Веруча пришла на стадион с большим опозданием, откладывая свое появление до той критической минуты, когда извинения уже будут неуместны и восприняты как личное оскорбление. Это было бы и глупо, и непредусмотрительно: интересы политики диктовали очень жесткое соблюдение норм, и она должна была бы находиться в своей ложе задолго до нынешнего момента, хотя все ее существо восставало против подобных жестких регламентов и нежелательных обязанностей. Она пошла на компромисс. Она дала всем заметить свое необходимое присутствие, но ее опоздание красноречиво доказывало то, что она внутренне не согласна с правилами игры мира, который она считает находящимся на грани катастрофы и деградации.
Проходя через ворота, Веруча услышала пение труб; затем внезапно наступила тишина. Ее шаги гулко раздавались в этой тишине, когда она поднималась по многочисленным ступеням. Она слегка замедлила шаг, прислушиваясь к происходящему на арене. Даже здесь она почти физически ощущала напряжение нетерпеливого ожидания, царившее там. Преодолев последние ступени, она остановилась, ослепленная яркими лучами сверкающего солнца, и сразу же была оглушена ревом многочисленной толпы. Он был устрашающим — рев тридцати тысяч голосов, звучавших одновременно. Он походил на рев сотни голодных хищников, возбужденных видом, запахом и вкусом крови и жаждущих продолжения пиршества.
Веруча в который раз подумала о варварстве и жестокости подобных игр, но тут же одернула себя, ища глазами свободное место в своей ложе. Боковым зрением она успела отметить, что по арене бегут рабочие с веревками и сетями; на краю арены лежало неподвижное тело, казавшееся бесформенной кучей тряпья, и тут же растекалась алая лужа крови.
Веруча осмотрелась, замечая обычных завсегдатаев ложи, и чувствуя их негласное неодобрение ее опозданию.
Чозл, конечно же, был уже здесь; его огромное тело занимало особое кресло-трон. Его взгляд, устремленный на арену, был напряженным и слегка разочарованным; впрочем, уловить какое-то особое выражение было довольно сложно из-за многочисленных складок жира и кожи, в которых глаза буквально тонули. Само лицо было красное и покрыто бисеринками пота. Чозл не замечал тонкого ручейка, который прокладывал дорожку по его щеке. Веруча вздрогнула от недобрых предчувствий: да, было довольно жарко, солнце припекало и воздух был неподвижным и сухим. Но Чозл никогда раньше так ощутимо не страдал от жары, подумала она тревожно. А может, он был настолько выбит из колеи очередной трагедией, на его глазах разыгравшейся на арене, что не успел даже обтереть лицо платком?
Это казалось вполне возможным, и она в который уже раз мысленно задала себе вопрос, зачем Чозлу понадобилось превращать игры на арене в подобный жестокий, отвратительный, кровавый спектакль. Официальную версию его заинтересованности в подобном мероприятии она слышала, и не раз — в подробностях. Но это ее не убеждало. А иначе как она могла бы считать свою точку зрения верной, а чужую — ошибочной и вредной? Хотя большинство его окружения, казалось, было удовлетворено его объяснениями и мотивами поступков. Например, Вида: Веруча посмотрела на женщину, сидевшую неподалеку. Казалось, что она всего несколько мгновений назад высвободилась из объятий страстного любовника: ее щеки ярко пылали, глаза сверкали, а тело было охвачено чувственным волнением.
А Селкас? Впрочем, он как раз выглядел вполне обычно: невозмутим, спокоен, с выражением легкого иронического всепонимания на лице. Легкий запах и румянец на щеках не позволяли точно назвать его возраст, а ведь он был почти ровесник Чозлу. Уже не в первый раз она спросила себя, почему Селкас отказался от всех притязаний на власть, хотя обладал всеми неоспоримыми достоинствами и возможностями. Но он казался вполне довольным своей второстепенной ролью на государственной арене, хотя его суждения и мнения всегда оставались очень трезвыми, логичными и независимыми — она почти всегда была согласна с ним.
Веруча постаралась привлечь внимание Селкаса: ей это не удалось, и она вздрогнула, почувствовав чужое неожиданное прикосновение, пытаясь вернуться в реальность из мира своих рассуждений и мыслей. Она подняла глаза и увидела скользкую улыбку Монтарга: он, как обычно, улыбался одними губами. Слегка повышая голос, чтобы перекрыть шум, он сказал:
— Вы выглядите не лучшим образом, дорогая кузина. Неужели ваши нервы настолько слабы, что вам не по силам подобное кровавое зрелище?
Холодно и спокойно она ответила:
— Мне кажется, что смерть не то зрелище, которое способствует веселью.
— Но оно весьма поучительно, не так ли? Посмотри, как это нравится окружающим. Послушай, как они спорят и шумят, разгорячившись. Неужели это не научит тебя лучше понимать человеческую натуру и инстинкты? — Он засмеялся отрывисто, лающе, словно пес: широко открывая рот в немом оскале. — Если бы ты была настоящей женщиной, Веруча, ты не смогла бы оставаться такой холодной и безучастной к происходящему. Обрати внимание на Виду, Лорис — даже спокойная Вита, кажется, увлечена и захвачена страстями переживаний. А ты напоминаешь кусок льда. В твоих жилах, похоже, течет вода, а не кровь. Меня не удивляет, что, когда в мужской компании заходит разговор о тебе, это вызывает лишь смех и улыбки.
— По крайней мере, они не плюют в сторону с чувством ненависти и злобы.
— Ты так уверена в этом, дорогая кузина?
Он, по своему обыкновению, насмехался, стараясь задеть ее самолюбие. Это была их обычная манера общения, сложившаяся еще в годы детства, когда они играли вместе во дворцовом саду. Уже тогда она поняла, насколько важно не выказывать гнева или обид; он мог бить только слабого.
Веруча тихо, но веско произнесла:
— Ты просто садист, Монтарг. Но общение со мной вряд ли принесет тебе желанное удовлетворение.
— Ты так считаешь, кузина?
— Да. Ты настоящий утонченный садист. Даже более того: ты — страшно трусливый, мелкий мучитель. Ты наслаждаешься видом чужих смертей и страданий. Ты носишься на словах со своей теорией человеческой силы, мужества и смелости. А на деле ты — трус, и если бы ты имел хоть каплю своего хваленого мужества, ты был бы не в рядах зрителей, а там — на арене. Ты настолько сомневаешься в своих мужских достоинствах, что боишься подвергнуть их испытанию, не так ли?
Он не сдавался и предпочитал нападать:
— Кроме тебя, дорогая, мои мужские достоинства никем не оспариваются. А ты упрямо продолжаешь отрицать все, что не совпадает с твоей точкой зрения; в частности, важность и необходимость игр, хотя ты уверяешь, что тебя заботит благополучие нашей Дредиа. Ты просто весьма скудна умом, моя кузина; хотя этого следовало ожидать. Ограниченность ума всегда связана с ограниченностью и скудостью тела. Тебе необходим любовник, который смог бы, возможно, поправить это положение вещей. Тебе следует обзавестись мужчиной, Веруча; тебе это просто жизненно необходимо. — Он немного помолчал и добавил, ухмыльнувшись:
— Я уверен, что тебе удастся окрутить какого-нибудь калеку или, возможно, слепого, который не будет иметь возможности видеть твое очарование.
Он язвил, издевался над ней, как обычно. Она слегка прикрыла глаза, стараясь не показать вспыхнувшую ее обиду и гнев, и стала смотреть вниз, на арену.
На арене работники с помощью сети и веревок пытались поймать разгоряченного схваткой креля: птицу надо было отогнать в сторону, чтобы убрать с поля останки того, что еще недавно было человеком. И приготовить арену к следующей игре. Зрители уже выказывали нетерпение, требуя продолжения кровавого зрелища…
В раздевалке, прохладной и погруженной в полумрак, было довольно тихо; звуки с арены доходили сюда приглушенно и неясно.
Врач, отдыхавший в кресле, покачал головой, прислушиваясь:
— Они выказывают слишком сильное нетерпение. Надо поблагодарить за все Монтарга, который сделал из игр настоящую бойню, стремясь выжать из всей этой мерзости как можно больше денег. Странно, что он не заставил нас строить конвейер по переработке…
Садойа промолчал; подобный мрачный юмор, по его мнению, был сейчас неуместен. Он быстро взглянул на борцов, ожидавших своей очереди, своего шанса или своего часа. Некоторые были напряжены, волновались, другие неестественно храбрились.
Дюмарест был невозмутим и спокоен: он отключился от происходящего.
Он сидел на скамье, чуть прикрыв глаза, расслабившись, дыша в специальном подготовительном темпе. На его полуобнаженном теле отчетливо проступали ребра и обрисовывались стальные мышцы и сухожилия. Многие, взглянув на него, решили бы, что он просто дремлет. Но тренер, цепким взглядом уже оценивший его физические данные, знал, что Дюмарест совсем не спит: спортсмен внутренне готовится к жестокой схватке, проверяя каждую мышцу и клеточку тела. Это человек, прекрасно осознающий трудность предстоящей борьбы, поставивший на карту свою жизнь. Жизнь ради крайне необходимых ему денег. Выигрыш — или смерть…
Садойа шагнул к нему:
— Ты — следующий.
— Уже?
— Чуть позже.
Садойа в прошлом сам был опытным мастером борьбы. Его тело до сих пор оставалось сильным, поджарым и тренированным; многочисленные шрамы без слов говорили о жизни, полной сражений и битв. Он отступил чуть в сторону, пропуская работника, несущего контейнер с арены; вздрогнул, увидев его содержимое, напрягся и покачал головой:
— Глупец. Ведь я же предупреждал его: следи за ногами птицы. Крель всегда нападает спереди, бьет ногами и клювом. Вы ведь все слышали! Что же этот идиот не слушал?
Дюмарест поднялся на ноги, выпрямляясь:
— Может, он просто забыл.
— Забыл! — Тренер сплюнул, успокаиваясь. — На арене нельзя забывать! Там надо хорошо все знать, иначе это плохо кончится. А ведь он говорил, что сражался раньше, и не один раз! Мне он понравился — подготовкой, формой. А попался, как зеленый юнец! — Он с горечью покачал головой и, прислушавшись к доносившимся с арены крикам, зло произнес:
— Слышите? Они буквально свирепеют! Они считают, что заплатили большие деньги и имеют право смотреть настоящие бои, а не дилетантские робкие потуги. Вы думаете, что я могу спокойно наблюдать, как на арену выходит живой человек, а обратно вносят гору окровавленного мяса? Ведь сегодня уже пять мертвецов, еще трое — почти мертвы, а четверо покалечены так, что никогда не смогут выйти на арену снова! И ни одной поверженной чертовой птицы!
— Вам бы хотелось увидеть, как она ткнется носом в песок?
— Да, и не одна, черт возьми! — Садойа посуровел. — Я не люблю этих проклятых зрелищ. Не думайте, что я претворяюсь, ведь арена — это моя жизнь, но раньше все было иначе, по-другому. Мужчины дрались с мужчинами; мечи, доспехи, оружие… Люди получали ранения — без этого трудно обойтись — но чтобы чьи-то внутренности тащили по арене… Теперь все изменилось. Появились животные: быки, потом крупные хищные кошки. — Он многозначительно указал на страшные шрамы на своей груди. — А еще позже ввели борьбу с этими чертовыми птицами — крелями. Сперва птицы были поменьше, и у людей было больше шансов на успех. Но потом крелей стали специально откармливать, скрещивать, стараясь получить особи крупней, специально для боев… — Он замолчал, считая, что и так слишком разговорился. Ведь внутренний настрой борца перед схваткой исключительно важен.
Он снова обратился к Дюмаресту:
— Крель не летает; это бегающая птица, и ты должен учесть это, чтобы победить.
— Если я проиграю, значит, выиграет птица.
— Помни это. — Садойа посмотрел на дорожку, ведущую к арене. — У тебя есть какой-нибудь талисман на счастье или слова? Вино, наконец?
Дюмарест покачал головой.
— Ну и хорошо. Это умно, по-мужски. Я сам раньше, до ранения, никогда не увлекался подобным. После схватки — да, но не перед ней. Что бы ни говорили, но выпивка способна хоть чуть-чуть, но замедлить реакцию, и это может стоить жизни. — Садойа посмотрел на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь неплотно прикрытую дверь с арены. — Не забудь: внимательно следи за ногами. Крель перемещается слишком стремительно. Чтобы замедлить его движения, брось горсть песка ему в глаза; это немного поможет. Не стой неподвижно перед ним очень долго. Двигайся больше сам, и… — Он замолчал, услышав сигнал к началу боя. — Удачи тебе!
Эрл направился к арене.
Веруча сидела на самом краешке кресла, презирая себя за странное нетерпение, охватившее помимо ее воли. Неизбежное отравляющее влияние подобного зрелища: волнение, частые удары сердца, напряжение нервов и всего тела — словно она сама там, внизу, в кругу схватки. Эти ощущения подобны действию наркотиков, которые забирают у людей все остатки человеческого, превращая их в диких животных. И какое право у нее было осуждать остальных? Они просто смотрели то, что им показывали, словно на экране. Опасность, угрожающая жизни борцов, имела лишь косвенное отношение к ним, но зрелище было захватывающим, выматывающим, слишком ярким и гипнотизирующим. Они мысленно участвовали в схватке — но оставались живы, поскольку находились слишком далеко от реальной опасности. Впрочем, она, кажется, постепенно становится такой же, как все они.
Веруча почувствовала странный холодок в груди: трибуны замерли, все взгляды были прикованы к арене. И вдруг раздался рев тридцати тысяч глоток, в едином порыве требовавших продолжения зрелища под влиянием подлинно животного чувства голода, — им было мало крови. Веруча поняла, что она постепенно становится частью этого неуправляемого в своих животных инстинктах многоголового хищника, в которого все разом превратились.
Она услышала вздох и возглас удивления. Селкас, сидевший с ней рядом, неожиданно произнес:
— Я знаю этого человека. — Он кивнул на арену, где разминался следующий боец. — Я видел его раньше, несколько лет назад. Его трудно забыть.
Селкас наклонился очень близко к ней, шепча буквально на ухо:
— Веруча, поверь, это большая удача и реальная возможность посрамить Монтарга. Заключи с ним пари в пользу борца. Поставь все деньги, которые у тебя есть. Он не проиграет. Никогда.
Так же шепотом она спросила:
— Почему ты так уверен в нем? И почему не хочешь спорить сам?
— Веруча, у меня достаточно денег для жизни, а тебе они необходимы. Ты выиграешь и посмеешься над своим врагом. Это приятно — выигранное пари, уверяю тебя. Поставь на борца против креля, и сделай это побыстрее. Я уверен, что битва не затянется.
Веруча колебалась, глядя на одинокую фигуру у края арены. Она отчетливо видела прекрасное мускулистое тело борца, его немалый рост и хорошо развитый торс. Она перевела взгляд на лицо: оно было словно выточенным из камня, волевым и жестким — лицо человека, слишком давно привыкшего надеяться только на себя, на свои силы, а не на поддержку Гильдии, Дома, Семьи или Организации. Он одинок, решила Веруча, и в этом они очень схожи. Глядя на него, она почти физически ощущала их похожесть, родство близнецов. Он видел слишком много боли, поняла она: страдая, борясь, мужая, видя больше темных полос жизни, нежели радостей. А вдруг ее пари, как своеобразная поддержка, «спина», поможет ему выиграть, придав сил? Кроме того, ей еще ни разу не пришлось пожалеть о том, что она последовала тому или иному совету Селкаса.
— Быстрей, Веруча, — снова шепнул Селкас. — Не теряй времени.
Голос Монтарга, разнесшийся над их головами, положил конец ее колебаниям:
— Ставлю тысячу на креля. Он одолеет человека за три минуты.
Бель засмеялся, сомневаясь:
— Сведи свой временной интервал к одной минуте, и ты все равно выиграешь!
— Три, — настаивал Монтарг. — Если он и дальше будет прятаться в углу, то, может, продержится и до конца дня. — Он повысил голос, привлекая внимание остальных. — Я поговорил с Садойей о сегодняшних борцах. «Скот» подобран просто отвратительно.
Веруча содрогнулась: говорить так о живых людях! Она повернулась к Монтаргу:
— Пари, кузен?
Он был буквально ошарашен:
— Ты, кузина? Ты хочешь участвовать в сделке? — Он секунду молчал, пораженный, а затем рассмеялся своим беззвучным смехом. — Неужели на тебя так подействовала жара, что ты вдруг проявила какие-то человеческие чувства и слабости? Или вид крови настолько возбудил тебя?
— У тебя слишком большой рот и несдержанный язык, мой кузен, — холодно ответила она, — а слова почти ничего не стоят. Ты принимаешь мой вызов?
— Ты ставишь на креля?
— Нет, на человека. Хочешь посочувствовать мне?
Монтарг замолчал, обратив взгляд на арену. Его глаза видели только хорошо тренированную птицу и человека, идущего навстречу своей гибели. Крель был выращен на его собственной ферме: Монтарг прекрасно знал его качества и не сомневался в своем триумфе. Веруча, похоже, сошла с ума — быть может, обстановка так действует, но в любом случае он не имеет права отказываться от удачи, плывущей ему в руки.
— У тебя есть прекрасные земли на севере, рядом с моими. Ставлю три цены рыночной стоимости своих против твоих.
— Только тройная цена? — Она красноречиво пожала плечами.
— Хорошо. Пусть будет пять.
— Ты слишком осторожен, Монтарг. — Она понимала, что поступает слишком опрометчиво, что кроме дома в городе и этих земель у нее нет ничего, лишь маленький клочок земли на юге, практически ничего не стоящий. Может, подняв ставки слишком высоко, она вынудит его отказаться от сделки. Но как далеко ей можно зайти? Каков потолок? Восемь? Может быть, десять?
— Хорошо. Давай остановимся на двенадцати, и я соглашусь. Идет?
— Договорились. — Он был немногословен и стремителен. В своем «выкормыше» он не сомневался и упускать такой явный шанс просто не считал возможным. Да что могли значит называемые ставки, когда он заранее считал вариант беспроигрышным? — Вы будете свидетелями спора: ты, Селкас, и ты, Вида.
— Тише, — прошептала женщина. Дышала она разгоряченно, грудь высоко поднималась и опускалась, руки были судорожно сжаты. — Не мешайте смотреть бой!
Взгляды тридцатитысячной толпы были прикованы к арене.
Дюмарест чувствовал эти взгляды, он ощущал звериный голод толпы, жажду крови и зрелища; затаенное возбужденное дыхание. Все это было слишком знакомо ему: маленький круг, в котором лицом к лицу стоят два человека с обнаженными клинками, человек в единоборстве с диким хищником — все слишком похоже. И зрители всегда одинаковы, даже в мелочах: жажда крови, голод желания и требовательность.
Дюмарест не замечал лиц, уставившихся на него сверху. Он медленно прохаживался по песчаной арене, внимательно следя за птицей. Его тело было почти обнажено, не считая набедренной повязки, лучи солнца золотили кожу могучей спины, плеч, лица. В руке он держал острое восьмифутовое копье. Эрл мог бросить его лишь один раз. Если он промахнется или не поразит птицу насмерть, то второго раза у него не будет. Копье можно будет использовать как обычную палку, дубину, но это означает, что он должен будет бороться с птицей на близком расстоянии и окажется в пределах досягаемости ударов ее клюва и сильных когтистых ног.
Эрл остановился, заметив, что крель пошевелился. Это была очень крупная птица: высотой около пяти футов, плюс еще три — высокая шея и голова. Мышцы ее отчетливо выступали под атласными перьями, когти — словно стальные кинжалы, а клюв похож на копье. Крель снова пошевелился и отпрыгнул чуть в сторону, наблюдая за человеком полуприкрытыми глазами с тем же гипнотическим выражением, что у рептилий.
Внезапно и молниеносно крель бросился в атаку. Это произошло неожиданно; только что неподвижная, птица вдруг ринулась на человека со скоростью пули, выпущенной из ружья, поднимая тучи песка, выгнув шею с нацеленным клювом и распустив широкие крылья. Дюмарест отпрыгнул в сторону, мягко, по-кошачьи, приземлившись. Он держал копье обеими руками, но использовать его сейчас не мог. Крель снова атаковал. Эрл едва успел отпрыгнуть, перекатиться, вскочить на ноги.
И вдруг человек бросился быстро бежать по кругу. Он слышал разочарованный рев зрителей, насмешливые выкрики и унизительный смех, когда он бежал, почти не касаясь песка. Зрители ревели, словно их ограбили, обманули и закончили спектакль, который они так жаждали смотреть. Эрл краем глаза заметил дверь раздевалки, умное лицо Садойи, стражников, сидящих в нижних рядах с копьями наперевес, — не случайно, если ему вдруг захочется сбежать с арены… Добежав до края арены, Эрл вдруг резко остановился и, подпрыгнув развернулся, приготовив копье к возможному удару.
Крель не преследовал его. Он остался на другом конце арены. Высоко подняв голову и распушив крылья, он рыл песок ногой; всем своим видом птица выказывала пренебрежение к позорному бегству соперника. Зрители снова разразились свистом и криками, считая подобное поведение борца настоящей трусостью и желанием уйти невредимым без схватки.
Одна молодая девушка, сидевшая близко к арене, резко и гневно прокричала:
— Выпорите его кнутами! Забейте эту трусливую собаку до смерти!
Другие тоже что-то кричали, оскорбляя Эрла и обвиняя его во всех грехах. Садойа отрицательно покачал головой, когда главный охранник вопросительно тронул его за руку:
— Нет. Не мешайте ему сейчас. Этот человек сражается за свою жизнь.
— А что же делать со зрителями, с их настроением?
