- Досенька, детка, уроки у тебя сделаны?.. Так ступай, девочка, ступай заниматься.
После ухода Доси Юлия Григорьевна говорит мне негромко:
- Вы напрасно заговорили с братом. Он об этом ничего к~ должен знать. И по геометрии задачи давала Мане я... - Она ненадолго замолкает, потом добавляет еще тише: - Сейчас дам вам алгебру.
Прижимая к груди драгоценную алгебру, спускаюсь бегом по лестнице. Вдруг за мной дробно-дробно бегут чьи-то шаги. В уме мелькает: "Раздумала! Бежит за мной, чтоб взять обратно!"
И хотя эта мысль совершенно нелепая и я отлично сознаю это, но все-таки я припускаю рыси. Преследователь тоже ускоряет бег. Вылетаю из подъезда и мчусь галопом вниз, по Шопеновской улице. К счастью, из-за угла выезжает похоронная колесница, за нею - толпа провожающих ее людей. Это останавливает мой марафонский бег.
Меня догоняет раскрасневшаяся, запыхавшаяся младшая сестра Горохова Дося.
- Вы забыли у нас перчатки...
И она протягивает мне эти стократ проклятые орудия пытки из желтой лайки.
"Никогда! Никогда в жизни! - яростно обещаю я самой себе. - Умирать буду, а перчаток не надену!"
Глава двадцать третья. "ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА"
Идут экзамены. Волнения, сильнейшее напряжение всех сил, бессонные ночи. Одуряющая, отупляющая зубрежка. Иногда мне кажется, что я набиваю мозги колбасным фаршем из цифр, дат, имен, правил, законов природы!
Все это воздвигло какую-то стену между нами, учащимися, и окружающим миром. Что происходит по ту сторону стены, нам неизвестно. Мы не общаемся ни с кем, кроме наших друзей гимназистов, а они живут в такой же оторванности ото всего, в таком же отупении от зубрежки, как и мы.
Мои ученики, наборщики Азриэл Шнир и Степа Разин, временно перестали ходить ко мне на уроки: очень, говорят, заняты.
Прервал занятия с нашим кружком и Александр Степанович.
Как-то, встретив меня и Люсю случайно в Екатерининском сквере, он очень обрадовался нам. А уж как мы-то ему обрадовались!
Мы садимся все трое на лавочку, чтобы немножко поговорить.
Александр Степанович расспрашивает обо всех участниках кружка, о том, как идут у нас экзамены.
- Скоро, - говорит он, прощаясь с нами, - скоро, надеюсь, стану посвободнее. А сейчас - уж не сердитесь! - занят, ну, просто выше головы!
Пожав наши руки, он торопливо уходит. Как всегда, очень худой и бледный, он, быстро растаяв, исчезает в сумеречной сизи.
Вечерний туман сходит на землю, как "дымный занавес" в театре. От этого все вокруг кажется ненастоящим, как театральные декорации.
Люся вдруг говорит:
- Мне почему-то сейчас показалось: больше я Александра Степановича не увижу...
- Не болтай вздора! - сержусь я.
- Предчувствие у меня... - оправдывается Люся.
- Предчувствие у нее! С этими экзаменами мы понемногу превращаемся в настоящих психопаток!
У меня нет таких мрачных предчувствий, как у Люси, но мне вдруг становится грустно: почему мы с Люсей не сказали Александру Степановичу, что мы его часто вспоминаем, что нам скучно без занятий с ним? Ему это, наверное, было бы приятно.
Потом идем к Люсе и всю ночь готовимся к экзамену по истории. Уместились в Люсиной комнате на удивительно неудобной кушетке, облезлой и закругляющейся, как любимый кот Виктории Ивановны, Султан, когда он потягивается, выгибая спину в виде вопросительного знака. Лихорадочно листаем учебники, задаем друг другу вопросы.
- Теперь ты, Люся! - предлагаю я сонным голосом. - Кто был римским императором после Нервы?
Люся совсем спит.
- После императора Нервы... или Минервы? Нет, нет, Нервы... Он, наверное, очень нервный был, как ты думаешь, Ксанурка?
- Спроси об этом завтра экзаменаторов. А теперь отвечай на мой вопрос!
- После Нервы, - вздыхает Люся, - императором был этот... ну, вот... как его? Ага, Урлапий.
- Какой Урлапий? - смеюсь я.
- А, вспомнила, вспомнила! Его звали Ульпитрий.
- Ульпий Траян, а не Ульпитрий! Люська, не спи. Ведь провалимся!
- Так, господи, а я что говорю? Это самое... Вот именно - Пирлитрий!
- Ульпий Траян, а не Пирлитрий.
- Вот, вот, именно Траян! Откуда ты еще какую-то Ульпу взяла? Траян, просто Траян, и никаких. И он еще воевал с даками. А кто такие были даки? Что-то я запамятовала... А, знаю, они жили в Дакии!
В этой тяжелой борьбе со сном мы видим в окно, как небо побелело перед рассветом - "умывается молоком".
Мы в полном изнеможении. Так же как Люся называла Ульпия Траяна Урлапием, так и я вдруг начинаю путать императора Каракаллу с кораблем-каравеллой, на котором Колумб плыл в Америку.
Солнца еще не видно, но оно уже близко, оно начинает золотить маленькие розоватые ноздри цветочков смородины. Мы закрываем учебники - можно поспать часа три-четыре. Спим в одежде - жалко тратить хоть минуту на раздевание.
Я засыпаю тотчас же. Но - вот несчастье! - на Люсю как раз в это время нападает охота говорить о своих сердечных делах.
- Как ты думаешь, Ксанурка?
- М-м-м...
- Ксанурка, ответь мне только на один вопрос!
- На один? Пожалуйста...
- Владя Свидерский сделает мне предложение этим летом?
Как тебе кажется?
Ну что может мне казаться? Я никогда не видала Владика Свидерского. Он живет в другом городе. Порой у меня мелькает подозрение, что Владя Свидерский существует только в Люсином воображении. Ну могу я знать, сделает он Люсе предложение стать его женой? Но я так мучительно хочу спать, так мечтаю, чтобы Люся прекратила свои вопросы, что с жаром уверяю ее: