— Все‑таки раздобыли? — спросил Даэрдан, кивнув на сверток. — А где владелец? Неужто Гулдуркир добровольно решился его отдать?
Осунувшийся и словно бы постаревший за считанные дни на добрый десяток лет Каранир молча провел большим пальцем по горлу.
— Ясно. Ну, покажи хоть, что это за нуменорский артефакт такой…
— Дрянь — она дрянь и есть, хоть нуменорская, хоть мордорская, — ответил следопыт, однако тряпье все же развернул, являя взгляду черный посох, густо покрытый причудливыми орнаментами, багровеющими подобно углям, что тлеют, просвечивая сквозь трещины в обугленном дочерна дереве. На угрюмом лице Даэрдана нарисовалось отвращение.
— Так вот ты каков, Танн Моргул, наследие павшего Нуменора, — тяжело роняя слова, произнес командующий, рассматривая посох. — Силен, ничего не попишешь. Но Гулдуркиру помочь ты не смог при всем своем могуществе. Одного лишь не пойму, чего ради Тадан желает, чтобы его доставили на Тиннудир? Сжечь бы это творение тьмы, да так тщательно, чтобы кроме пепла ничего не осталось.
Каранир болезненно поморщился.
— Я был бы только рад, — понизив голос, сказал он, — но у нашего молодого предводителя иное мнение и иные планы. Чего уж там говорить, если он даже к словам нуменорца рискует прислушиваться, лишь бы доказать, что достоин… — следопыт осекся и покосился на таварвайт. Кожей ощущая исходящую от дунадана неприязнь, Нейенналь предпочла удалиться.
Тем же вечером Каранир покинул Аннуминас, унося с собой зловещую добычу, однако ощущение томительного ожидания грядущей беды, возникшее у охотницы при виде посоха, никуда не подевалось. Оно, казалось, витало над древними камнями города, придавая болезненный красноватый оттенок солнечному свету, и этот оттенок постепенно становился все насыщеннее. А спустя еще два дня Город Королей почтил визитом Лаэрдан.
Величественный советник Каленглада был последним существом на свете, встречи с которым таварвайт могла ожидать среди обильно окропленных кровью руин старой столицы атани. Тем больше было ее удивление при виде нолдо, сменившего изящно украшенную шелковую мантию на походную куртку следопыта. И хотя даже в столь простом одеянии Лаэрдан ухитрялся сохранять прежнее надменное превосходство, Нейенналь показалось, что серебристо–серое сияние его глаз утратило обжигающий холод, приобретя взамен слабый оттенок сожаления. Впрочем, скорее всего, эта перемена эльфийке и вправду только померещилась, поскольку, когда нолдо заговорил, в голосе его слышалась лишь уже знакомая охотнице насмешка.
— А, таварвайт! Ты все еще здесь? Чем можешь похвастаться? Хороши ли охотничьи угодья мертвого города?
— Не жалуюсь, — ответила Нейенналь.
— Приятное известие. А вот на Тиннудире с твоим уходом воцарилось полнейшее уныние, поддавшись которому кое‑кто из дунаданов всерьез заинтересовался обычаями обитателей Таур–э-Ндаэделос.
— Какими обычаями? — против воли уточнила охотница. Кого именно имеет в виду Лаэрдан, ей не хотелось даже спрашивать.
— Весьма специфическими, — одними губами улыбнулся нолдо. — Если желаешь подробностей, лучше тебе будет осведомиться у атани самой.
— Благодарю за совет, но боюсь, что последовать ему я не смогу, — ответила эльфийка. — Путь на Тиннудир мне заказан.
Нолдо приподнял бровь, изображая вежливое удивление. Впрочем, сарказм из его голоса все‑таки исчез.
— Даже так? Что ж, возможно, ты сделала правильный выбор. Желаю, чтобы тебе достало сил не жалеть о нем. Удачной охоты на прямом пути, Фередир Горделерон.
