Пит не очень-то обрадовался такому обороту, но достал топор и пилу и с первого же удара отрубил ногу вместе с коленном - мяса там хватило бы на целую семью.
- Пит, - снова сказал я, - Трина ведь наверняка положила внутрь какой-нибудь приправы. Давай распилим тушку пополам, а я отколю кусочек топором.
Пит слегка поёжился. Я схватил пилу, но он отобрал её у меня и распилил птицу сам. Лучшей приправы едать мне не приходилось, она была из хлеба и пряностей, какой-то зелени, на вкус похожей на лук. Боб Макгрегор сказал мне, после того, как получил свою порцию, что это был лук-порей. У них на родине он растёт в каждом огороде.
- Я знал наверняка, Пит посчитал, что Трина не выпотрошила индюка. Вот почему я заставил его распилить тушку. То, что он увидел, немного взбодрило его.
Я рассказал об этом остальным, и они все пришли и получили по куску. Трина испекла нам новый пирог, а Пит принёс новый кувшин того прекрасного напитка, который он называл мюд.
- Почему они уехали из Небраски, - спросил я, - и куда?
- Об этом ты лучше спроси у своего отца. Он приехал сюда той же весной, как они уехали. Он был на распродаже их имущества и купил ту самую поперечную пилу, о которой я рассказывал. Отец твой довольно близко познакомился с ними. Он ведь умел разговаривать на том же наречии, что и они, по-шведски или что-то в этом роде.
- Папа, - спросил я в тот же вечер, - дедушка Джесси говорит, что ты был знаком с семьёй Норски, и можешь рассказать, почему они съехали и куда.
- Я был знаком с ними немного. Они уехали через месяц после того, как я приехал сюда. Уехали потому, что жена Пита хотела переселиться куда-нибудь в город, чтобы определить детей в хорошую школу. Школа у нас и теперь не очень-то хорошая, а тогда они были ещё хуже.
- Сколько у них было детей?
- Два мальчика и девочка.
- А ты знаешь, куда они уехали?
- Куда-то на тихоокеанское побережье.
- Дедушка Джесси говорит, что ты купил пилу у них на распродаже.
- Да, это была лучшая пила в округе, да она и сейчас такая. Пит научил меня как с ней обращаться.
Вот и всё, что мне удалось разузнать от отца.
Пятьдесят лет спустя мне пришлось побывать на тихоокеанском побережье. Я устроился на ночь в одной из гостиниц Сиэтла и коротал время за вечерней газетой. На глаза мне попался некролог, занимавший две трети колонки. Доктор Хьялмар Норски. Неужели это Пит? Нет, он не мог прожить столько лет. Я пробежал глазами колонку. Родился в Небраске неподалёку от города Омади.
Надо же, это ведь город, где мои родители получали почту в годы около моего рождения. Позднее Миссури обрушила всю свою ярость на этот город, подрезала всю его территорию, превратила его улицы и переулки в ил, который затем разбросала по берегу Айовы. Я посмотрел дату рождения. Это былогод спустя после Битвы дикой индюшки. Хьялмар Норски был врачом с гораздо более чем местной репутацией, его глубоко уважали и любили не только пациенты, но и вся округа. У него остался брат, президент большой деревообрабатывающей компании, и сестра, которая уже была на пенсии после долгой и блестящей службы в качестве директора школы.
Отец его, Питер Норски, был известным архитектором и строителем, мастер на все руки! Немало городов и селений на северо-западе обязаны красотой своих общественных и частных зданий Питеру Норски. Мать доктора Норски, Катрина Норски, ходила в начальную и среднюю школу вместе со своей дочуркой Бодил, чтобы выучиться языку, набраться знаний и затем принять участие в борьбе за права женщин. Она стала руководителем этого движения у себя в округе, была настолько активной и энергичной, что сумела вовлечь в это дело не только всех женщин, но и мужчин, занимавших хоть какое-либо положение в обществе. После начала борьбы за избирательные права для женщин обе партии выдвинули её кандидатом в Конгресс, но она отказалась, ссылаясь на преклонный возраст.
