Когда все римские солдаты остались лежать бездыханными на дороге и по обеим ее сторонам, Квинт Поппедий Силон подошел к Цепиону, окруженный своими легатами, среди которых были Скатон и Фравк. Силон широко улыбался.
— Ну, Квинт Сервилий, что ты скажешь теперь?
Бледный и дрожащий, Цепион ухватился за последний шанс.
— Ты забыл, Квинт Поппедий, — сказал он, — что я все еще держу в заложниках твоих сыновей!
В ответ раздался смех:
— Моих сыновей? Нет! Это — дети тех рабов, с которыми я приходил к тебе. Но я заберу их всех, и моих рабов, и даже моего осла. В лагере не осталось никого, кто посмел бы возразить мне. — Чудовищные глаза марса пылали холодным золотым блеском. — Но я не намерен возиться с тем, что нагрузил на осла. Можешь оставить себе это барахло.
— Но это же золото! — ошеломленно произнес Цепион.
— Нет, Квинт Сервилий, не золото. Свинец, покрытый тончайшим слоем позолоты. Если бы ты поскреб слиток, ты раскрыл бы эту уловку. Но я знал Цепиона лучше, чем ты знал себя сам! Ты не решился бы поцарапать кусок золота, даже если бы твоя жизнь зависела от этого, — а она, поверь мне, именно от этого и зависела.
Силон обнажил меч, сошел с лошади и приблизился к Цепиону. Фравк и Скатон сняли Цепиона с лошади. Не говоря ни слова, они стащили с него панцирь и толстую кожаную подкладку. Поняв все, Цепион безутешно заплакал.
— Я хотел бы послушать, как ты станешь умолять сохранить тебе жизнь, Квинт Сервилий Цепион, — проговорил Скатон, подойдя на расстояние удара мечом.
Но этого Цепион не мог себе позволить. При Аравсионе он бежал и с тех пор никогда по-настоящему не попадал в опасную ситуацию. Даже когда отряд марсов напал на его лагерь. Теперь он понял, почему они сделали это. Они потеряли горсточку людей, но посчитали, что эти потери не напрасны. Силон разведал местность и в соответствии с этим построил свои планы. Теперь, когда испытание наступило, Цепион вдруг понял, что не может просить марса сохранить ему жизнь. Квинт Сервилий Цепион, может быть, и не был храбрейшим из римлян, но тем не менее он был римлянином, патрицием, аристократом. Квинт Сервилий Цепион плакал, и кто знает, что именно он оплакивал: свою жизнь, которая вот-вот должна была завершиться, или золото, которое он потерял. Однако Квинт Сервилий Цепион не попросил пощады.
Цепион поднял голову и затуманенным взглядом уставился в никуда.
— Я мщу тебе за Друза, — сказал Силон. — Ты убил его.
— Я не убивал, — отозвался Цепион, будто издалека, — но убил бы. Просто в этом не было необходимости. Все организовал Квинт Варий. И это тоже было хорошо. Если бы Друз не был убит, ты и твои грязные приятели стали бы гражданами Рима. Но вы не стали римскими гражданами. И никогда не станете. Таких, как я, в Риме много.
Силон поднял меч, так что рука, державшая рукоять, оказалась чуть выше его плеча.
— За Друза, — повторил он.
Меч опустился на шею Цепиона в том месте, где она переходила в плечо; большой кусок кости отлетел и ударил Фравка в щеку, поранив ее. Первым ударом Силон разрубил Цепиону верхнюю часть грудины, перерезав артерии. Кровь брызнула во все стороны. Силон чуть передвинулся, поднял руку во второй раз и снова нанес удар с другой стороны. Цепион упал, и Силон, наклонившись, нанес третий удар, который отделил голову от туловища. Скатон подобрал ее и грубо насадил на копье.
Когда Силон снова взобрался на лошадь, Скатон передал ему копье. Армия марсов двинулась по направлению к Валериевой дороге. Голова Цепиона плыла перед нею, глядя вперед невидящими глазами.