Лаэрдан слегка поклонился и неторопливо направился к западному выходу из лагеря, откуда можно было попасть в прилегающие к пристаням Аннуминаса кварталы. Больше Нейенналь его не видела ни в Эхад Гартадир, ни в окрестных руинах. А на рассвете четвертого дня с момента их встречи по лагерю прошелестела весть о том, что Лаэрдан попал в плен к ангмарцам, пытаясь в одиночку захватить принадлежащий Амартиэль палантир. Говорили так же, будто посланному Каленгладом вслед нолдо отряду, действительно, удалось завладеть видящим камнем. Однако отбить Лаэрдана у них не вышло, да тот, будто бы, и не особо стремился спастись. Причин столь странного поведения советника никто не знал, зато откуда‑то было известно, что перед уходом с Тиннудира Лаэрдан имел продолжительную беседу с Мордрамбором с глазу на глаз, поэтому вывод был однозначен — без черных чар нуменорца здесь не обошлось. В то же самое утро свет восходящего солнца в глазах таварвайт окончательно приобрел кровавый оттенок, и охотница, наплевав на гордость, данные клятвы и здравый смысл, покинула Эхад Гартадир.
Вороной скакун летел птицей, а Нейенналь казалось, что они застыли на месте, как мухи, увязшие в янтарной смоле. То, что она не загнала коня, можно было списать лишь на чудо. Уже за Там Намбартом, пробираясь среди холмов вдоль берега Ненуиала, роняющий хлопья пены жеребец трижды вставал как вкопанный, и лишь после изрядных понуканий и нескольких ударов плети с жалобным ржанием продолжал путь. Близ конюшен Тиннудира Калатердир, едва глянув на состояние дрожащего мелкой дрожью скакуна, тихо выругался и, покрыв ему спину войлочной попоной, силком отволок как можно дальше от бадьи с водой, к которой тот попытался было дотянуться. Саму же эльфийку сразу перехватил Каленглад.
— Горделерон, ты снова здесь? Это хорошо, я как раз хотел за тобой послать. Идем. Зрелище будет неприятным, не скрою, и все же я вынужден просить тебя при нем присутствовать.
— Что случилось? — тревожно спросила охотница. Торопливые слова старого следопыта уже внушали ей подозрение, а когда сразу после этого он в сопровождении еще трех бойцов направился к цитадели…
По лицу Каленглада пробежала тень.
— Пока — ничего, — жестко ответил он. — Но сегодня я намерен подчинить булатный клинок своей воле. Сегодня Мордирит заговорит, пусть даже для достижения этого Колхамниру потребуется лоскут за лоскутом снять с него всю кожу. И говорить он будет то, что надобно знать нам, а не то, что необходимо ему для плетения очередной интриги. Довольно того, что мы потеряли Лаэрдана. Ждать, когда он нанесет очередной удар, я не собираюсь.
— В таком случае чего ты хочешь от меня? Вести допросы я не умею.
— Зато, как утверждает Тадан, можешь слышать слова нуменорца, не доступные остальным.
— Разве? А мне он сказал, что это наваждение от усталости, виновно в которой бездорожье северного Эвендима. Кого же из нас твой сын пытался ввести в заблуждение?
Каленглад мотнул головой.
— Доведись мне стать свидетелем подобного, я бы тоже вел речь о наваждении. Однако Лаэрдан говорил с нуменорцем в точности таким же образом — Тадану случилось застать окончание их разговора, и увиденному им можно доверять. Не знаю, что за черная магия позволяет нуменорцу скрывать слова, но, если им что‑то будет сказано, я желаю это знать наверняка. Идем же! Время не ждет. Что с тобой?
Нейенналь вряд ли смогла бы ответить, даже если бы ответ был ей известен. После первого же шага, сделанного эльфийкой в сторону цитадели, грудь ее пронзила ледяная боль. Не в силах пошевельнуться или сделать вздох, охотница с ужасом наблюдала, как тень поглощает белый мрамор строения. На небе не было ни облачка, однако цитадель стремительно погружалась во мрак. Такого таварвайт не доводилось видеть даже на подступах к Дол Гулдуру.
— Что? — Каленглад с силой встряхнул ее, приводя в чувство. — Что ты видишь?
— Тьма… — еле слышно выдохнула Нейенналь, расходуя последний оставшийся в легких воздух. — Пришла…
— Мордрамбор! — отрывисто, словно ругательство, выплюнул следопыт и бросился к входу в цитадель.
Нейенналь упала на колени, судорожно всхлипывая. Спазм отпускал ее, возвращая способность дышать, однако нависшая над Тиннудиром тень, казалось, вытягивала из эльфийки все силы. Лишь мысль о том, что там, в самом сердце тьмы, остался Тадан, помогла ей подняться на ноги.
Когда таварвайт добралась до распахнутых настежь врат цитадели, площадь перед ней, равно как и центральный зал, были пусты. Массивная дверь, за которой начинались коридоры, уводящие к камере Мордрамбора, тоже была отворена. Охотница буквально ввалилась туда, цепляясь за неровности в каменной кладке стены, и еще успела увидеть Каленглада и прочих дунаданов, полностью перекрывших неширокий коридор, когда цитадель встряхнуло до основания. И без того нетвердо державшуюся на ногах Нейенналь с силой швырнуло на пол. Во рту появился солоноватый привкус крови. Откуда‑то донесся грохот падающих камней, и одновременно с этим дверь, ведущую к бывшему складу, сорвало с петель, являя взгляду заполняющий помещение мрак. Из клубящегося мрака, отброшенный чьим‑то мощным ударом, вылетел следопыт, ударился о противоположную стену — Нейенналь отчетливо услышала хруст ломающихся костей — и безвольно осел на каменные плиты пола.
«Тадан!» — отчаянно промелькнуло в голове у эльфийки, однако сделать она ничего не успела. В коридор неторопливым шагом человека, полагающего себя хозяином ситуации, вышел черный нуменорец. Без оков, зато с покрытым жутковатыми орнаментами посохом, от которого отчетливо веяло тьмой. С очень знакомым охотнице посохом. От дунаданов Мордрамбора отделяли всего три ступени, и, тем не менее, никто из следопытов не попытался его остановить — тень коснулась и их, лишив сил и воли. Нейенналь же испытанное отчаяние, напротив, позволило возвратить самоконтроль. Эльфийка выпрямилась в полный рост, привычным движением кладя стрелу на тетиву. Горящий взгляд черного нуменорца обратился к той, что осмелилась сопротивляться его воле.
— А, охотница! — на сей раз Нейенналь совсем не была уверена, произнес ли воитель это вслух, или же насмешливый голос Мордрамбора звучал только у нее в голове. — Я надеялся, что ты успеешь вернуться, чтобы стать свидетелем моего триумфа. Как видишь, тьма всегда выполняет обещания. Хорошенько оплачь мертвецов прежде, чем искать следующей встречи со мной. Потом такой возможности уже не будет.
— Лучше подумай о том, кто будет оплакивать тебя, — прошипела эльфийка, молниеносно натягивая тетиву. Стрела со звоном ушла в потолок и разлетелась вдребезги от удара о камень. Нуменорец хрипло расхохотался и, вскинув руку вверх, растаял в воздухе, обратившись в дым. Тень ушла одновременно с его исчезновением. Вновь обретший способность двигаться Каленглад одним прыжком одолел оставшиеся ступени, на мгновение замер на том месте, где только что стоял черный нуменорец, и, послав проклятие небесам, склонился над неподвижным следопытом. Остальные три дунадана сразу бросились в темницу, откуда тотчас донесся возглас одного из них:
— Кархаммадель! Нет!
Нейенналь понадобилась целая вечность, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее ее от Каленглада. Коридор, словно под воздействием темного чародейства, растягивался и деформировался, как будто стены его были из тонкой сырой кожи. Бредя по нему, охотница не отрывала взгляда от обтянутой бурой шерстяной тканью спины старого следопыта — единственной неизменной вещи в этом постоянно меняющемся пространстве. И даже встав рядом с Каленгладом, она не сразу решилась посмотреть на того, кто лежал перед ними на полу. Обретшее в посмертии покой и умиротворение лицо дунадана принадлежало Колхамниру, и именно в тот момент таварвайт, видевшая на своем веку не одну сотню смертей, поняла, каково это — смотреть на мертвеца и чувствовать облегчение от понимания того, что ты ошибся в худших своих предположениях. Ошибка давала хоть и призрачную, но все же надежду на то, что с Таданом все в порядке.
Увы, надежда прожила недолго — лишь до тех пор, пока Нейенналь не вошла в полуразрушенную камеру Мордрамбора. Возле входа два следопыта колдовали над худенькой женщиной, причем то, что их усилия бесполезны, становилось ясно с первого взгляда. Голова женщины была неестественно вывернута, на виске чернела рана, обрамляющие ее светло–русые волосы потемнели и слиплись сосульками. Лавируя между обломками рухнувших колонн, эльфийка бросилась вглубь помещения, туда, где третий следопыт пытался приподнять скорчившегося среди завалов Тадана. Лицо единственного из атани, чья безопасность тревожила таварвайт больше своей собственной, имело пепельно–серый оттенок, а из угла рта стекала, змеясь, тонкая струйка крови.
— Нейенналь… — еле слышно прохрипел Тадан, отыскав эльфийку взглядом.
— Молчи, — приказала охотница, падая на колени в острое каменное крошево. Приказала, хотя прекрасно понимала, что просьба беречь силы уже не имеет смысла. Следопыт судорожно сглотнул идущую горлом кровь.
— Это… я… виноват… — выдохнул он. — Танн Моргул… хотел отнести… отцу… Мордрамбор… Даже с этим… не… справился…
— Молчи, — повторила эльфийка. Вероятно, следовало сказать что‑то еще, однако, она не представляла, что именно. Все высокие фразы из легенд и библиотечных свитков, что хранились во дворце владыки Трандуила, рассыпались пылью, не доходя до языка, — они прекрасно смотрелись на пергаментах и ничуть не хуже звучали в балладах, но здесь, среди боли и смерти, для них не было места. От пыли, в которую обращались несказанные слова, першило горло и на глаза наворачивались слезы, поэтому Нейенналь не нашла ничего лучшего, кроме как последовать собственному совету и замолчать. Тадан нащупал и крепко сжал ее ладонь.
— Не убегай… больше… — прошептал он. — Пожалуйста…
И тогда Нейенналь поняла, что именно она должна сказать сероглазому следопыту. Поняла, но так и не успела произнести ни слова, потому что не к кому было их обращать. Тадан умер, сжимая ее руку.
Дальше не было ничего — ни возможности уйти следом, ни «Я пришла петь перед тобой, как поют менестрели Средиземья». Да и — кощунственная мысль, способная прийти лишь в час великого отчаяния, — существовали ли они, Чертоги Мандоса, вообще хоть где‑нибудь, кроме легенд, разбавляющих горечь утраты надеждой повторной встречи, хотя бы ненадолго? Следопыт умер, а она осталась сидеть, сжимая его холодеющую руку, пока сам с великим трудом сохраняющий спокойствие Каленглад не заставил ее встать и не увел прочь, как малого ребенка.
Похороны состоялись на следующий день, в сумерках, когда небо на западе приобрело жемчужный оттенок, а на востоке начало уже наливаться сапфировой синевой. Троих погибших хоронили в развалинах Барад–Рата, из которых следопыты предварительно выбили обосновавшихся там разбойников. Над каждой могильной насыпью друзья погибшего произносили краткую эпитафию. Честь сказать последнее слово о Тадане досталась Кугуминуиаль, но все, что смогла девушка, это бессильно опуститься на колени, пряча лицо в ладонях и содрогаясь от беззвучных рыданий. И тем большим контрастом следопытке казалась тоненькая и прямая, как стрела, эльфийка в темных одеждах и низко надвинутом капюшоне, молча положившая на курган последний камень. Опущенный капюшон скрывал застывшие в глазах Нейенналь слезы, больше ничто не выдавало испытываемых ею чувств, и оттого всем, кто собрался этим вечером в Барад–Рате, казалось, что они увидели перед собой статую из обсидиана и мрамора, в которую некое волшебство вдохнуло слабое подобие жизни, но не сумело вдохнуть душу. Об истинном положении дел из присутствующих, пожалуй, догадывался один лишь Каленглад, а тому сейчас было не до откровений. Впрочем, то, что эльфийку допустили к участию в церемонии погребения, само по себе уже служило достаточным признанием.
Позже Нейенналь не могла вспомнить ни единой фразы из всех, что были сказаны среди руин Барад–Рата. Даже действия — и те припоминались с великим трудом. Охотница покорно выполняла отрывистые распоряжения предводителя Стражей Аннуминаса, видя перед собой не безжизненные каменные плиты, а пламя костра, отражавшееся в серых глазах Тадана в вечер их первой встречи. Живое пламя в живых глазах. Ледяная вечность в остекленевших глазах мертвеца.