Ну вот и всё по поводу этого некролога. Автор не знал только одного. Причиной всего этого была Битва дикой индюшки, во время которой Трина не только избавилась сама от тирании Пита, но в конечном счете, освободила и самого Пита.
ПОДРУЖКА МОЯ, ТОНИ
У моего отца была прекрасная норовистая лошадь, Кейт. Ему очень хотелось, чтобы она ожеребилась, так как в нашем хозяйстве на ферме весь транспорт состоял из четырёх лошадиных сил, то есть у нас было всего четыре лошади. Одна из них становилась уже старой и немощной. Года через четыре её пришлось бы отправлять на покой. А через четыре года только что зачатому жеребёнку было бы уже три года, что вполне годилось, чтобы занять место в упряжке с телегой или плугом. Но Кейт по природе своей была целомудренной и разборчивой. Отец познакомил её с благородно ржавшим першероном, но Кейт пренебрегла им. Тогда он попытался свести её с блестящим черным морганом, а Кейт грубо лягнула его. Был также галантный жеребец смешанных кровей по кличке Гидальго, так как в нём была и испанская кровь. У него была репутация неотразимого ухажёра. Но Кейт отвергла и его.
Очевидно она была против любви по расчёту.
Между нашим и соседским пастбищем пролегала дорога. С нашей стороны была хорошая изгородь из колючей проволоки, такая же была и у соседа. У него был пони для верховой езды, небольшой гнедой индейский жеребец величиной примерно в половину настоящей лошади. Это животное имело обыкновение подходить к изгороди, ржать и визжать в сторону Кейт. Очевидно это были злые и обидные речи на лошадином языке, так как они приводили Кейт в ярость. Она прижимала уши назад, её прекрасная морда при этом принимала ужасный вид, она походила при этом на одну из людоедствующих лошадей в греческой скульптуре Диомеда.
В конце концов она так возненавидела этого несносного конька, что несмотря на своё прекрасное воспитание, перепрыгнула через наш забор, пересекла дорогу, перемахнула через соседский забор и предложила негодному жеребцу выяснить отношения.
Когда на пастбище лошади действуют друг другу на нервы и доходят при этом до предела, они становятся задом друг к другу и начинают лягаться вплоть до истерики. При этом они пригибают голову к земле и брыкаются, стараясь попасть в круп другой обеими задними ногами. При этом урон обычно бывает невелик, если только у них нет острых подков. Но и фермер не настолько глуп, чтобы выпускать норовистую лошадь свободно на пастбище.
Кейт с жеребчиком устроили драматическое представление, которое проходило с переменным успехом. Перепуганный, я наблюдал за ними издали. Мне казалось, что такие гулкие удары могут оказаться губительными. Но отец сказал, что ничего страшного нет и что скоро они устанут. Так оно и вышло, и с осознанием незапятнанной чести они разошлись восвояси, пощипывая траву. Отцу пришлось сходить и привести Кейт назад, ибо она была слишком хорошо воспитана, чтобы при возвращении снова прыгать через забор. Отцу пришлось прошагать целую милю, чтобы провести её через двое ворот. С неделю всё было тихо и мирно. Затем несчастный конёк снова начал приставать к Кейт с несносным ржаньем и визгом на своём конском наречии. И ей опять пришлось перемахнуть через оба забора. Она была страшно сердита, и жеребец поскакал от неё прочь, пока они не скрылись из виду за небольшим холмом. Мы слышали удары копыт, но в конце концов всё стихло. Затем Кейт вернулась к забору, чтобы её забрали домой. При этом она была сама не своя, покорная и унылая. Когда отец пристегнул уздечку к поводку, чтобы провести её в ворота, она последовала за ним с трогательной покорностью. Несколько недель у неё не было её обычной горделивости. Видимо, они договорились окончательно, так как жеребчик больше не появлялся у забора со своими жуткими конскими речами. В последующие несколько месяцев у нас не было лучше лошади, чем Кейт, покладистей и примерней. Но отец ходил озабоченный и, наконец, объявил: "Кейт понесла от этого негодного индейского пони."
