- Что ж... Кто к чему привык! Ьаша мамаша, наверное, выросла в бедности. Она и вас приучает.
- у ОТЦа моей мамы, - возразила я, - был полон дом прислуги, да еще два денщика и кучер!
- да? Вот как? - спросила мадам Зося с сомнением.
- Да. Так!- отрезала я. - Мой дедушка был действительный статский советник, значит, полный генерал.
- Еврей- и генерал? Он что же, выкрестился?
- Нет, конечно, нет! Это было при Александре Втором - тогда это случалось...
Если бы мама и папа знали, что я позволила себе нарушить один из строжайших запретов - козырнуть дедушкиным генеральством, - мне бы так попало!.. Но уж очень меня разозлила мадам Зося! А на нее - тупую, злобную мещанку - дедушкагенерал не только произвел сильное впечатление, но и рассердил ее: ей нечем было "крыть" такой козырь.
Доброта, мягкость, безволие девочек - от отца. Зато Жозька такой же пронзительно-злой, как мать. Она чувствует в Жозьке родственные черты. Хотя и бьет его, но обожает. А девочек, помоему, только бьет и мучает, но не любит. После приступов буйства мать сажает Жозьку к себе на колени и, раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону, причитает нараспев:
- Ой, мой сын! Ой, мой сыночек! Ой, куда мы с тобой попали! Кругом враги, одни злые враги! Они нас не любят, ой, не любят! Им нужны от нас деньги, только деньги!..
Как-то в отсутствие матери, ушедшей за покупками, Таня рассказала мне, что мать причитает иногда еще и по-другому:
- "Ой, сыночек, мой сыночек, не бери нищую жену! Это будет купленная жена! Это будет жена-враг!" И Жозька, - говорит Таня, - вдруг спросил маму: "А у тебя муж тоже купленный?" - Помолчав, Таня шепчет: - Мама закатила Жозьке пощечину. Он ревел. И она плакала.
Я не стала продолжать этот разговор. Мне было неловко уж и от того, что Таня успела мне нашептать. Но, придя домой, я рассказала об этом папе.
- Папа, а отчего бедный Бурдес - купленный муж?
Папа ответил не сразу и неохотно:
- А ну их! Болтают люди. Разное...
Понемногу, не в один день, от папы, от дедушки я узнала, что именно болтают люди и в чем, по-видимому, есть большая доля правды. Бурдес вовсе не Бурдес - это фамилия его жены, а он только Чериковер! Он был бедняк, служил конторщиком у отца своей будущей жены Софьи. Она тогда не была такой самодуркой, как теперь, но злая, сварливая, взбалмошная была уже и тогда, и женихи ее обегали. Она вышла замуж за Чериковера с горя - не было других претендентов. А Чериковер женился на ней сдуру - его ослепило ее богатство. Оба ошиблись в расчете. Она знает и помнит, что он "купленный муж", что он ее не любит, а только боится. Еще больше возмущает ее то, что он "как был голоштанник, так голоштанником и остался": не умеет наживать деньги, не умеет "быть хозяином", участником фирмы "Бурдес, Суперфайн и Компания", не умеет выжимать из рабочих пот и кровь. Он не любит жену, а за то, что она мучает девочек, он, может быть, даже ненавидит ее. "Чериковер! - кричит она ему иногда с презрением. - Паршивый Чериковер!"
- Помнишь сказку, как человек женился на лягушке? - вспоминает папа. Но та была лягушкой недолго и снова превратилась в человека... А изволь-ка жить с женой-жабой, да если еще она жаба навсегда!.. Тут взвоешь! Курицей споешь!
Очень забавно отношение мадам Бурдес к папе. Она не любит его за то, что он видит ее насквозь, иногда кричит на нее (на нее, Софью Бурдес!). При нем она невольно подтягивается, становится сдержаннее, и за это она тоже не любит папу.
- Отчего я терплю этого докторишку? - удивляется она
вслух при папе. - За мои деньги я могла бы иметь не этого грубияна, от которого всегда несет карболкой, а красивенького, кучерявенького доктора-поляка! От него пахло бы одеколоном "Фэн-де-Съекль", он говорил бы мне, что я красавица, и целовал бы мне ручки... Я же вас не перевариваю! обращается она прямо к папе.
- Я вас тоже терпеть не могу, - спокойно отвечает папа.
Я был бы счастлив никогда вас не видеть! Но вы суеверно вбили себе в голову, что только я один могу лечить вашего обожаемого сыночка от всех болезней...
