Тамара на минутку умолкает. Словно задумалась она над тем, что пишет ее "тетушка Евдокия Дионисиевна"...
- Что же ты остановилась, птиченька? - ласково спрашивает Иван Константинович.
И Тамара читает дальше:
- "Глубокоуважаемый Иван Константинович! Инне Ивановне угодно было назначить Вас опекуном внуков - на то была ее воля, спорить с этим нельзя. Однако с тем, как складывается жизнь моих внучатых племянников, я примириться не могу!
Они - Хованские, они рождены для другого! Поэтому я предлагаю Вам следующее: пришлите детей ко мне в Петербург. Здесь Тамара будет учиться в Смольном институте. Леня поступит в какое-нибудь привилегированное дворянское учебное заведение, смотря по его склонностям и способностям. В моем доме они сразу вступят в тот блестящий светский круг, в каком нм, Хованским, и надлежит вращаться. Я сама буду вывозить Тамару на балы. Со временем она выйдет замуж, Леня женится - все это совершится в тех высоких рамках, какие, несомненно, одобрил бы мой покойный брат, Сергей Дионисиевич. Опеку над детьми Вам придется передоверить мне - ведь Вам, пожилому человеку, она, вероятно, и в тягость. Не сомневаюсь в том, что денежные дела детей в полном порядке: Вы человек честный и порядочный..."
В этом месте у Ивана Константиновича начинает краснеть шея, он резко дергает плечом и даже невнятно бурчит себе под нос что-то вроде любимого присловья: "Черт побери мои калоши с сапогами"... Но-он сдерживает себя.
И Тамара дочитывает письмо тетки:
- "Если Вы, государь мой Иван Константинович, пришлете ко мне детей теперь же, то они проведут лето на моей даче в Павловске. На август я, возможно, поеду полечиться за границу и, конечно, повезу туда и их. В ожидании Вашего ответа пребываю с полным уважением к Вам графиня Евдокия Дионисиевна Уварова, урожденная Хованская.
Адрес для ответа: Санкт-Петербург, Гагаринская ул , соб. дом".
Тамара дочитала письмо. На балконе так тихо, словно никого здесь нет. Все сидят неподвижно, и молчат.
Шарафутдинов сунулся было накрывать на стол к чаю, но сразу уловил, что он некстати, и исчез, даже не топая, - наверное, на цыпочках. (Мы с Леней уже не раз замечали, какой Шарафут чуткий и деликатный!)
- Яков Ефимович, - вдруг прерывает молчание Иван Константинович, - есть у тебя какие-нибудь мысли по поводу этого письма?
- Милый вы мой Иван Константинович... - начинает папа, глядя на старика с такой нежностью, что я впервые понимаю, как сильно любит папа своего старого друга. - Какие могут у меня быть мысли по поводу этого письма? Я ведь не урожденный Хованский. Не берусь я с такой графской легкостью и непринужденностью решать судьбы людей. Ведь тут судьба и Тамары, и Лени, и ваша - да, да, и ваша, Иван Константинович! Думаю я, что тут имеют слово даже первое слово! - сами, так сказать, заинтересованные лица, Тамара и Леня...
- Вот и мне тоже хочется услышать, что они об этом думают! подхватывает папину мысль Иван Константинович. - Птушечка, не секрет это: что именно тетка тебе в своем письме написала?
- Это уже не первое письмо... - угрюмо говорит вдруг Леня. - Второе. Первое было недели две назад.
- Разве? - говорит Иван Константинович каким-то неестественным, "нарочным" голосом. - Что же ты нам об этих письмах ничего не сказала?
- Да так как-то... не пришлось к слову, - отвечает Тамара почти таким же "нарочным" голосом. И, доставая из кармана два письма в таких же умопомрачительно сиреневых конвертах, Тамара равнодушно добавляет: Тетушка пишет мне... Ну, в общем, то же, что и вам: про Смольный институт, про дачу в Павловске. Ну, еще и про то, - Тамара слегка понижает голос, что она хочет вывозить меня на балы...
- Ну, и что же ты думаешь обо всем этом? - продолжает Иван Константинович все тем же странно-деревянным голосом.
Совершенно неожиданно Тамара плачет. И как плачет! Слезы бегут по ее лицу дождиком. Она всхлипывает, даже попискивает, жалобно, как малый ребенок.
- Дедушка, миленький, дорогой! Вы же знаете, дедушка, как я... как я вас люблю! Ну просто очень, очень, очень... Дедушка, вы мой самый дорогой!..
До этой минуты я, признаюсь, сидела в страхе. А вдруг, думала я, Тамара обрадуется предложению тетки? Ведь графский дом. Смольный институт. Блестящее общество. Графиня Уварова.
Дача в Павловске. Поедем за границу! Все это - я же знаю - Тамара обожает, считает высшим счастьем жизни... Я боялась, что Тамара кинется, как голодная, на эти приманки и уедет от Ивана Константиновича. Мне самой было бы не так уж грустно расстаться с Тамарой - хоть на всю жизнь! Но просто невыносимо думать, что Тамара может забыть, как Иван Константинович привез к себе ее и Леню, незнакомых детей, как любил их!
Но этот страх оказался напрасным: Тамара любит Ивана Константиновича, она его ни на кого не променяет!
Тамара все плачет: "Дедушка, дорогой мой!" Она прижимается к нему, словно боится, как бы он не послушался этой тетки и не отправил их Тамару и Леню - в Питер!
А Иван Константинович - ох, и недогадливый! - не понимает этого. Обнимая Тамару, гладя ее растрепавшиеся волосы, он вдруг берет ее за подбородок, поднимает к себе ее лицо и, глядя прямо в красивые плачущие глаза, спрашивает тихо и печально:
- Значит, уедешь? Да?
Ну какой непонятливый! Разве он не видит, как она плачет, как она обнимает его: "Дедушка, дорогой! Ужас, как я вас люблю!" Ведь совершенно ясно: она любит его, она не променяет его ни на какую тетку!
Но тут Тамара начинает бормотать сквозь слезы что-то совсем неожиданное:
- Дедушка, ведь она правду пишет. Конечно, в Петербурге и институт другой, и общество другое! И балы, дедушка!.. И потом, ведь я вправду скоро буду совсем большая, а за кого мне здесь выйти замуж? За Андрея-мороженщика? Вы же сами понимаете это, дедушка, правда?
- Понимаю, птиченька, понимаю... - кивает Иван Константинович.
- И вы не сердитесь на меня, дедушка, правда?
- Не сержусь, птуша.
- И горевать не будете, когда я уеду?
- Постараюсь, птуша, постараюсь... - И Иван Константинович беспомощно озирается на нас.
- Нет, вы мне обещайте, что не будете горевать!
Иван Константинович, ссутулившись в своем кресле, как-то осунулся, словно постарел на глазах.
А Тамара, быстро успокоившись, уже весело щебечет:
- Я думаю, дедушка, надо ехать поскорее! Чтоб пожить нам с Леней летнее время на даче в Павловске.
Но тут Леня вскакивает так порывисто, как взвивающаяся в воздух ракета.
- "Нам с Леней"! Почему это такое "нам с Леней"? И почему никто не спрашивает у меня, чего я хочу?
Иван Константинович резко поворачивается к Лене:
- А разве ты... разве ты не хочешь уехать в Питер?
- А почему мне этого хотеть? - почти кричит Леня. - Тетушка эта... Она к нам два раза приезжала... Она бабушку нашу не любила! Я сам слышал, она говорила, что дедушка бабушку "осчастливил"! Тетка эта за четыре года в первый раз о нас и вспомнила. И знаете отчего? Пусть Тамара вам расскажет. Тетка ей об этом написала.
- Леня, - строго одергивает его Тамара, - перестань!
- Не перестану! Тетка ей пишет: она там спиритизмом занимается, столы вертит. И вдруг явился дух нашего дедушки Хованского и сказал е,й: "Евдокия! Сестра! Спаси моих внуков!"
Леня говорит замогильным голосом, и, как ни взволнованы все, я замечаю, что у папы шевелятся усы и дрожит подбородок:
ему смешно.
- И мне к этой тетке ехать? - кипятится Леня. - Нужно мне ее "привилегированное дворянское учебное заведение"! И балы мне нужны! "Ах, тетушка, выдайте меня замуж, пожалуйста!
За кого мне здесь выйти замуж? За Юзефу? За бубличницу Хану?.."