Так оно и было. В положенный срок Кейт стала матерью самого маленького и прелестнейшего жеребёнка на свете. Кобылка была так мала, что ей приходилось сильно вытягивать шею, чтобы дотянуться до предназначенного ей природой питания.
Кейт немного стеснялась, но была преданной матерью. Отец же смотрел на приплод кисло. "Никакого толку из этого не будет". При этом он гладил свою благородную бороду, как это делал обычно в раздумьи.
- Элвин, а ты бы хотел получить этого жеребёнка в свою собственность?
Хотелось ли мне? Да ни один рыцарь, получая шпоры и коня у своего господина, не был в таком восторге, как я. Мне было только семь лет, а я уже владел тем, что когда-нибудь станет конём.
Я назвал её Антонией, по имени героини одной из историй не то в "Спутнике молодёжи", не то на странице для детей в сельском издании нью-йоркского "Уорлда", не то в толедском "Блейде". Память моя не сохранила подробностей, но это было в 1880 году, когда пророки прерий распевали такую песнь:
В тысяча восемьсот восемьдесят первом году Света наступит конец.
Итак, её назвали Антонией, но из-за того, что в родословной у неё был индейский пони, то, несмотря на пол, её стали звать Тони.
Дней через пять Тони уже твёрдо стояла на ногах и начала знакомиться с миром в меру своего понимания. Она внимательно присматривалась ко мне и решила, что я - человечий жеребенок, с которым можно играть. Дети обычно играют с котятами и щенятами, ягнята играют с тачками, которых они считают за волков. Тони же хотелось играть со мной, а мне - с ней.
Тони, конечно же, умела играть только во врождённый вариант шумных игр, которые горожане иногда путают с вознёй в Конгрессе. Если выражаться по научному, то смысл этих игр заключается в розыгрыше. Игра бывает трех видов. Лошадь делает вид, что хочет укусить, хватая вас за уши или пальцы своими мягкими губами, или же кладёт свою огромную зубастую морду вам на плечо. Но на самом деле она не кусает. Вторая игра - это когда она делает вид, что вы за ней гонитесь. Третья состоит в том, что она несётся галопом на вас, как бы пытаясь вас затоптать.
Игра в преследование - относительно редкое явление. А остальные известны каждому, кто знаком с лошадьми.
На ферме у отца была узкая дорога к амбару с почти отвесным откосом высотой футов десять с одной стороны и обрывом такой же глубины с другой. Честная трудовая лошадь в свободное от работы время вдруг замечает жирную свинью, с трудом пробирающуюся по этой узенькой дороге. Лошадь шумно бросается в галоп навстречу ей. Бедная свинья, поняв, что пропала, ложится и начинает визжать.
Лошадь галопом подскакивает к ней, мощно вздымается над ней на задних ногах, затем пятится и уходит прочь с самодовольным видом. "Ну и задала же я жару этой хрюшке".
А вот что касается притворных попыток кусать. Одно время я жил на углу 160-й улицы и Риверсайд-драйв. Неподалёку был ряд домов, изгибавшийся по направлению к 157-й улице. В те времена там ездил один молочник с лошадью и телегой, развозивший молоко по домам. Пока молочник ходил с корзиной по квартирам, лошади приходилось ждать, и она скучала. Как-то я шёл следом за двумя типичными манхэттенскими барышнями в чудных шёлковых блузках. Громкими, но приятными голосами они наперебой делились друг с другом своими светскими успехами. Просто прелесть, до чего приятно было смотреть на них и слушать их. Они проходили мимо старой клячи с телегой молочника, у которой только что отобрали мешок с овсом, и которая всё ещё дожёвывала его. Эти миловидные девушки как раз поравнялись с лошадью. Та вытянула голову и ущипнула ближайшую девушку за плечо, при этом непрожёванный овёс потёк по голубенькой блузке спереди и сзади. Никакого вреда, она даже не укусила. Но девушка, по чудной блузке которой спереди и сзади текла лошадиная слюна вперемешку с овсом, подняла вопль до небес, которые, как говаривал Омар, "так же безвольно плывут, как и мы с тобой". У лошадей игра никогда не заходит так далеко, чтобы поранить кого-либо. Лошадь никогда не наступит на поросёнка, кошку или цыплёнка. Лошадь нельзя заставить наступить на кукурузный початок или помидор, так как ей известно, что они нужны людям.