Прочие останки Цепиона марсы оставили позади вместе с его армией; это была римская территория, пусть римляне сами займутся уборкой. Более важно было убраться самим, прежде чем Гай Марий узнает о случившемся. Разумеется, история о десяти легионах, осаждающих Мария, рассказанная Силоном Цепиону, была выдумкой — марс просто хотел посмотреть, как отреагирует Цепион. Но Силон действительно послал людей в опустевший лагерь возле Варии и забрал своих рабов с их близнецами в пурпуре. И своего осла — тоже. Но не «золото». Когда римляне обнаружили слитки в шатре Цепиона, они решили было, что это часть золота Толозы, и стали строить догадки по поводу того, где находится остальное. Но тут вперед выступил Мамерк, и, выслушав его, кто-то поскреб поверхность «золотого» слитка и обнаружил под позолотой свинец. Таким образом странный рассказ Мамерка был подтвержден.
А случилось вот что. Силону совершенно необходимо было сообщить кому-то о том, что же произошло на самом деле. Не ради себя — ради Друза. Поэтому он и написал брату Друза, Мамерку:
Квинт Сервилий Цепион мертв. Вчера я завел его и его армию в западню на дороге между Карсиолами и Сублаквеем, выманив из-под Варий небылицей о том, будто я сбежал от марсов и украл содержимое марсийской сокровищницы. Я взял с собой осла, нагруженного свинцовыми слитками, покрытыми тонким слоем позолоты. Тебе известна слабость всех Сервилиев Цепионов! Потряси золотом перед их носом — и они забудут обо всем на свете.
Солдаты Цепиона были убиты все до одного. Но Цепиона я оставил в живых, а затем убил его своей рукой, отрубив ему голову и надев ее на копье. Я отомстил за Друза. За Друза, Мамерк Эмилий. И за детей Цепиона, которые теперь унаследуют золото Толозы, равно как и львиную долю имущества, отходящую к рыжей кукушке из гнезда Цепионов. Да, я сделал это ради справедливости. Если бы Цепион остался в живых, он нашел бы способ лишить детей наследства. А теперь они унаследуют все. Я сделал это с большим удовольствием, потому что очень хотел угодить Друзу. Память этого выдающегося человека надолго останется чтимой всеми добрыми людьми. Римлянами и италиками.
Поскольку в несчастной семье Ливиев несчастья никогда и ничем не смягчались, отмщение не позволило притупиться горю и не стало милостивым воздаянием. Письмо Силона пришло через считанные часы после того, как Корнелия, мать Друза, внезапно упала и умерла. Ужасная проблема, вставшая перед Мамерком, усложнилась еще более. После кончины Корнелии и Квинта Сервилия Цепиона были прерваны все родственные нити, поддерживавшие шестерых детей, живших в доме Друза. Теперь они стали круглыми сиротами. У них больше не было ни отца, ни бабушки. Единственным их живым родственником остался дядя Мамерк.
По обычаю это означало бы, что он должен взять их в свой дом и заняться их воспитанием; они составили бы компанию его маленькой дочери Эмилии Лепиде, только начавшей учиться ходить. За несколько месяцев после смерти Друза Мамерк успел полюбить всех этих детей, даже упрямого Катона, чей непреклонный характер Мамерк находил достойным сожаления и чью любовь к брату, Цепиону-младшему, считал трогательной до слез.
Но Мамерк и представить себе не мог, что не сможет взять детей в свой дом. Это заблуждение длилось ровно до того момента, как он возвратился после приготовлений к похоронам матери и рассказал обо всем жене. Они прожили вместе всего около пяти лет, и Мамерк все еще был влюблен в нее. Не нуждаясь в браке ради денег, он выбрал себе невесту по любви, безрассудно понадеявшись, что и она выходит замуж, подчиняясь взаимному чувству. Происходя из рода меньших Клавдиев, потерявших состояние и отчаявшихся, эта женщина ухватилась за богатого Мамерка. Но она его не любила. Не любила она и детей. Даже свою собственную дочь она считала надоедливой и обычно бросала на нянек, так что маленькая Эмилия Лепида росла избалованной.
— Эти дети никогда не переедут сюда! — отрезала Клавдия Мамерция, прежде чем муж успел закончить свой рассказ.
— Но они должны жить у нас! Им некуда больше идти! — возразил Мамерк возмущенно.
Его мать умерла так недавно, что он никак не мог еще оправиться от этого потрясения. Жена упрямо стояла на своем:
— На наше счастье, у них есть этот огромный великолепный дом, так пусть в нем и живут! Денег там так много, что неизвестно, что с ними делать. Найми им кучу учителей и наставников и оставь их там, где они есть. — Рот ее сжался, уголки губ опустились вниз. — Выбрось это из головы, Мамерк! Они не должны переселяться сюда.
Так в кумире его сердца появилась первая трещина, но он еще не все понимал. Пока что Мамерк только стоял перед своей женой, изумленно глядя на нее.
— Я настаиваю, — повторил он.
Жена подняла брови.
— Можешь настаивать, пока вода не превратится в вино, муж мой! Все равно они не переедут сюда. Если они придут — я уйду.
— Клавдия, имей хоть немного сострадания! Они так одиноки!
— Почему я должна жалеть их? Им не грозят ни голод, ни недостаток образования. Да никто из них толком и не знает, что значит иметь родителей, — заявила Клавдия Мамерция. — Обе Сервилии коварны и чванливы, Друз Нерон придурковат, а остальные ведут свое происхождение от раба. Оставь их там, где они есть.
— У них должен быть достойный дом, — возразил Мамерк.
— Он у них уже есть.
То, что сделал Мамерк, не было признаком его слабости, просто он был практичным человеком и понимал, что переубедить Клавдию невозможно. Если бы он забрал детей к себе после этого объявления войны, их положение в доме дяди стало бы еще хуже. Ему пришлось бы постоянно присутствовать в доме. Клавдия доказала, что при каждом удобном случае будет срывать дурное настроение на этих несчастных сиротах.
Поэтому Мамерк отправился к принцепсу Сената Марку Эмилию Скавру, который, правда, не являлся Эмилием Лепидом, однако был старшим из Эмилиев. Скавр был, кроме того, одним из душеприказчиков Друза и единственным душеприказчиком Цепиона. Так что в его обязанности входило сделать для детей все возможное. Мамерк чувствовал себя несчастным. Смерть матери оказалась для него колоссальным ударом, потому что он всегда жил вместе с ней до тех пор, пока она не перебралась к Друзам — сразу же после того, как он женился на Клавдии и привел ее в дом. Корнелия никогда не проронила ни единого слова в осуждение Клавдии. Но, оглядываясь назад, Мамерк подумал о том, как счастлива была бы Корнелия, получив доказательства, оправдывавшие ее уход.
К тому моменту, когда Мамерк достиг дома Марка Эмилия Скавра, он уже не был так безоглядно влюблен в Клавдию Мамерцию. Более того, пылкое чувство не сменилось дружеским, не стало той спокойной любовью, что связывает давних супругов. До этой минуты Мамерк полагал, что разлюбить ее невозможно — так быстро, так окончательно; однако вот он стоит, стучась в двери Скавра, опустошенный потерей матери и потерей любви к своей жене.
Поэтому Мамерку ничего не стоило объяснить Скавру свою ситуацию в самых откровенных выражениях.
— Что же мне делать, Марк Эмилий? — спросил он, закончив рассказ.
Принцепс Сената Скавр откинулся в кресле, глядя своими ярко-зелеными глазами в лицо Мамерка, типичное лицо Ливиев: нос, похожий на клюв, темные глаза, выдающиеся скулы. Мамерк был последним из двух семейств. Ему надо было помогать, его следовало опекать как только возможно.
— Я думаю, ты должен принять во внимание желание твоей жены, Мамерк. Следовательно, ты оставишь детей в доме Марка Ливия Друза. Но с другой стороны, тебе придется найти достойного человека, который жил бы там вместе с ними.
— Кого?
— Поручи это мне, Мамерк, — живо ответил Скавр. — Я что-нибудь придумаю.
Два дня спустя Скавр нашел такого человека. Очень довольный собой, он послал за Мамерком.
— Помнишь ли ты некоего Квинта Сервилия Цепиона, который был консулом за два года до того, как наш замечательный родственник Эмилий Павел сразился с Персеем Македонским при Пидне? — спросил Скавр.
Мамерк усмехнулся: