, а временами даже подпрыгивал во время прогулки по Эфесу, когда вспоминал свое решение. Начиная с конца гамелиона в Малой Азии не будет римлян. А когда он, царь Митридат, завоюет Рим, в мире вовсе не останется римлян — от Геркулесовых столбов до Первого водопада на Ниле. Рим прекратит свое существование.
В начале гамелиона, бережно храня в голове свои секретные планы, Митридат покинул Эфес и двинулся на север, в Пергам, где его ожидал приятный подарок.
Два римских посланника и все старшие командиры Аквилия бежали в Пергам, но сам Маний Аквилий отправился на остров Лесбос, надеясь отплыть дальше на Родос, где, как ему стало известно, затаился Гай Кассий. Но едва оказавшись на Лесбосе, Аквилий заболел желудочной лихорадкой и не смог продолжить путешествие. Жители Лесбоса, узнав о падении римской провинции Азия, в которую они формально входили, предусмотрительно задержали римского проконсула и отправили его царю Митридату в знак особого уважения.
Мания Аквилия доставили на корабле в небольшой порт Атарней, а затем, привязав цепью к седельной луке, повлекли в Пергам, где его ожидал Митридат.
Падая, спотыкаясь, выслушивая насмешки и оскорбления, Аквилий добрел до Пергама полумертвым. Увидев, в каком он состоянии, Митридат понял, что, если так будет продолжаться и дальше, Аквилий умрет. Это решительно не входило в планы царя Понта, который надеялся насладиться своим торжеством.
Римского проконсула, посадив на осла, привязали к седлу, лицом к хвосту, и в таком виде некоторое время возили по Пергаму и окрестностям, дабы жители бывшей столицы бывшей римской провинции могли воочию убедиться, что царь Митридат ни в грош не ставит римского проконсула и совершенно не боится мести Рима.
В конце концов перепачканный грязью и превратившийся в собственную тень Маний Аквилий предстал перед своим мучителем. На рыночной площади поставили роскошный помост и водрузили золотой трон, на который в полном парадном облачении уселся царь Митридат. Он пристально смотрел на человека, отказавшегося отозвать армию Вифинии, не позволившего Митридату защитить свои владения и запретившего ему обратиться с жалобой непосредственно к Сенату и народу Рима.
Созерцая жалкую согбенную фигуру Мания Аквилия, Митридат окончательно утратил страх перед Римом. Чего он все это время боялся? Как он мог опасаться этого ничтожества? Он, царь Митридат Понтийский, куда могущественней, чем сам Рим. Подумаешь, четыре маленькие армии, двадцать тысяч человек. Для Митридата именно Маний Аквилий был отныне воплощением Рима. Не Гай Марий, не Луций Корнелий Сулла, а Маний Аквилий. Как же он заблуждался раньше, связывая образ Рима с этими двумя не самыми характерными его представителями! Подлинный Рим ныне лежал у его ног.
— Проконсул! — громко воскликнул Митридат.
Аквилий поднял голову, но у него не было сил произнести даже слово.
— Римский проконсул! Я дам тебе золото, которого ты так хотел.
Охранники ввели Мания Аквилия на помост, усадили на лавку, стоявшую чуть левее царя. Руки пленника были крепко привязаны к туловищу веревками. Один охранник взялся за веревку слева, другой справа так, что Маний Аквилий не мог пошевельнуть руками.
Затем на помост взошел кузнец, державший щипцами докрасна раскаленные тигли, в которых помещалось несколько чашек расплавленного золота. Из тиглей валил дым и распространялся резкий горький запах.
Третий охранник зашел за спину Аквилию и, резко ухватив его одной рукой за волосы, оттянул голову назад, а другой зажал пленнику ноздри.
Человек не может не дышать. Подчиняясь этому инстинкту, Маний Аквилий судорожно открыл рот, и тотчас же из тиглей в его раскрытые уста хлынуло жидкое золото. Когда конвульсии и вопли несчастного прекратились, его губы, подбородок, грудь оказались покрыты толстым слоем остывшего благородного металла.
— Разрезать его и извлечь все золото до крупинки, — распорядился Митридат.
Он внимательно наблюдал за тем, как солдаты собирают, соскребают и помещают обратно в тигли золото, которым он досыта накормил своего врага.
— А теперь — выбросить труп собакам! — приказал царь. Он поднялся с трона и спокойно переступил через истерзанные останки римского проконсула Мания Аквилия.
Все шло отлично! Никто не знал этого лучше, чем сам царь Митридат. Он прогуливался по гористым, овеваемым ветрами окрестностям Пергама и ждал конца месяца гамелиона. Из Афин пришло письмо от Аристиона. У него тоже дела двигались успешно:
Теперь ничто нас не остановит, о великий царь. Афины укажут Греции истинный путь. Я начал с того, что всем и всюду говорил о былом величии Греции. Я успел убедиться, что в трудные дни парод особенно нежно вспоминает славное прошлое, а потому легко вербовать сторонников, обещая им возврат прежнего могущества. Об этом я неустанно твердил в течение полугода на агоре, медленно перемалывая доводы противников и находя все больше и больше сторонников. Мне даже удалось убедить своих слушателей, что на твоей стороне против Рима выступает и Карфаген. Чего стоит после этого давнее убеждение, что афиняне — самый образованный народ в мире? Никому из них невдомек, что Карфаген был разрушен Римом пятьдесят лет назад. Просто удивительно!
Я пишу это письмо, ибо могу с удовлетворением сообщить, что избран военным руководителем Афин. Кроме того, я могу сам подбирать себе помощников. Разумеется, я привлек тех, кто твердо верит: спасение Греции — в твоих руках, о великий царь. Они ждут не дождутся того дня, когда Рим окажется под твоей мощной пятой.
Афины и Пирей захвачены мною. К несчастью, люди, обладающие римским гражданством, а также мои заклятые враги бежали. Однако те, кто были достаточно глупы, чтобы остаться, — в основном богатые афиняне, не верившие, что им угрожает опасность, — погибли. Я конфисковал все имущество, принадлежавшее сбежавшим и мертвым. И теперь эти деньги пойдут на финансирование нашей войны против Рима.
Разумеется, я должен выполнить обещания, данные тем, кто отдал за меня свои голоса. Это ни в коей мере не нарушит твоих планов, великий царь. Я обещал вернуть Греции остров Делос, который теперь находится под римским владычеством. Это важный торговый центр, и именно благодаря ему процветали Афины в те давние славные времена. В начале гамелиона мой друг Апелликон, искусный военачальник и флотоводец, возглавит экспедицию на Делос. Остров станет нашим.
Вот пока и все, о господин и повелитель! Город Афины и порт Пирей твои и ждут твоих кораблей.
Да, великому царю очень нужны были и порт Пирей, и город Афины. Ибо в конце квинктилия, а по-гречески гамелиона, корабли Архелая вышли из Понта Эвксинского в Эгейское море. Флот понтийцев состоял из трехсот военных трехпалубных галер, ста двухпалубных и полутора тысяч транспортных кораблей, заполненных солдатами. Архелая не интересовала приморская часть провинции Азия: она уже находилась в руках Митридата. Его задачей было занять Грецию так, чтобы Центральная Македония оказалась стиснутой с двух сторон двумя понтийскими армиями: армией Архелая в Греции и армией Ариарата-младшего в Восточной Македонии.
Младший Ариарат точно придерживался сроков, установленных для него Митридатом. В конце квинктилия он переправил свою стотысячную армию через Геллеспонт и двинулся по узкому побережью Фракийской Македонии, используя сооруженную римлянами Эгнациеву дорогу. Он не встретил никакого сопротивления, построил две крепости: первую — на море, в Абдере, и вторую — в Филиппах. Пройдя уже вглубь страны, он двинулся на запад к первому всерьез укрепленному римскому поселению — городу Фессалоники.
В конце квинктилия все римские и италийские граждане, населявшие Вифинию, провинцию Азия, Фригию и Писидию, были уничтожены, в том числе женщины и дети. Третий, самый тайный указ Митридата отличался особым коварством. Митридат решил устроить резню чужими руками. Он распорядился, чтобы города и поселения дорической, ионической и эолийской Греции сами взяли на себя эту задачу. Во многих местах указ был встречен с воодушевлением, и не ощущалось недостатка в добровольцах, готовых пролить кровь римлян-угнетателей. Однако в некоторых областях указ Митридата вызвал страх и содрогание и добровольцев не оказалось. Так, в городе Траллы местный этнарх был вынужден прибегнуть к услугам фригийских наемников. Его примеру последовали кое-где еще, надеясь впоследствии переложить ответственность за содеянное на чужеземцев.