Человечность - это по существу конское достоинство, а не человеческое.
Но вернёмся к Тони. Когда ей была неделя от роду, она пыталась играть со мной в свои прирождённые игры. Она скакала ко мне галопом, а в трёх футах от меня вдруг тормозила всеми своими четырьмя маленькими ножками. Затем подходила ко мне и клала мне шею на плечо, как бы говоря: " Ну что, испугался?" Она хватала меня за ухо своими мягкими губами и потихоньку оттягивала его. Она брала меня за плечо зубами. Какими мы были друзьями, Тони и я! Почти всегда, когда я выходил из дому, она ждала меня у изгороди пастбища. Мы оба росли. Мне уже скоро будет восемь, а Тони исполнился год. В наших отношениях наступили перемены. Мы были равными, когда Тони было всего неделя от роду, а я был семилетним человечьим жеребёнком. Я остался почти таким же и в восемь лет, а Тони была почти взрослой лошадью. И каким-то образом она узнала, что мы в действительности не ровня: я был выше. Ни в чём, что бы мы ни делали, я не пытался выказать превосходства.
Однако, в возрасте одного года Тони уже не порывалась играть со мной. Она, конечно, резвилась, если игру начинал я.
Я поговорил об этом с отцом, который был выходцем из известной коневодством Ютландии.
- Знаешь, Элвин, - ответил он. - Лошади очень хорошо чувствуют мир. Они знают, что мы можем обойтись с ними ужасно, и старые лошади умеют сообщить об этом молодым: "Берегитесь!" Старые лошади дали знать Тони, что ты не так-то уж хорош, каким кажешься. - Обычно я играл с Тони на лугу. Все мои забавы сводились к тому, чтобы похлопывать её по шее. Однажды мне вздумалось взобраться верхом на её гладкую крутую спину. я мгновенно очутился там, а Тони, изумлённая, стала на дыбы и опрокинулась со мной назад на землю. Я не ушибся, по крайней мере ничего не почувствовал. Я ведь читал рассказы о гражданской войне, о воинах, которые были смертельно ранены, но продолжали сражаться, пока не падали замертво. Может быть, я и ушибся, но не заметил этого. Тони подошла и приложила мне к шее свои мягкие губы, ясно давая понять: "Извини." Я встал и снова взобрался ей на спину.
Теперь ей это понравилось, это была новая игра. Я как-то обнаружил, что если повернуть голову вправо, то и она поворачивает направо, если повернуть голову влево, и она поворачивает налево. Выяснилось, что, если садиться слишком далеко назад, она останавливается, если наклониться вперёд - трогается с места. Если поелозить, она идёт рысью.
Я вспомнил об американских индейцах, которые умеют ездить на своих конях без седла и уздечки куда угодно. Отец купил бы мне седло, но оно мне было ни к чему.
Живая спина Тони была именно то, что мне было нужно. Когда я собирался ехать на Тони в город в четырёх милях от фермы, отец настаивал на узде. Но как только мы скрывались из виду, я снимал уздечку и вешал её себе на плечо. Мы с Тони выбирали направление по нашей общей доброй воле.
Когда цвела кукуруза, запахи с поля сводили с ума и человека, и животных. Вскоре начали завязываться початки, и запах становился ещё более одуряющим. Тони обязательно нужно было попасть на это поле. Но у забора были ворота, на которые отец предусмотрительно установил три запора. Был сделан запор, крючок и проволочная петля, одевавшаяся на столб и стойку ворот.