— Я не благодарю тебя. Секст Юлий, — вызывающе заявил Филипп, — равно как принцепса Сената и всех остальных, маскирующихся под патриотов Рима. Как можно быть патриотом — и разбазаривать наше гражданство? Это вещи несовместимые! Римское гражданство — римлянам! Оно не должно даваться тем, кто по своему роду, происхождению не имеет на то законного права. Мы потомки Квирина. Италики — нет. Это все, что я хотел сказать. Добавить к этому мне нечего.
— Нет, добавить как раз есть что! — вмешался Друз. — То, что мы дети Квирина, неоспоримо. И все же Квирин — не римский бог. Он бог сабинян — оттого-то его обиталищем считается Квиринал, где прежде стоял сабинянский город. Другими словами, Луций Марций, Квирин — италийский бог! Ромул привел его к нам, сделав его римским. Но Квирин равным образом принадлежит и народу Италии. Так неужели же мы, способствуя укреплению Рима, предадим его? Ибо именно к укреплению могущества Рима приведет предоставление италийскому населению гражданских прав. Рим станет могущественнее, став Италией. Италия окрепнет, если она с Римом образует единство. То, что мы храним как потомки Ромула, останется навеки только нашим, ибо оно не может принадлежать никому другому. Однако Ромул даровал нам вовсе не гражданство! Последнее за эти годы получили многие из тех, кто не является потомком Ромула, уроженцем Рима. Если уж встал вопрос о чистоте римского происхождения, то почему в этом почтенном собрании тогда сидит Квинт Варий Север Гибрид Сукрон? Это имя, как я заметил, Цепион и Филипп воздерживались упоминать, подвергая сомнению римское происхождение некоторых членов Сената. А между тем Квинт Варий и впрямь не римлянин! Он в глаза не видел этого города и не говорил по-латыни, пока ему не исполнилось двадцати. Тем не менее — вот он сидит здесь, милостью Квирина. Человек, всеми своими помыслами, речью, суждениями в меньшей степени являющийся римлянином, чем любой италик! Если следовать логике Луция Марция Филиппа и ограничить число граждан Рима только теми, кому дают на то право род и происхождение, то первым, кто обязан тогда покинуть это собрание и наш город, будет Квинт Варий! Он и впрямь чужестранец!
После такого выпада Квинт Варий, разумеется, вскочил, сыпля проклятьями, несмотря на то, что у него, как заднескамеечника, права голоса не было. Секст Цезарь набрал в больную грудь побольше воздуха и так громко взревел, призывая к порядку, что порядок мигом был восстановлен. После чего председательствующий обратился к Скавру:
— Марк Эмилий, принцепс Сената, я вижу, ты хочешь выступить. Предоставляю тебе слово.
Тот поднялся и разразился гневной речью:
— Я не желаю видеть, как это собрание деградирует, превращаясь в арену для петушиных боев! И это — вина некоторых титулованных особ, которые на самом деле недостойны даже убирать блевотину с городских улиц! Не стану я лишний раз говорить и о праве любого человека заседать в этих почтенных стенах. Скажу лишь одно: если Сенат и Рим в целом хотят выжить, мы должны проявить такую же либеральность в вопросе предоставления гражданства италийскому населению, как та, которая уже была проявлена по отношению к некоторым сидящим сегодня среди нас.
В это время Филипп вновь вскочил с места:
— Секст Юлий, предоставляя слово принцепсу Сената, ты не обратил внимания на то, что я просил дать мне выступить. А я, как консул, должен был бы говорить первым!
— Мне казалось, ты уже выступил, Луций Марций, — заморгал тот. — Разве ты еще не все сказал?
— Нет!
— Тогда прошу тебя, не мог бы ты теперь высказаться до конца? — Секст Цезарь обернулся к Скавру: — Уважаемый глава Сената, ты не мог бы подождать, пока младший консул завершит свое выступление?
— Да, конечно, — вежливо отозвался Скавр и сел на место.
— Я предлагаю этому собранию, — с напором произнес Филипп, — убрать с таблиц все до одного законы Марка Ливия, ибо ни один из них не был принят законным путем.
— Что за вздор! — возмущенно вмешался Скавр. — Никогда еще в истории Сената ни один народный трибун не вершил законодательство с более скрупулезным соблюдением всех требуемых законом процедур, нежели Марк Ливий Друз!