За один день было перебито восемьдесят тысяч римлян, латинян и италиков и членов их семей, а также семьдесят тысяч рабов. Не спасся никто; ни один не смог найти укрытия; страх, который внушал царь Митридат, исключал какое бы то ни было сочувствие к обреченным. Если бы Митридат повелел выполнить свой чудовищный указ своим воинам, вина за содеянное всецело легла бы на него, но, поручив грязную работу грекам, он сделал их соучастниками своих преступлений. Греки же вполне ясно поняли резоны Митридата. Жизнь под его владычеством не сулила им ничего хорошего, если не считать поблажек с налогами.
Многие из несчастных пытались найти убежище в храмах, но тщетно: их выволакивали на улицу и, несмотря на стенания и мольбы о помощи, воссылаемые богам, предавали смерти. Некоторые цеплялись мертвой хваткой за алтари, за статуи богов, так что их невозможно было оторвать. Тогда в ход шли топоры, и жертв с отрубленными руками выбрасывали из святилищ и убивали.
Самым ужасным в третьем тайном указе Митридата был последний пункт, запрещавший похороны или сожжение тел убитых римлян, латинян и италиков, а также их рабов. Трупы отправляли как можно дальше от жилых мест и сваливали в ущельях, дальних лощинах, на горных кручах, бросали в море. Птицы-стервятники, хищные звери и рыбы отменно полакомились в этот месяц секстилий. Никто не осмелился ослушаться Митридата и предать покойников погребению или сожжению. Сам Митридат получал огромное удовольствие от вида очередной груды трупов — он любил совершать такие экскурсии.
Лишь очень немногим римлянам удалось избежать гибели. В основном это были те, кого лишили гражданства и кому под страхом смерти запретили появляться в Риме. Среди них был некто Публий Рутилий Руф, в свое время дружный со многими знатными римлянами, а ныне уважаемый гражданин Смирны, автор порочащих карикатур на таких людей, как Катул Цезарь и Метелл Нумидийский Свинка.
«Лучшего и желать нельзя», — думал Митридат в начале месяца антестериона, а по-римски — секстилия. От Милета до Андрамития по всей бывшей римской провинции Азия теперь правили его сатрапы. То же было и в Вифинии. И никаких новых претендентов на вифинийский трон! Единственный человек, которому Митридат позволил бы занять его, был мертв. Когда царь Сократ спешно вернулся в Понт, он так докучал Митридату своими жалобами и стенаниями, что пришлось заставить его замолчать единственным возможным средством — отправив на тот свет. Вся Анатолия к северу от Ликии, Памфилии и Киликии теперь принадлежала Митридату, а скоро и юг тоже станет его.
Но ничто так не радовало царя, как массовое уничтожение римлян, латинян и италиков. Всякий раз посещая очередную свалку разлагающихся трупов, Митридат заходился от хохота, столь велико было его ликование. Он не проводил различий между Римом и Италией, несмотря на войну между ними. Он как никто другой понимал причины этой междоусобицы: брат восстал против брата, потому что награда была слишком желанной — власть!
Да, все шло отлично. Пока Митридат руководил походом, Понтом правил его сын, Митридат-младший. Впрочем, отец на всякий случай захватил с собой жену и детей сына-регента, чтобы тот невзначай не выкинул чего-нибудь. Другой сын Митридата, Ариарат, стал царем Каппадокии. Фригия, Вифиния, Галатия и Пафлагония стали его сатрапиями, и правили ими родственники Митридата. Зять Тигран получил полную свободу действий к востоку от Каппадокии. Пусть попробует завоевать Египет и Сирию, если ему неймется! Впрочем, нет, хмурился Митридат, египтяне не допустят, чтобы ими правил чужеземец. Нужно найти послушного ему Птолемея. Легко сказать «найти» — но где? Ясно одно: будущие египетские царицы должны быть из рода Митридатов. Дочерям Тиграна там делать нечего!