— Послать их к черту! Им нужна кровь, а не мастерство. Они просто не способны понять, что боец проверяет птицу, изучает ее возможную реакцию на то или иное его поведение! А теперь замолчи и смотри.
Дюмарест тем временем опустился на одно колено, воткнул древко копья в песок, примеряясь, но ни на секунду не спуская глаз с птицы. Крель же, весьма довольный, гордо прохаживался по своей стороне арены как победитель. Вдруг Эрл поднялся на ноги и, взяв копье на изготовку, стал медленно приближаться к птице.
Зрители затаили дыхание, не зная, что последует. Дюмарест рассчитывал на самые обычные рефлексы хищной птицы, на ее инстинкты. Да, птицу выкармливали специально для боевых схваток, но она все равно оставалась хищником с его природным инстинктом, например, защиты своей территории. На это он сейчас и опирался. Существует невидимая черта, за которую крель его не пустит, и неизбежно атакует. Эта линия невидима, но она отделяет «свою часть» территории от «чужой». И любой, кто посмеет переступить эту невидимую границу, будет неизбежно атакован ее владельцем — мгновенно и без промедления. Но сейчас возбужденная предыдущими битвами птица, возможно, подпустит его ближе, не станет атаковать на большом расстоянии.
Он подумал о девушке, которая требовала забить его насмерть за «трусость». Настоящий мужчина не имеет права избегать схватки, держась на безопасном расстоянии от соперника.
Если такое безопасное расстояние вообще существовало. Если он все рассчитал правильно. И если крель сделает то, чего он, Дюмарест, ожидает от него.
Все больше приближаясь к крелю, Эрл был напряжен, как струна, ожидая рывка птицы в любой момент. Шаг. Еще один. Снова немного ближе…
Он — человек, а значит, должен думать и просчитывать возможные события. В умении мыслить и предполагать и заключается его преимущество над глупым и неразвитым хищником. Он может все рассчитать, приготовиться и ждать нужной секунды. От правильности его расчета зависит его жизнь.
Крель вздрогнул и опять взъерошил перья. Дюмарест сделал один шаг, второй, медленно занес ногу, пытаясь еще немного приблизиться… Крель сорвался с места и атаковал.
Дюмарест упал на левое колено, перенеся всю тяжесть тела на правую ногу, воткнул древко копья в песок около правой ноги, направив острие чуть вверх, нацелив его в грудь приближающейся птицы.
Эрл почувствовал толчок, удар, увидел, как блестящий наконечник входит в ярко оперенную грудь, а инерция движения заставляет птицу как бы «нанизывать» тело на копье, как на вертел. Толчок массивного тела оторвал ноги Эрла от земли, он почувствовал, что падает, одновременно отмечая, как трещит и расщепляется древко копья в дюйме от его лица. Железные когти птицы скребли песок рядом с его руками, коснувшимися арены. Мозг Дюмареста вдруг осмыслил это, и Эрл увидел, что песок, древко, его пальцы вдруг начинают заливаться кровью, струей бьющей из груди креля. Эрл мгновенно вскочил на ноги. Птица осталась лежать на песке…
Толпа взревела, словно к его готовой вспыхнуть разгоряченной крови поднесли спичку…
Но крель еще не был мертв. Тело еще получало кровь от живого, бьющегося сердца, боль, причиняемая нанесенной раной, словно утроила силы разъяренной умирающей птицы, сделала ее невменяемой. Птица увидела врага, поднялась и бросилась в следующую атаку. Копье, сидевшее в ее груди, ударилось о землю и вошло еще глубже в тело, застряв в песке. Крель остановился, пытаясь осознать, что произошло, затем поднял когтистую лапу и выдернул остаток копья из груди.
Дюмарест не стал ждать ни секунды. Он сам атаковал хищника, застав его врасплох. Эрл понимал, что сильная птица будет сражаться с помощью ног и мощного клюва, поэтому он вскочил на широкую спину креля, вцепившись в яркий «воротник» и оседлав птицу. Птица пришла в неистовую ярость, она прыгала и дергалась, стараясь лапами и клювом сбросить нежданную тяжесть со спины.
Лапы были бессильны, но клюв все еще представлял смертельную угрозу. И едва птица собралась нанести удар клювом, Дюмарест поднырнул под нее, обхватил за шею и сжал изо всех сил, чувствуя напряжение каждой ее мышцы, отмечая удары сердца, биение крови в артерии и задыхаясь от льющейся крови, летящих во все стороны перьев. Эрл резко наклонился и вцепился зубами в шею креля, впиваясь все глубже и глубже, пока не почувствовал, как кровь ударила фонтаном.
Остальное было лишь делом времени…
А потом началось такое, что, казалось, не забудется до конца жизни. Веруча сидела буквально оглушенная шквальным ором, неистовыми криками толпы зрителей. Толпа бесновалась, полностью утратив контроль над чувствами — это долго сдерживаемое напряжение ожидания и волнения вдруг прорвались, подобно вулканической лаве. Багровые лица мужчин, свистящих, орущих, бросающих в воздух кепи, панамы, монеты и все, что попадало под руку; женщины, срывающие в экстазе одежды, предлагающие себя победителю, полностью потерявшие ощущение реальности происходящего… Словно гипнотическая темная туча эмоций вдруг накрыла всех разом.
Это была истерия, Веруча прекрасно понимала это, но понимание не спасало. Она и раньше бывала на играх, видела, как мужчины умирали и гораздо реже — побеждали на арене, но никогда прежде ей не доводилось самой поддаться во всеобщей эйфории, триумфа. Она выиграла. Борец, на которого она сделала крупную ставку, одержал победу. Они оба — победители. Хотя… Они?