— Тем не менее его законы не имеют силы! — не унимался Филипп, хотя разбитый нос, похоже, давал себя знать и пальцы его то и дело прикасались к бесформенному наросту на лице. — Боги выражают свое неудовольствие!
— Перед каждым собранием я неизменно испрашивал благоволения богов, — спокойно парировал Друз.
— Законы эти кощунственны, что доказывают события, происходящие по всей Италии последние десять месяцев, — продолжал Филипп. — Говорю вам: всю Италию раздирают проявления божественного гнева!
— Полно, Луций Марций. Италию вечно раздирают эти проявления божественного гнева… — устало проронил Секст Цезарь.
— Но не так, как в нынешнем году! — Луций Марций Филипп сделал глубокий вдох и провозгласил: — Я предлагаю, чтобы Сенат рекомендовал народному собранию аннулировать законы Марка Ливия Друза на том основании, что боги явно выказывают свое недовольство ими! Секст Юлий, я желаю, чтобы сенаторы встали на ту или иную сторону. Немедленно голосуем!
Скавр и Марий нахмурились, ощущая, что за этим что-то кроется, но пока не в силах понять, что именно. Филипп останется в меньшинстве — это ясно. Тогда зачем после столь краткой и невыразительной речи он потребовал голосования?
Тем не менее голосование было проведено: сенаторы встали по разные стороны. Подавляющее большинство оказалось против Филиппа. Тот совершенно вышел из себя и принялся вопить и брызгать слюной так, что сидевшему рядом с ним городскому претору Квинту Помпею Руфу пришлось прикрыть лицо тогой.
— Неблагодарные! Идиоты! Бараны! Падаль! Шваль! Насекомые! Развратники! Мертвечина! Стяжатели! — такими оскорблениями осыпал младший консул своих коллег по Сенату.
Секст Цезарь позволил Филиппу спустить пары, после чего дал знак своему старшему ликтору. Тот несколько раз подряд ударил связкой шестов об пол, так что балки загудели, после чего председательствующий выкрикнул:
— Довольно! Сядь и молчи, Луций Марций, а не то я велю вывести тебя с этого собрания!
Филипп сел. Грудь его ходила ходуном, из разбитого носа капала какая-то светлая жидкость.
— Кощунство! — пронзительно и протяжно выкрикнул он напоследок и окончательно затих.
— Чего он все-таки добивается? — шепнул Скавр на ухо Марию.
— Не знаю, — ответил тот. — А очень бы хотелось знать…
— Можно мне взять слово? — спросил, вставая, Красс Оратор.
— Говори, Луций Лициний, — разрешил Секст Цезарь.
— Я не стану говорить об италиках, нашем благословенном римском гражданстве или законах Марка Ливия, — своим чудесным медовым голосом начал Красс. — Я скажу о должности консула. И предварю свое выступление одним наблюдением. Никогда за все годы, проведенные мною в этих стенах, не приходилось мне видеть и слышать, чтобы должностью этой так злоупотребляли, так позорили и принижали ее, как это делал в последнее время Луций Марций Филипп. Ни один человек, обращающийся так с этой должностью — высочайшей на нашей земле! — не имеет права оставаться в ней впредь. Когда избиратели оказывают ему эту честь, новый консул обычно не связан никаким особым кодексом, кроме собственного разума, манер да примеров, являемых ему традицией. Быть консулом в Риме — значит удостоиться положения выше того, которое занимает любой царь, и уступающего по высоте лишь богам. Должность консула дается свободным волеизъявлением народа и не основывается на угрозах или страхе возмездия. На протяжении года консул является высшим существом. Полномочия его превосходят власть любого наместника. Он командует армиями, возглавляет правительство, руководит казной — и символизирует собой все, что только значит Римская Республика! Будь он патриций или выдвиженец из «новых людей», богач или человек скромного достатка — он консул! Есть лишь один человек, равный ему: другой консул. Имена обоих консулов вписываются в анналы, чтобы сиять там вечно… Я сам был консулом. И еще человек тридцать из присутствующих здесь занимали эту должность, а некоторые из них были еще и цензорами. И я спрашиваю их: что они чувствуют, слушая Луция Марция Филиппа с начала нынешнего месяца? Ощущаете ли вы то же, что и я: грязь, стыд, унижение? На ваш взгляд, можно ли спустить подобное с рук? Нет? Отлично! Я тоже так думаю!