Глава пятнадцатая. ДЯДЯ РОМУАЛЬД - "МИНИСТЕРСКАЯ ГОЛОВА"
Гриша Ярчук оказался прав лишь наполовину: у Бурдесов, конечно, не скучно, но у них и не весело...
ГрИша- это поистине мое спасение! Он очень помогает мне и заботится обо мне.
- Жалованье за первый месяц уплатили они тебе? - интересуется он.
- Нет еще.
- Почему?
- Мадам Бурдес все извиняется: у нее мелочи нет! Уж который день...
Гришин пример во многом помогает мне поставить себя в этом доме. Даже удивительно, насколько Гриша во всех отношениях умнее и взрослее меня! Грише почти восемнадцать лет - он всего на два с половиной года старше меня. Но в отношениях с людьми Гриша проявляет замечательное умение держать себя с достоинством. А я - честное слово, самой иногда бывает противно!- я только пыжусь и стараюсь держаться прямо, как копченый сиг, в который воткнута палка с веревочкой. Но умения отвести от себя неприятности у меня ни на грош-копеечку.
Например, мадам Бурдес завела скучнейшее обыкновение - приходит во время урока, прерывает занятия девочек и заводит волынку: все горести, все обиды, нанесенные ей кем-либо и когдалибо, начиная, как говорят в нашем крае, "от короля Яна Собесского"! И я сижу, как кулич, не поднявшийся в духовке, слушаю вполуха и только тоскливо хлопаю глазами, как сова. Гриша же, когда мадам Бурдес явилась как-то на его урок и стала пространно рассказывать, какие негодяи ее жильцы: платят за квартиры неисправно, испортили водопровод, испачкали обои...
- Виноват! - сказал Гриша очень вежливо, но решительно. - Мы сейчас занимаемся - прошу вас не мешать!
И она ушла. Как миленькая...
Нет, я тоже наберусь храбрости и как-нибудь отвечу не как растяпа, а как человек - с достоинством! Может быть, это случится еще не завтра и не послезавтра, но случится.
Это случается гораздо скорее, чем я ожидала.
К Бурдесам приезжает из Лодзи брат мадам - как она говорит, "известный мануфактурист". Мадам перед ним лебезит, говорит о нем с трелями в голосе:
- О, мой брат Ромуальд - это голова! Министерская голова!
Я эту "министерскую голову" еще не видала. Брата Ромуальда поселили в парадных апартаментах, обедают вместе с ним в парадной столовой.
Как уверяют девочки, их мама все время хвастает перед дядей Ромуальдом: она дает детям воспит-т-тание! Ничего для этого не жал-л-еет! Девочки учатся у луч-ч-чших учителей в городе!
(Луч-ч-чшие учителя - это мы с Гришей!)
И вот сижу я в комнате у девочек, исправляю ошибки в Таниной диктовке. Вдруг в комнату входит какой-то человек, бесцеремонно выхватывает у меня из-под носа чернильницу и уносит ее вместе с зажженной керосиновой лампой. Я остаюсь с моей ученицей без чернильницы и в полной темноте.
- Кто это безобразничает?! - сержусь я.
- Ш-ш-ш... - испуганно шепчет Таня. - Это ведь дядя Ромуальд!
- Ступай к маме! - приказываю я. - Попроси ее сию минуту прийти сюда.
Пока Таня бежит за матерью, очень довольная, - все детн обожают скандалы! - конторщик Майофис приносит зажженную свечу, воткнутую в бутылку. Конечно, Майофис тоже ожидает скандала - он не уходит, а становится за печкой, притаившись в темном углу, многозначительно поводя носом, как дятел точит клюв.
Мадам Бурдес приходит настороженная. Таня, наверное, сказала ей, что я рассердилась. За спиной мадам виден в дверях ее муж. Он расстроен, он встревожен, боится, как бы не вышло чего-нибудь безобразного.
- В чем дело? - спрашивает меня мадам. - Что у вас случилось?
- Какой-то человек вошел в комнату, не постучавшись, не поздоровавшись, унес чернильницу и лампу, не спросив разрешения, не извинившись... Прервал урок...
- Это мой брат Ромуальд! - перебивает меня мадам Бурдес с укоризной в голосе: как это, дескать, я не распознала сразу, что нахамил мне не кто-нибудь (или, как она говорит: "не абы кто!"), а великий человек! - он взял чернильницу и лампу, оттого что он хочет писать.