Она посмотрела на мужчину, покорившего всех зрителей. Он стоял во весь рост, прямо, словно не чувствуя усталости, в самом углу арены. Он был равнодушен к приветственным крикам публики, к ее неистовому обожанию и казался слегка озадаченным, когда сильные руки зрителей подхватили его и подняли в воздух, прославляя и поздравляя…
Служители в эти минуты убирали останки поверженной птицы с арены, а Веруча задавала себе один и тот же вопрос: неужели он не догадывался, не чувствовал, как она переживала за него? Как она боролась вместе с ним, вопреки логике, чувствуя боль, страх, нежность и желание одновременно?
Селкас прошептал тихо ей на ухо:
— Взгляни-ка на Монтарга. Тебе доводилось когда-нибудь видеть его столь удрученным?
Ее глаза неотрывно смотрели на арену, хотя мозг невольно отвечал на вопрос:
— Да, на этот раз он проиграл. А он ненавидит проигрывать. Ты полагаешь, он заплатит долг?
— У него просто не будет выбора. Он не сможет отказаться, ведь было столько свидетелей, и Чозл среди них. Нет, он будет обязан заплатить тебе сполна. — Селкас выглядел довольным и радостным. — Взгляни на него, Веруча, почувствуй свой триумф.
Она лишь мельком взглянула на Селкаса, мимолетно улыбнулась, почувствовав его радость, и снова стала неотрывно смотреть на арену, стараясь не встретиться взглядом с понимающими, добрыми и умными глазами друга. Она не умела торжествовать и радоваться открыто, демонстрируя это всем.
— Двенадцать к одному, — пробормотал между тем Селкас. — Ты здорово его обставила. Ему придется изрядно попотеть, чтобы достать деньги для уплаты долга. — Селкас снова усмехнулся: — Ведь я уверял тебя, что эта игра — верная.
— Почему ты был настолько уверен?
— Я же знаком с этим человеком, борцом. Я говорил тебе об этом. Мы встретились несколько лет назад на планете, название которой я уже не помню. У меня тогда были затруднения с деньгами, и я пошел играть, надеясь хоть как-то поправить положение. Это было обычным делом: двое борцов дрались на ножах, а остальные заключали пари, ставя на того или другого. Времяпрепровождение, не более того. Один из борцов был очень молод, он нервничал. Секундант передал ему нож для драки, но прежде, чем он успел подхватить его, нож упал. Реакция юноши оказалась просто потрясающе молниеносной: он успел поймать нож прежде, чем тот долетел до земли. — Селкас задумался, вспоминая подробности и свои ощущения. — Тогда это могло показаться старым трюком — все дело в замедленной скорости падающего ножа. Но в тот раз все в этом отношении было чисто. Этот человек оказался потрясающе стремительным.
Веруча посмотрела вниз: борец подходил к двери раздевалки и скоро должен был скрыться из глаз.
— Это был он?
— Да, он самый. За свою жизнь я повидал немало мастеров боя; лица многих и их имена стерлись из памяти, забыто и их былое мастерство. Но этого человека мне не удастся забыть. Ведь в те дни он был очень молод, новичок на арене борьбы, и почти неопытен в бою на ножах, но он был очень быстр. Потрясающе стремителен. Конечно, все дело в его реакции, легкости, скорости движений. Но тогда на него было просто приятно смотреть. А ты заметила, как он сражался с крелем?
Она кивнула.
— Ведь это требует колоссальной скорости перемещения. Скорости принятия решений. Стоило ему лишь на долю секунды опоздать, промедлить — и хищная птица сбросила бы его, вырвав когтями желудок. Другой бы на его месте колебался — и поплатился бы за это жизнью. Да и вообще, сам ход схватки, ее построение, искусная тактика… ты ведь заметила все это?
Растущее напряжение, липкий страх, волнение, охватившее все тело, каждую клеточку существа, и огромное облегчение, радость, торжество при виде поверженной птицы… Ведь даже мертвый, этот монстр царил на арене огромной грудой перьев, которую заставляли конвульсивно содрогаться остаточные мышечные рефлексы… Да, она хорошо помнила все это.
— Я был уверен, что он победит, — сказал Селкас. — Человек, выживавший в таких разных условиях в течение нескольких лет, обладающий фантастической скоростью реакции — он просто не мог проиграть!
Борец уже скрылся из вида, и почему-то арена показалась ей совсем пустой, несмотря на зрителей и работников, наводивших порядок внизу. Веруча поднялась с места, не имея ни малейшего желания смотреть дальнейшие поединки, подсознательно чувствуя, что это будет кощунством и своеобразным предательством по отношению к только что увиденному. Кроме того, в ее дальнейшем присутствии здесь не было никакой необходимости: она побывала на играх, Чозл видел ее, а свой ранний уход она всегда могла бы объяснить внезапными срочными делами.
Она взглянула в сторону Властителя. Он по-прежнему сидел в своем кресле, но уже удивительно спокойный; его руки, покоившиеся на подлокотниках, не дрожали. Она вдруг почувствовала странный внутренний толчок: волнение, беспокойство, нежность… Что-то не давало ей уйти сразу и, пройдя немного, она вновь оглянулась. Что-то толкало ее подойти к нему: может, его неподвижность, странная умиротворенность?
Она повернулась к стражникам:
— Принесите что-нибудь, что может защитить Властителя от солнца и жары. Поторопитесь!