Красс Оратор сделал секундную паузу, повернулся к курульному подиуму и пронзил взглядом Филиппа. Затем, нацелившись в него указательным пальцем, пророкотал:
— Луций Марций, ты худший консул, какого мне когда-либо доводилось видеть! И сиди я в кресле Секста Цезаря, у меня бы и на десятую долю недостало его терпения! Как ты осмеливаешься разгуливать по нашему любимому городу в сопровождении дюжины ликторов и называть себя консулом?! Ты не консул! Ты недостоин лизать подметки настоящему консулу! Больше того, как сказал наш уважаемый предводитель: ты не годишься даже убирать блевотину с городских улиц! Вместо того чтобы подавать достойный пример представителям младшего поколения в этих стенах и за их пределами, ты ведешь себя как отъявленный демагог, какого еще не знали наши трибуны, как самый грязный скандалист, который только срывал когда-либо своими выкриками чужие выступления! Как смеешь ты пользоваться своим должностным положением для того, чтобы поливать грязью членов Сената? Как язык твой поворачивается утверждать, что другие якобы действовали незаконно? Я достаточно терпел тебя, Луций Марций Филипп! Либо веди себя достойно звания консула, либо оставайся дома!
Когда Красс Оратор вновь занял свое место, Сенат разразился рукоплесканиями. Филипп сидел, опустив голову, чтобы не было видно выражения его лица. Цепион испепелял Красса ненавидящим взглядом. Секст Цезарь откашлялся и произнес:
— Благодарю тебя, Луций Лициний, за то, что ты напомнил мне и всем, кто собирается впоследствии носить звание консула, к чему обязывает эта должность. Надеюсь, Луций Марций отнесется к твоим словам столь же вдумчиво, как и я. И поскольку никому из нас, похоже, не под силу сохранять достоинство в такой обстановке, я закрываю собрание. Сенат вновь соберется через восемь дней. Мы отмечаем ludi Romani, и, я полагаю, нам следовало бы почтить Рим и его основателя Ромула чем-нибудь более достойным, нежели язвительные и грубые перепалки членов Сената. Хорошего вам отдыха, отцы-основатели!
Принцепс Сената Скавр, Друз, Красс Оратор, Антоний Оратор и Квинт Помпей Руф отправились к Гаю Марию, чтобы выпить вина и обсудить за столом события минувшего дня.
— Здорово ты, Луций Лициний, приложил Филиппа! — восхитился Скавр, залпом осушая свой кубок.
— О, это ему запомнится надолго! — поддержал Антоний.
— Да и тебе, наверное, тоже, Луций Лициний, — улыбнулся Друз.
— Да будет вам… Он просто напрашивался на это, — скромно ответил Красс.
Поскольку в Риме по-прежнему было жарко, все, войдя в дом Мария, скинули с себя тоги и направились в прохладную тень сада, чтобы устроиться там поудобнее.
— Я бы очень хотел знать, чего добивается Филипп, — проронил Марий, сидя на краю своего пруда.
— И я тоже, — признался Скавр.
— А почему вы решили, что он чего-нибудь добивается? — спросил их Помпей Руф. — Он просто отъявленный невежа и всегда был таким.
— Нет, у него в голове шевелятся какие-то мыслишки, — не согласился Марий. — В какой-то миг мне сегодня показалось, что я догадался… Но потом мысль ускользнула, и я не могу ее вспомнить.
— Можешь быть уверен, Гай Марий: мы все скоро узнаем, — заверил его Скавр. — Быть может, уже на следующем заседании.
— Оно обещает быть интересным, — подключился к разговору Красс Оратор, не переставая массировать левое плечо, и поморщился: — Отчего у меня все эти дни все тело болит и ломит? Я вроде сегодня не слишком долго выступал. Хотя и сердито.
Наступившая ночь доказала, что его речь и связанные с ней волнения обошлись ему дороже, чем он мог подумать. Его жена Муция, дочь авгура Сцеволы, проснувшись от холода на рассвете, решила поискать тепла у мужа, однако обнаружила, что тот холоднее льда. Красс умер в расцвете своей карьеры, в зените славы.
Для Друза, Мария, Скавра, Сцеволы и их единомышленников смерть эта была настоящей трагедией, в то время как для Филиппа и Цепиона — свидетельством в их пользу. Эти двое с новым энтузиазмом пустились обхаживать заднескамеечников Сената, беседуя с ними, убеждая, льстя. И когда Сенат, по окончании ludi Romani, собрался вновь, они чувствовали, что позиции их значительно укрепились.