Дела шли очень даже неплохо. Особенно впечатляли успехи на море, если, конечно, не брать в расчет поход «искусного флотоводца Апелликона», отправившегося на Делос и потерпевшего поражение. Но флотоводец Митридата Метрофан сначала захватил Киклады, а потом двинулся на Делос и покорил и его. Затем понтийцы передали остров Афинам, дабы не подрывать авторитет Аристиона. Понтийцам требовалось сохранять с греками хорошие отношения — им необходим был порт Пирей.
Теперь вся Эвбея оказалась в руках Митридата. Понтийцы также захватили остров Скиатос и большую часть Фессалии с важными портами Деметрия и Метона. Благодаря победам на севере понтийцы перекрыли дороги из Фессалии в Центральную Грецию, после чего все греческие области поддержали Митридата. Пелопоннес, Беотия, Лаконика и Аттика, объявив Митридата своим освободителем, спокойно наблюдали, как понтийские армии обрушились на Македонию, грозя раздавить ее, словно сапог букашку.
Впрочем, покорить Македонию, по крайней мере в самое ближайшее время, оказалось не так-то просто. Имея с одной стороны перешедшую в стан неприятеля Грецию, а с другой — наступающие по Эгнациевой дороге войска понтийцев, Гай Сентий и Квинт Бруттий Сурра не растерялись и не капитулировали. Им удалось собрать вспомогательные соединения и выставить их заслоном на пути Митридата вместе с двумя римскими регулярными легионами. Захват Македонии обошелся бы теперь понтийскому властелину очень недешево.
В конце лета Митридат заскучал. Полноправный властелин Малой Азии теперь обосновался в Пергаме и коротал свой досуг, навещая гниющие горы трупов. Наиболее внушительные памятники своей победы он осмотрел уже по многу раз. Потом Митридат вспомнил, что еще не посетил один, расположенный выше по реке Каик, на которой стоял Пергам.
В провинции Азия было два города, именовавшихся Стратоникея. Тот, что побольше, в области Кария, до сих пор упорно сопротивлялся осаждающим его понтийцам. Тот, что поменьше, на реке Каик, сразу признал Митридата своим повелителем, и когда царь въехал в этот город, местные жители гурьбой повалили на улицы, устилая путь Митридата лепестками цветов.
В толпе он заметил греческую девушку и тотчас велел привести ее к нему. Красавицу звали Монима. У нее был очень бледный цвет кожи, волосы казались почти белыми, а брови и ресницы словно и вовсе отсутствовали. Взглянув на нее вблизи, царь тотчас же причислил гречанку к сонму своих жен, столь поразительно выглядела она со светлыми волосами и темными блестящими глазами с розоватыми белками. Митридат не встретил никаких возражений со стороны ее отца Филопемона, особенно после того, как царь взял его и Мониму на юг, в Эфес, и сделал своего нового тестя сатрапом этой области.
Предаваясь развлечениям, коими так славился Эфес, а также утехам со своей новой женой-альбиноской, царь Митридат нашел время послать коротенькое письмо на остров Родос с требованием покориться Понту и выдать укрывшегося там наместника провинции Азия Гая Кассия Лонгина. Ответ был получен незамедлительно, и в нем Митридат обнаружил твердый отказ по обоим пунктам. В послании говорилось, что Родос является другом и союзником Сената и народа Рима и сохранит верность им любой ценой.
Впервые за время войны царь Понта пришел в бешенство. К ужасу приближенных, царь дал полную волю своему гневу и долго бушевал и изрыгал проклятья в зале аудиенций, пока наконец пыл его не поутих и его величество не застыл на троне, подперев рукой подбородок, надув губы и позволяя слезам оставлять на его щеках предательские следы.
С этого дня Митридат задался одной-единственной целью: покарать непослушный Родос. Как смеют какие-то островитяне перечить великому царю! Неужели этот крошечный островок надеется выстоять против могучего Понта?! Ну что ж, скоро чванливые родосцы на собственной шкуре убедятся, сколь сильно ошиблись в своих расчетах!