Жесткий воротник его шелкового одеяния не давал ей возможности сразу же освободить грудь для дыхания. Она нетерпеливо рванула ткань, услышала треск… под блузой Чозл носил защитную металлическую сетку. Это поразило ее: она не могла понять, чего и кого он опасался, надевая в такую жару подобное сооружение. Не было ничего удивительного в том, что ему было жарко, и ручейки пота на лице, которые она заметила в самом начале, были вполне объяснимы.
Она почувствовала чье-то присутствие за спиной. Это был один из телохранителей Чозла.
— Вызовите врача, — быстро сказала она, — и его личного лекаря. Принесите льда и воды.
Кожа, к которой она прикоснулась, была холодна. Наклонившись, Веруча пыталась услышать биение сердца. Сначала ей показалось, что привычного ритма нет. Она похолодела, ледяной страх сжал ее собственное сердце. Но успокоившись немного, она поняла, что ее ухо улавливает слабые, неровные удары… Она выпрямилась и увидела вокруг себя множество лиц.
Монтарг первым нарушил молчание:
— Что-нибудь не так?
— Чозл болен.
Властитель? Болен?
Голос Виды был странно-ровным:
— Все будет хорошо?
— Волнение, легкое недомогание? — Белев облизнул пересохшие губы. — Похоже, он слишком переволновался.
— Дайте мне взглянуть. — Изард склонил голову, прислушиваясь к дыханию Властителя.
— И мне…
— Он умирает?
Они давили, напирали, все еще возбужденные впечатлениями. Парадокс, вдруг подумала Веруча. Абсурд, нонсенс. Игры, которые он насильно ввел, могут оказаться причиной его собственной смерти…
Садойа торжествовал:
— Ты сделал это! — буквально кричал он, торжествуя. — Ты победил! Ты — настоящий мужчина, борец, и я горжусь тобой!
Дюмарест отдыхал. Освежающая прохлада помещения была спасительной и очень приятной после зноя на арене. Он глубоко вдохнул, давая отдых мышцам, возвращая силы телу. К нему приблизился бой, протягивая стакан вина:
— Победителю — или ничего, или самое лучшее! — сказал Садойа. — Принеси-ка нам шампанского со льдом, да самого лучшего! — Его рука легла на плечо Эрла:
— Ты выпьешь и отдохнешь. А я сделаю тебе лучший массаж в своей жизни! Я вдохну силы в каждую мышцу, в каждую клеточку твоего тела! Ты хотя бы понимаешь, что тебе удалось сделать?
Он взял два бокала, которые бой почтительно держал в руках, один выпил залпом, второй протянул Эрлу:
— Ты показал им всем метод, которым можно бить чертовых птиц, — вот что ты сделал! Я следил за тобой каждую секунду, и я знаю наверняка, когда борец высчитывает возможность, а когда он слепо надеется на удачу! Ты же просчитывал каждый свой шаг! Я понял это, когда ты кинулся бежать, и полностью осознал, когда ты остановился, развернулся, и приготовился биться. А ты слышал рев толпы? Я думал, что мои уши просто не выдержат подобного натиска! Бой! Еще вина!
Вино было ледяным и буквально таяло во рту. Дюмарест опорожнил свой бокал.
— Ты получишь все сполна! Бои сейчас собирают хорошую деньгу от ставок зрителей, и они знают наверняка, что тот, кто попытается увильнуть, будет иметь дело лично со мной! — Он слегка понизил голос и зашептал доверительно: — И ты можешь выбрать любую девушку или женщину, которая тебе приглянулась. Они будут просто счастливы разделить ложе с победителем! Ведь это тоже своего рода плата за победу. Для победителя не жалко ничего!
Для победителя, вдруг подумал Эрл; а если бы я проиграл?
— Я могу прекрасно обойтись без женщин.
— А что ты скажешь о той, которая требовала запороть тебя кнутом? — настаивал Садойа. — Ты вполне можешь проучить ее. Возьми веревку и пройдись пару раз по ее спине, чтобы она на своей шкуре испытала, что это такое. Не хочешь? Ну, тогда еще немного вина.
Он налил еще вина себе и Эрлу и опустился в кресло.
— Ты сражался, как на охоте, — одобрительно сказал он, — ты знал, как работает мысль этой чертовой птицы. Ты здорово придумал удар копьем, но взял высоковато. На шесть дюймов ниже — и ты угодил бы прямо ей в сердце. В следующий раз помни это.
— Следующего раза не будет.
— Почему?
— В этот раз мне повезло, — сказал Эрл. — Те копья, которыми вы вооружаете бойцов, слишком коротки. И если тебе хочется видеть живыми больше борцов, то удлини копья хотя бы на фут. И тренируй их. Привяжи какого-нибудь старого креля и учи своих ребят нападать, держать копье, уходить от ударов и атак птицы. И лучше дополнительно вооружи их ножами. — Дюмарест потрогал свои губы и зубы. — Если бы у меня был нож, я бы запросто перерезал горло этой птице, и очень быстро.
— К сожалению, не я устанавливаю правила. — Садойа допил вино и посмотрел на Эрла. — Я скажу тебе одну вещь. Ты все равно вернешься на арену. Если ты останешься на этой планете, то у тебя просто не будет иного выбора. Как иначе ты сможешь зарабатывать здесь деньги? И ты в хорошей форме, — добавил он, — в слишком хорошей, чтобы проигрывать. У тебя здесь будет совсем не плохая жизнь. Несколько боев — куча денег, все женщины у твоих ног. Будешь менять их ежедневно!
— Стать их баловнем, игрушкой?
— А какая разница? Ты будешь вкусно есть и мягко спать, разве этого мало? Так ты согласен, а?
Эрл отрицательно качнул головой. Садойа вздохнул:
— Как знаешь. Но здесь мы всегда будем рады видеть тебя. — Он повысил голос: — Ларко! Иди сюда и потрудись-ка на совесть!
Дюмарест расслабился, когда Ларко начал свой сказочный массаж. Теплое масло грело кожу, руки Ларко были искусными и неутомимыми; они снимали напряжение и вливали жизнь в каждую мышцу, в каждую клеточку уставшего тела… Дюмарест почти задремал и заметил только, что массаж уже закончен.
— Мое имя Селкас. — Голос вывел Эрла из сна. — Ваше, я знаю, Эрл Дюмарест. Мне бы хотелось поговорить с вами о деле.
— Позже.
— Нельзя. Это не терпит отлагательств.
Дюмарест вздохнул и открыл глаза. Он увидел высокого, крупного мужчину в дорогих одеждах; на шее блестела золотая цепь. Он улыбнулся Эрлу открыто и приветливо. Затем протянул ему руку ладонью вверх:
— Это обычай нашего мира, — объяснил он. — Я показываю, что у меня нет оружия. В ответ вы должны положить свою ладонь на мою. Это жест дружеского приветствия.
— А вторая рука?
— То же. — Селкас вытянул вперед и вторую руку. — Жест двумя руками означает глубокие интимные чувства или желание доверить другому какой-нибудь секрет. Один доверяет, а второй — обещает хранить и не предать. Вы находите такой обычай странным?
— Немного. — Дюмарест коснулся раскрытых ладоней гостя. Кожа его рук была мягкой, пальцы — длинными, тонкими и сильными: руки артиста или человека, не знающего физического труда. — И расплывчатым.
— Может, и так, но это обычай очень древний. А вы интересуетесь стариной?
— Иногда.
— Но не в данный момент, — сказал Селкас. — Сейчас вам наверняка хочется выяснить причину моего прихода к вам.
Он внимательно осмотрелся. Тренер находился в противоположном углу раздевалки, массажист уже ушел. Около них в пределах слышимости никого не было. Снаружи доносились крики болельщиков и голос Садойи, распекавшего очередного «болвана», который позволил птице ранить его.
— Последняя схватка сегодня, — произнес Селкас. — А для кого-то она может оказаться и последней в жизни. Какие у вас планы, Эрл?
— Забрать свои деньги и уехать.
— Вы хотите покинуть нашу планету? — Селкас пожал плечами. — И что дальше? Денег, которые вам заплатят за игру и выигрыш, хватит только, чтобы оплатить Высокий перелет. И снова — без средств, на незнакомой планете? Не очень приятная перспектива, мой друг. — Он рукой коснулся выступавших ребер Эрла. — А путешествовать Низким перелетом вам довольно опасно. Вы уже сейчас весите меньше, чем обычно, а перелеты с Дредиа — все очень далекие. У меня создается впечатление, что у вас просто не будет иного выхода, кроме повторных выступлений на арене.
Снова один на один с раскаленным солнцем, песком и хищным крелем. Крики толпы, атаки, удары — а надеяться можно только на силу своих мышц, ловкость, скорость и мастерство. Конечно, кому-то такая жизнь может казаться вполне сносной, но Дюмарест предпочитал иную. Слишком много непредвиденных случайностей могло ждать на арене: попав в ямку покрытия, поскользнется нога, сломается древко копья, крель вдруг поведет себя неожиданным образом — и все это закончится трагично: на Дредиа смертность среди борцов арены слишком высока.
Он тихо проговорил:
— Всегда можно найти какую-нибудь альтернативу.
— В незнакомом мире с чуждыми традициями? — Селкас пожал плечами. — Конечно, все возможно. Вам лучше знать. Но вы заслуживаете более интересной жизни. Ведь здесь, на арене, вы дрались не ради спортивного интереса; наверняка у вас на то были веские причины. — Селкас помолчал немного и сказал: — У меня к вам есть деловое предложение.
Дюмарест давно ждал этих слов.
— И какое же?
— Здесь, в городе, живет одна молодая женщина, которая мне очень дорога. Причины моего подобного отношения для вас значения не имеют. Но она единственное дорогое мне существо, чье счастье я обязан обеспечить. Она занимает высокое положение в обществе… Так вот, мне хотелось бы, чтобы вы стали ее защитником.
— Телохранителем?
— Нет. Гораздо большим. Я имею в виду не столько защиту от физических нападений, сколько моральную, дружескую поддержку, психологическое понимание, дружбу. Она очень одинока; у нее практически нет друзей. Есть много людей, которые стараются оскорбить и унизить ее, и очень важно, чтобы в подобные моменты она чувствовала дружескую поддержку, локоть, и оставалась сильной. Ей просто необходимо иметь рядом человека, в чьих силе, честности и бесстрашии она уверена, как и в его преданности. Мне кажется, вы можете стать такой опорой для нее. Соглашайтесь, и, уверяю вас, что вы не пожалеете.
Дюмарест спросил:
— Кто эта женщина?
— Вы увидите ее сегодня вечером. Я пригласил ее к себе в числе немногих других гостей. За вами я пришлю, чтобы вас проводили в мой дом. — Селкас помолчал немного и добавил: — Еще одна тонкость. Мне бы не хотелось, чтобы она узнала о просьбе, с которой я обратился к вам. Я вас представлю в качестве друга. Но вы должны будете постоянно находиться около нее, сопровождать ее, настаивать, если она станет отказываться. Я вам обязательно расскажу, как обойти все ее минутные прихоти или протесты. Вы понимаете меня?
— Да, кажется.
— И вы согласны?
— Я отвечу вам, — медленно произнес Дюмарест, — когда увижу эту женщину…